Сериал «И просто так»: можно ли уговорить смерть? (18+)

Несвободная свобода и кризис идентичности 

Как-то раз, укладывая спать четырехлетнего сына, я услышала: «Мама, ты нарушаешь мои границы! Разве ты не знаешь, что все люди разные – одни хотят спать, а другие нет?». Тут мне вспомнился момент из сериала, где главная героиня Кэрри не спала несколько ночей из-за шумевших под окнами молодых соседей, но при этом не могла ни заставить их замолчать, ни вызвать полицию. А, наоборот, заискивающе носила им пирожные, чтобы, не дай Бог, они не заподозрили ее в нетерпимости. «Свободная страна», в которой люди пугающе несвободны.

В сериале ярко показан мир стремительно приближающегося к нам будущего – мир всеобщего разнообразия, культа неопределенности, отчаянного отказа от любых «ярлыков». Мир, где индивидуальность напрочь стирается попытками быть «не такими, как все». Как же понять, кто ты есть, если нет никаких границ? Если нет понятия пола, расы, возраста, национальности, сексуальной ориентации, религиозной принадлежности – возможно ли свободно выражать себя хоть в одной из идентичностей? Как понять, что ты любишь и что не любишь, если общество обязывает тебя принимать все без разбору, быть одинаково толерантным к взаимоисключающим понятиям и мнениям?

Куда бы ни пришли героини, что бы они ни делали – им ежесекундно приходится оглядываться в страхе кого-нибудь оскорбить. И, даже оглядываясь, они все равно попадают в двусмысленные ситуации. Получается, чтобы не нарваться на проблемы – безопаснее вообще не иметь никакого мнения, никакой индивидуальности. Что и демонстрируют главные героини...

Говорят, есть в жизни важный закон: «Изменяйся – или умри». Пожилые подруги изо всех сил стараются меняться, чтобы выжить в этом новом мире, подстроиться под него. Но стоит ли это того?

Никто из них не задумывается о том, что «умереть» можно еще при жизни. Из серии в серию нам показывают ситуации, в которых герои отчаянно пытаются быть современными, – и с каждой новой попыткой убивают в себе себя, теряют собственное лицо, различаясь только внешними атрибутами: у одной черные волосы, у другой – белые, у одной есть дети, у другой – нет... Вот почему сериал так не понравился зрителям. Не очень приятно наблюдать, как стираются, «деревенеют» персонажи, которых мы когда-то полюбили именно за живость, естественность, настоящесть. За то, что они были не куклами, но представляли какие-то идеи, отличные друг от друга взгляды. Теперь же в их мире идея существует только одна, – за остальные приходится извиняться.

«Моя бабушка курит трубку»

И дело далеко не в физической старости актрис или героинь. Вот нам показывают Миранду, которая принципиально не красит волосы и ходит абсолютно седая – мол, я принимаю свой возраст. Вроде бы да, модная тенденция, «бодипозитив»... Только опять же чисто внешняя, поверхностная: ведь в то же самое время эта седовласая без пяти минут бабушка ночи напролет курит в клубе запрещенные вещества и изменяет мужу с жено-мужчиной. «Что ты надеешься там найти?» – справедливо спрашивает ее муж, который показан разваливающимся стариком со слуховым аппаратом в 55 лет (при явном осуждении персонажа со стороны создателей сериала, кажется, он самый психически здоровый во всей этой истории). А Миранда и сама не знает, что ищет. Что есть ее поведение, как не отказ принять себя – свой возраст, свой пол, свою семейную роль? Что это, как не кризис среднего возраста, не страх перед неизбежностью старости и смерти?

И еще один риторический вопрос: что будет с миром, в котором бабушки перестанут печь пироги, вязать внукам носки и сажать под окнами розы и огурцы, – а будут вместо этого курить за углом травку с гендерно-неопределившимися соседями? Может ли вообще такой бабушке быть дело до внуков, до детей, вообще до кого-то, кроме самой себя и своих отчаянных попыток совладать со смертью?

Примечательно, как откровенно огрызается «толерантная» и «прогрессивная» Миранда на размышления Кэрри о том, что «а вдруг загробная жизнь все же существует». Чем не двойные стандарты: Миранда требует принятия и понимания своей внезапно возникшей на старости лет «нетрадиционной сексуальной ориентации», но прямо, категорично и с осуждением отвечает подруге, недавно потерявшей мужа, что он не может быть в раю – «потому что никакого рая нет».

Или вот нам показывают, как Шарлотта устраивает званый ужин. Приглашая к себе домой на частную, личную вечеринку знакомых, они с мужем всерьез размышляют: «Этого человека мы позовем потому, что он гей; того – потому что трансвестит; третьего – потому что еврей... Но у нас же нет никого из афроамериканцев! Нужно срочно найти кого-то чернокожего, чтобы никто не подумал, что мы расисты!» – и чуть ли не на улице пристают к первым встречным темнокожим, упрашивая их прийти. Каково это, жить в мире, где не можешь просто взять и пригласить к себе в гости людей, которых любишь, которые тебе приятны и интересны – а вместо этого вынужден собирать чужих, словно коллекцию фарфоровых кукол (которых, к слову, и правда собирает Шарлотта)?

В финале показана еще более абсурдная ситуация: бар-мицва, которую проводит трансгендерный раввин (!) для гендерно-неопределившейся дочери Шарлотты. Что это вообще за сюр? Зачем проводить религиозную церемонию, когда открыто не веришь в Бога; для чего отдавать дань национальной традиции, если подчеркиваешь свой космополитизм; какой смысл праздновать гендерное становление подростка, который даже «не решил», какого он пола? 

И если бы я не смотрела предыдущие сезоны, не знала героев – все было бы не так интересно. Я просто возмущалась бы вместе с большинством русскоязычных зрителей. Но в том-то и драматизм, который случился вопреки воле создателей сериала... Шарлотта – воплощение традиционных ценностей, героиня, которая отстаивала скромность, разборчивость, рассудительность, превращается в пародию на саму себя в попытках угнаться за чуждым ей миром. Да, она подстраивается под новый мир, становится его частью, – но какой ценой? Утратив в нем себя и все, что было для нее важно. И все это происходит незаметно для нее, неосознанно, – постепенно превращая ее жизнь в механическое следование канонам «современного» мира, в служение идеям новой этики, в попытку зачем-то непременно идти в ногу со временем.

Вещизм и торжество потребления

Кэрри... На первый взгляд она, вроде бы, осталась собой. Но что она, в сущности, из себя представляет? Женщину, которая потратила всю жизнь на накапливание брендового барахла? Женщину, которая 30 лет гонялась за «Мужчиной Своей Мечты», – чтобы в итоге поставить его прах на полку между туфлями... Это ли не прекрасный символ, столь показательный, глубокий?

Кадр из сериала: Кэрри ставит коробку с прахом только что умершего мужа на полку между туфлями

Вещи в сериале становятся самостоятельными героями наравне с людьми. Туфли Manolo Blahnic, которым уделено внимание едва ли не в каждой серии; винтажные сумки, теряя которые героини впадают в самую настоящую депрессию; скандальные наряды, которые затем определяют моду уже в нашем, реальном мире...

Если вдуматься, жизнь Кэрри пуста. Мужчина, который был смыслом ее существования, снова покинул ее – на этот раз навсегда. Ни детей, ни внуков, ни пожилых родителей – никого нет, только баснословно дорогая обувь, занимающая аж две квартиры, и платья от кутюр, которые некуда надеть. И вот она сидит на подоконнике, почти шестидесятилетняя, в этом пышном брендовом платье за 80 тысяч долларов – в абсолютном одиночестве – и ест попкорн. Замечательный кадр, я считаю.

У Кэрри, вроде как, есть подруги. Но, по-моему, каждая из женщин занята только собой. Саманты просто нет – и отказ актрисы участвовать в продолжении обернулся большой удачей для сюжета. Получилось весьма правдиво: невозможно всю жизнь быть одинаково близкими: что в 20 лет, что в 60. Мы меняемся, мир меняется, и странно было бы представить, что сразу четыре человека на всех этапах своей жизни имели бы общие интересы и ценности.

В финале это показано очень хорошо: Кэрри зовет подруг вместе развеять прах ее мужа. Но у одной – новая крышесносная лесболюбовь, вторая давно «уволилась» из этого нового мира, а третьей куда интереснее общаться с мамочками-домохозяйками, чем с одинокой стареющей дивой Кэрри.

Бегство от смерти 

Митрополит Антоний Сурожский писал: «В молодом человеке горит огонь, в старом человеке светит свет. Надо уметь, пока горит огонь – гореть; но когда прошло время горения – суметь быть светом. Надо в какой-то момент жизни быть силой, а в какой-то момент быть тишиной. И каждый из нас должен задуматься над тем, где он находится и умеет ли он совершить этот переход от творческой силы до созерцательного света». И, кажется, в этом скрыто гораздо больше мудрости, чем в современной идее о том, что «возраст – только в нашей голове», и что в 60 лет мы можем и даже почему-то должны жить так же, как в 20. 

Всему свое время, сказал Екклесиаст, – время рождаться, и время умирать. И, думаю, это, скорее, хорошо, чем грустно. Зачем застревать на одном этапе, когда жизнь может быть интересной и разнообразной во множестве своих проявлений? В том числе и в старости; в том числе и вечная жизнь – если она со Христом...

Вот почему так горько бывает смотреть на обколотые филлерами лица стареющих женщин, на молодящихся пенсионерок, надевающих мини-юбки и глубокое декольте: на мой взгляд, навязчивое желание молодиться есть ни что иное как попытка договориться со смертью. Уговорить ее подождать. Наверное, это можно... Но ведь она все равно придет, рано или поздно, – и хотелось бы встретить ее с пониманием, кто же мы все-таки есть и что для нас важно. Утвердить, а не растратить собственное «я», которое уйдет в вечность именно таким, каким однажды встретится с нею. 

Мнение автора может не совпадать с позицией редакции