Венчание в жизнь вечную. Часть 2
Светский писатель обработал бы этот сюжет в меланхолическом или даже трагическом ключе. Но Роберт Балакшин - писатель православный, и потому он знает то, о чем не подозревают неверующие люди: пока человек жив, он имеет возможность в любую минуту изменить свою жизнь. Изменить не только настоящее, но и прошлое. Не только исправить свои ошибки, но «отменить» их, вычеркнуть из бытия. Сделать это помогают церковные таинства - как правило, исповедь, но в данной повести - венчание.
Конечно, иногда раскаяние приходит слишком поздно, когда изменить реальную жизнь уже невозможно, ибо в ход событий вмешалась неумолимая смерть. В этом случае остается возможность лишь внутреннего изменения, когда на смену самозабвенному погружению в тоскливое «никогда» приходят светлая молитва и очищающая покаянная боль.
Положение Виктора лучше: Лайма жива, и потому еще можно все исправить в реальности.
Объяснения, зачем Виктору нужно жениться на умирающей, образуют в повести своего рода иерархичную конструкцию. На первом, самом земном уровне, как ни странно, трактует свой поступок сам Виктор: он решает взять Лайму в жены, во-первых, чтобы вознаградить ее за несбывшуюся счастливую жизнь, искупить этим поступком вину перед ней и сыном, а во-вторых (это было первопричиной его решения), чтобы иметь юридическое право в качестве ближайшего родственника быть с ней последние дни, главное - нести ночные дежурства в больнице. К этому примыкает и объяснение, которое в момент ссоры приводит Лайма - Виктор поступает так из жалости и своей врожденной «правильности».
На втором уровне, где уже косвенно появляется понятие Бога, находится объяснение отца Валерия - по его словам, венчанием Виктор покрывает «грех блуда». Кстати сказать, отец Валерий - единственный, кто именно так, по-христиански, оценивает юношеские отношения Лаймы и Виктора.
И, наконец, третий уровень, на котором, собственно, раскрывается смысл венчания как таинства и, соответственно, христианский смысл повести. Как ни странно, об этом понимании не говорят ни воцерковляющийся Виктор, ни даже отец Валерий. Впрочем, отец Валерий вообще говорит в повести немного и, к сожалению, больше на темы общественно-политические. Что касается Виктора, то апофеоз его веры в произведении - это решение не только расписаться (ведь юридически этого было бы вполне достаточно), но и венчаться. Все остальные проявления церковной жизни Виктора упоминаются мимоходом (когда Лайма засыпает, он читает над ней Псалтирь; на Литургии, которую он стоит перед отпеванием, отец Валерий благословляет его петь на клиросе и т.п.). При этом Виктор достаточно трезво и прагматично относится к жизни, на первый план в отношениях с людьми у него часто выступает материальная сторона: ему проще всего утешить и отблагодарить того или иного человека, дав ему деньги (так поступает он с отцом Валерием, Янисом, Надей) или вручив ценный подарок (так, он говорит сыну: «Прости меня, дорогой мой, прости, что ты вырос без отца. Мне грустно говорить это, понимая, что исправить ничего нельзя. Книги, прочитанные с отцом в детстве, походы в лес, на рыбалку - этого не купить за деньги, а отцовская ласка дороже всякой «Нивы» и прочих безделушек» - но именно подарком «Нивы» и заканчивается этот монолог). Отзвук этого «материализма» мы находим и в его теперешних отношениях с Лаймой: Виктор, преданно любя ее, всеми силами пытается удержать в ней жизнь, а когда она все-таки умирает, безутешно скорбит, потому что это «разлука навсегда»: «Могила Лаймы утопала в цветах и венках, так что надгробный крест почти был не виден под ними. ...Вот все и закончилось. Теперь он не увидит ее ни живой, ни мертвой. Если только она навестит его во сне». Скорбь усиливается от осознания, что даже голоса ее он не догадался записать - а это было бы хоть и слабое, но ее присутствие в мире. Ничто в его восприятии смерти Лаймы не показывает, что, в отличие от «прочих, не имущих упования» (1Сол. 4, 13) Виктор христианин, верующий в воскресение мертвых.
Удивительный контраст представляет собой отношение к смерти самой Лаймы. В своем посмертном письме она с теплым благоговением говорит о том, что Виктор верит в Бога, а у нее не осталось времени, чтобы поверить в Него. Там же она упоминает, что никогда не была ни в одной церкви, и первым священником в ее жизни был венчавший их отец Валерий. Казалось бы, ни о каком сравнении с верой Виктора и речи быть не может.
Однако, как выясняется, может - и даже не в пользу Виктора. Все дело в том, что Лайма богата «талантом» (в церковном понимании этого слова), которого лишен Виктор, - даром жертвенной и безграничной любви. Благодаря этой любви в жизни двух людей происходят невероятные вещи, может быть, не всегда с первого взгляда заметные, но по сути своей - настоящие чудеса.
Лайма, невинная и чистая девушка, но при этом первая красавица в городе, у которой нет отбоя от ухажеров, влюбляется в русского солдата, проходящего в их городке армейскую службу, - а тот, демобилизовавшись, уезжает от нее навсегда, оставив ее беременной.
Да, Виктор пытался найти ее перед своим неожиданным отъездом, даже, не имея на то разрешения, сошел с поезда на промежуточной станции, где Лайма гостила у сестры, однако был замечен военными и насильно отправлен в Россию... Но Лайма об этом не знает - для нее он просто внезапно уехал, не попрощавшись.
Да, Виктор, уезжая, не подозревал о ее беременности - но Лайма, как и прочие жители маленького городка, уверены, что он знал о ребенке.
Да, письма, в которых она сообщала ему о малыше, не попадали ему в руки, их уничтожала Поля, жена Виктора - но и об этом Лайма узнает только через много лет.
Все эти подробности, хоть как-то извиняющие Виктора, остаются для нее неизвестными, в то время как факт, подтверждающий его предательство, налицо - по возвращении в Москву он женился на другой.
На этом фоне реакция Лаймы поражает своей «неотмирностью». Как видно из повести, боль в глубине ее души осталась (в предсмертном бреду «Лайма плакала, мешая русские слова с латышскими, ругала его негодяем, соблазнителем, гнала от себя»), но она смогла, вопреки этой боли, сберечь теплоту своего сердечного чувства и воспитать сына в любви к бросившему их отцу, воспитать не как своего, а как их ребенка (показательна надпись, сделанная Лаймой на обратной стороне фотографии сына: «Vilis. 16 gadi (лет - Е.В.); и по-русски: копия Вити»). Такой поступок не каждой христианке по силам - а «неверующая» Лайма совершает его как нечто само собой разумеющееся. Поэтому, когда Виктор появился в ее больничной палате, она с удивительной простотой и душевной щедростью «разделила» с ним детство Вилиса, не впав в озлобление, характерное для стольких исстрадавшихся разведенных матерей: «Это мой сын, ты не имеешь к нему никакого отношения, где ты был, когда я не спала от его детских болезней, когда мне приходилось работать за двоих, чтобы ему было что надеть и что поесть и т.п. ». Благодаря ее любви и верности, вопреки всем законам справедливости, Виктор не потерял сына - это ли не чудо?
Но оно не единственное в повести. Виктор, стараясь обнадежить Лайму, пересказывает ей евангельский сюжет о воскрешении Лазаря. Цель его рассказа - поселить в любимой веру в то, что, «идеже хощет Бог, побеждается естества чин», и потому она может исцелиться от рака. Лайма интерпретирует эту мысль по-другому: «Бог захотел - и ты приехал. Ведь так?». Лайма, благодаря своему дару любви, ближе к истине, чем Виктор, она угадывает, что чудо уже случилось, воскрешение уже произошло. И метафорически, когда вернулось и исцелилось их покореженное прошлое, и буквально - когда Бог, услышав молитву Лаймы, отсрочил ее смерть: «За день до твоего приезда, - рассказывает Янис Виктору, - она фактически умирала. Сердце остановилось, наблюдалось явление клинической смерти... пять часов мы над ней бились. Каким-то чудом она выкарабкалась. Потом приехал ты...».
Лайма так и не научилась молиться словами: «- Виктор! - звучно вскрикнула она. - Что перед смертью говорить нужно? - Господи Иисусе Христе, - ломающимся голосом начал Виктор. - Господи Иисусе Христе, - тускло повторила Лайма, пальцы заскребли по одеялу, натягивая его на себя. - Помилуй мя, грешную... - Помулу...-по лицу Лаймы скользнула тень, она потянулась, и улыбка застыла на ее губах».
Но вся ее жизнь была молитвой. Молитвой, высказанной на том языке любящего сердца, который лучше всего понимает Тот, Кто Сам есть Любовь. Не случайно Виктор, думая о чувстве Лаймы, невольно говорит о нем так, как обычно говорят о самой сильной - материнской молитве: «Сила ее любви хранила тебя в дороге от аварии, от сна за рулем, от бандитского налета, от придирок гаишников. С тобой ничего не могло случиться, потому что она, борясь со смертью, ждала тебя». «Жертвенная, предвечно святая сила ее любви» не только привела Виктора в В. - она сотворила и явное чудо исцеления: тяжелый запах больного раком тела, от которого Виктора чуть не стошнило при первом свидании... исчез. «Идеже хощет Бог...»
И потому неважным оказывается то, что Лайма никогда не была в храме, не знает церковных молитв, не умеет назвать Бога по имени. Глубина ее любви приближает ее к Богу и раскрывает ей таинственный смысл венчания, который наверняка знает Виктор - знает, но не чувствует, говоря о «последнем свидании перед вечной разлукой». Лайма же чуткой душой улавливает главный в венчании момент - то, что оно сильнее смерти. Теперь они неразлучны с Виктором не только на оставшиеся ей часы или дни жизни - они соединены Богом навсегда (с первой женой Виктор венчан не был). Неслучайно Лайме, никогда не стоявшей на церковной службе, в ночь после венчания снится сон, который она пересказывает в предсмертной записке, адресованной Виктору: «...мне снился ты, мне снился свет и какая-то церковь, в которой мы стоим вдвоем...» Формально это - всего лишь отзвуки больничного таинства. Но детали сна вызывают в памяти (не Лаймы, а воцерковленного читателя) описания видений из различных житий и прочих духовных сочинений, видений, в которых показаны благолепные и светлые храмы, где после физической смерти - в раю - служат, поют или просто молятся те, кто при жизни трудился для Бога.
Этот предсмертный сон Лаймы знаменует собой новый этап в жизни ее сердца - теперь она знает, от Кого данный ей дар любви. Последняя фраза ее прощального письма показывает, что, несмотря на ее покаянное «Мне осталось жить так мало, чтобы успеть поверить в Него, как веришь ты», семя веры уже проросло в ее душе. «Помни и молись обо мне», - просит она любимого перед смертью. Не только «помни меня», как сказал бы неверующий человек, а именно «молись». Ей не потребовались годы воцерковления - она всю жизнь, всем своим подвигом прощающей любви подготовила душу к тому, чтобы доверчиво и без колебаний поверить Источнику любви. «Молись за меня, когда я умру», - это значит, что смерти нет, что разлука не навсегда, что связь двух любящих душ не прервется, когда одна из них покинет земную жизнь.
...Эта маленькая история таится в книге, названной не в честь нее. Впрочем, так только кажется, ибо название сборника объединяет обе повести в единое целое, подчеркивая их главную мысль: человек, поверивший Тому, Кто победил смерть, становится сильнее нее, получает «живот вечный» - во время пения этих слов был расстрелян отец Панкратий из «главной» повести книги, верой в эти, формально не известные для нее слова дышит все прощальное письмо Лаймы. И еще одна сюжетная связь между повестями подчеркивает их смысловое единство: в обеих значимым символом выступает евангельский сюжет воскресения Лазаря. О нем рассказывает Виктор умирающей Лайме, воспоминанию этого события посвящена последняя, «тюремная» всенощная, которую служит будущий священномученик. И слова из евангельского зачала, которые перед смертью читает отец Панкратий, можно считать надгробной эпитафией героине повести «Венчание»: «Аз есмь воскрешение и живот: веруяй в Мя, аще и умрет, оживет». Не умрет не только сама Лайма, но и их любовь, освященная таинством. Название всей книги словно восполняет название повести до пасхального ликования христианской веры: это «венчание» было «в жизнь вечную...»
