Студенческое лето — с «архангельской говорей»

Что такое диалектология

Это, естественно, наука. Изучает она разные диалекты, то есть региональные разновидности языка — в нашем случае, естественно, русского. Их довольно много, причем выделяют южнорусские говоры, среднерусское наречие и севернорусское наречие. Так, по крайней мере, мне это вспоминается через три года после экзамена... Говоры — штука пестрая, а наречие — более или менее родственные северные или центральные диалекты. Севернорусское наречие на филологическом факультете МГУ изучается особенно пристально, так как кафедра диалектологии ведет работу над составлением Архангельского областного словаря. В год нашей поездки вплотную подошли к тому на букву «Ж», так что впереди еще немалый подвиг... Картотека уже не помещается в двух выделенных под нее аудиториях, а студенты и сотрудники кафедры каждый год везут все новые и новые тетради, кассеты, карточки.

Кто такие диалектологи

Конечно, это такие ученые. Но в нашем случае это были четыре девчонки, старшим по 22, младшим по 20. Четыре студентки — это экспедиция; бывает, и вдвоем люди ездят. Мне нужно было отработать практику, Ире просто хотелось еще раз поучаствовать в экспедиции (как я ее понимаю!), Аня и Катя готовились защищать дипломы на кафедре и собирали материал для собственных научных трудов. Мне, конечно, хотелось еще и посмотреть Россию: разве иначе я бы когда-нибудь заехала в «эти бедные селенья»?

Эти бедные селенья

Обычно диалектологи из МГУ приезжают в какую-нибудь деревню в Архангельской области и безвылазно сидят там без малого месяц. Согласитесь, что такие каникулы не всякому будут по душе. Правда, если бабушки в деревне интересные — можно и месяц с ними разговаривать. Но нам повезло: наш маршрут проходил через три деревни в разных районах, потому что нам было нужно собирать лексику одной тематической группы. Впрочем, не буду забегать вперед: что и как мы собирали, я расскажу чуть позже, а пока — о том, где это происходило.

Деревни обычно выбираются не самые большие, но и не самые маленькие. В тех, где мы были, живут человек по четыреста. Впрочем, зависит от того, когда считать. Зимой большинство домов стоят пустыми: люди работают в городе — неблизко, даже на выходные не поездишь; в деревнях остаются почти одни старики. Летом всё оживает: родители присылают детей к бабушкам, молодежь тоже проводит каникулы на свежем воздухе. Но четыреста человек — это все же летние цифры. Да и летом видно, что некоторые дворы зарастают крапивой, а из окон уныло глядит пустота. Летом - белые ночи, зимой — черные (в прямом и переносном смысле) дни. Берут за дома здесь недорого, да покупателей немного.

Диалектологический дебют: Моша

В урочный срок поезд увез нас в Няндому (большая деревня у железной дороги, считающаяся районным центром), а от Няндомы машина, присланная сельсоветом, сорок километров отмотала до озера, вокруг которого и располагалась первая в моей жизни архангельская деревня. Впрочем, местные вовсе не считают ее единой: они-то помнят, что здесь не то 26, а не то и больше маленьких — иная по три дома — деревень, которые объединены только административно. И добираться от одной такой деревушки до другой можно довольно долго. Никакого рейсового транспорта здесь нет, кроме лодочки, которая может перевезти вас на другую сторону озера. Жили мы на «более цивилизованном» берегу. Здесь стоял сельсовет, школа, почта, навсегда запертая аптека и целых три магазина, в которых было почти все: от йогурта и апельсинов до пельменей и кальмаров. Нас поселили к чудесным людям, которые отвели нам целый дом. Сами они жили в обычной квартире в панельном здании (таких в деревне было всего несколько) — с водопроводом и центральным отоплением. В нашем же распоряжении оказалась дровяная плита, голландская печь, банька (ее мы, правда, не могли топить сами) и все прелести деревенской жизни, которые так ценишь летом на неделю и от которых бы так страдал, если бы на много зим подряд...

На другой стороне озера деревни были мелкие, по несколько домов, и туда мы за неделю выбрались лишь дважды, о чем очень жалели, поскольку бабушки на другом берегу меньше набрались литературного языка из телевизора... Там местом встречи всех жителей была остановка хлебной машины, в магазине имелась лишь туалетная бумага да пара видов круп, а народ, в отличие от цивилизованных односельчан, не брезговал рыбалкой. Рыба в озере пусть некрупная, но вкусная и разная.

А еще на другом берегу виднелись развалины храма. Жалобно просвечивала кровля, пестрели стены, от которых отваливалась штукатурка, но купол стоял прямо (впрочем, только центральный, а от еще четырех остались кирпичные пеньки) — стоял, высоко держа большой крест. Святитель Николай не спешил оставить это, когда-то посвященное ему, место.

Подальше от озера был еще один храм, тоже Никольский, целиком деревянный, чудом устоявший — сколько пожаров было в деревне, сколько раз могли на доски разобрать. Впрочем, и он держался уже на честном слове, так что подходить к нему нам не советовали.

Зачем же мы приехали

Мы приехали записывать архангельский диалект. Обычно люди предполагают, что студенты в деревне будут интересоваться сказками, частушками, песнями. Но это не совсем так. Всем этим интересуются фольклористы, а диалектологи будут просто расспрашивать бабушек обо всем, о чем тем интересно рассказывать. Потому что именно в бесхитростном разговоре «за жизнь» больше всего будет черт местного языка. Ведь диалект — это не только особенная лексика, то есть слова, это и морфология (то есть не такие, как в литературном языке, окончания слов, времена глаголов и тому подобное), и синтаксис, и фонетика (то есть епроизношение). Впрочем, произношение трудно отразить на бумаге с достаточной быстротой и точностью: здесь в дело вступает диктофон. А мы сосредоточились как раз на словах: Аня писала диплом о лексике, связанной с родильным и погребальным обрядами, а Катя — об устройстве избы. Мы расспрашивали бабулек и просто о том, «как жилось в прежние времена», и о том, как обмывали покойника, и о том, как крепили люльку в хате, и просто показывали пальцем на то или иное в доме: а это как называется?

Сложностей здесь немало. Например, бабушка разговаривает с вами на чистейшем литературном языке, вам нечего записывать, вы скучаете и думаете, как бы повежливее закончить с ней и постучаться в соседний дом. Но тут к нашей бабуле заходит подружка, и они, словно забыв о нас, начинают совсем другой разговор. Речь идет о чем-нибудь самом обычном: о последней серии мыльной оперы, о том, «что это за девочки по деревне ходят, вот и к тебе пришли», о болезнях и огороде, но идет с таким ярким букетом особенностей, что только успевай записывать! И мы записываем, записываем, записываем... Особенно тщательно фиксируются примеры со словом «жизнь» (она же «жисть, жись, жизь»), поскольку, как вы помните, готовится том словаря на соответствующую букву. А писать надо в транскрипции, то есть делать звуковую запись, а не привычную нам орфографическую. Успеть расставить ударения, вместо мягкого знака поставит' апостроф, вместо «я» — апостроф и «а» и так далее — это дается не сразу, но за пару дней так привыкаешь, что и нехотя начинаешь ударения отмечать. Нужно заполнить за экспедицию три толстые тетради, и беда тому, у кого почерк мелкий, если бабушки стараются блеснуть образованностью... А потом еще нужно сделать тысячу карточек для кафедральной картотеки — такова цена бесплатного вояжа на Северную Двину или Пинегу.

Шанежки, калитки, лопушники и гороховики

Когда нам рассказывали о том, как проходят поездки, немало было говорено о гостеприимстве русских бабушек. Мол, ни в одном доме вас не отпустят, не попотчевав домашней выпечкой, а то и чем-нибудь более основательным, так что самая большая неприятность, которая может случиться в поездке, — к концу можно будет не влезть в одежду, в которой приехал. В принципе, это и так. Однако времена меняются, и в Моше многие вовсе не собирались нас и на порог пускать. Наша хозяйка звонила своим подругам и рассказывала, кто мы такие, — только тогда перед нами открывались некоторые двери. За неделю, конечно, по селу стало известно, что мы ничего не злоумышляем, да и на другой стороне озера народ был менее недоверчивым, а все же легенда о носителях архангельского диалекта себя не оправдывала.

Русские печи в большинстве домов переделаны так, что для традиционной выпечки уже не годятся, да и вообще затапливаются редко: для готовки плиты есть. Несмотря на то, что неделя, проведенная нами в Моше, была довольно холодной, выпечкой бабули в основном не занимались, отапливались голландками, а не русскими печами. Хлеба в деревне не печет никто — в магазине всегда свежий, кур не держат — потому что яйца купить дешевле, лошадь на всю деревню одна, а коров вроде две. Молоко в магазине — заводское, стадо за селом пасется тоже не деревенское. Уже в предобеденное время по деревне можно было встретить мужичков, едва стоящих на ногах, несмотря на будний день. А если хочешь поговорить не с бабушкой, а с дедушкой, то надо явиться к нему в диапазоне от одиннадцати до полудня: в десять он может еще спать (скота в деревне не держат, вставать рано незачем), а в час дня — уже изрядно выпить. То правда, что ассортимент «белого вина» в магазинах поражал воображение.

Зато рассказывали нам охотно — про рыбники и лопушники, про шаньги и калитки, гороховики и колобки — все это разные виды пирогов и ватрушек. Тесто могло быть «жилое» (дрожжевое), а молоко «свежее» — то есть скисшее, а если «кислое» — то это творог. Рассказывали и о грибах, а грибной суп называли «губница» — от старого названия не то всех грибов, не то только пластинчатых, не то только трубчатых. Одни из них сушат, другие солят...

Шаньги мы попробовали только во второй деревне — и оказались они банальными ватрушками, снизу подгорели, сверху не допеклись; плохо было то, что печь ради шанег натопили жарко, а на улице температура была за тридцать, и жили мы у той самой хозяйки, которая затеяла нас выпечкой порадовать.

Впервые опубликовано 12 июня 2008 года