Приближения к Афону (ч.2)

Из книги Павле Рака «Приближения к Афону» (СПб., «Сатисъ», 1995). Перевод с сербского Татьяны Горичевой и Елены Шварц.

Красноречивые бессловесные твари

Солнце уже опустилось в дымку над Ситонией, его уже не видно, только рассеянный свет еще растекается над водой. Оттуда, где мы сидим, прямо над нами на гладкой словно масло поверхности моря видны черные точки - это поплавки очерчивают полукруг поставленной рыбацкой сети. Полный, глухой покой царит в этот час, перед наступлением темноты. Наслаждаемся, полностью отдавшись бархатистой атмосфере блаженства.

Примерно в сотне метров от берега монах, мой спутник, замечает, словно три засечки на расплавленном серебре. Я узнал их в следующее мгновение: то приближаясь, то плавно отдаляясь, лениво выныривают блестящие спины прекрасных дельфинов... Видишь, их всегда торе, - выразительно посмотрев на меня, обратил мое внимание один из обитателей полуострова, на котором ни днем, ни ночью не прекращаются молитвы ко Святой Троице. Действительно, я очень часто встречал здесь эту троицу, оживляющую синие горизонты, соединяющую небо и землю своей ловкостью и искусством. ... Они торжественно вплывают в залив, на глазах монахов, вызывая восторг своей волей, силой, красотой и смирением. Движения их настолько точно организованы и так легки, что, ныряя и выпрыгивая из моря, их громадные тела почти не волнуют водяное зеркало. Тихо, как душа, покидающая тело, они уплывают в направлении сгущающейся тьмы.

Благая смерть

сПрозрачно-желтые, как бы пропитанные воском кости свидетельствуют о доброй жизни усопшего, известного или неизвестного. Поэтому монахи иногда носят такие кости с собой, в маленьких мешочках, медальонах и коробочках, в знак духовной связи и любви. В келлии с провалившейся крышей, стены которой еще сопротивляются стихии, или в далекой пещере путник часто набредает на кости, тщательно сложенные, а может быть, затянутые паутиной, собранные в мешок, в пластиковый пакет или подвешенные к косяку. Это последняя память о прежних жителях. Каким-то чудесным образом эти кости не наводят на грустные мысли, а даже наоборот. Повсюду витающая смерть кажется как бы отсутствующей именно в силу своей нарочитой неприкрытости  и повсеместности.

Афонское бесстрашие перед смертью - не что иное, как последовательно понятая и пережитая наука Христа о месте человека в мире. Христианин всегда в странствии, в промежутке, на пути к цели, находящейся по другую сторону жизни. Жизнь сама по себе, без этой потусторонней перспективы, ничтожна. Жизнь, ставшая самодостаточной, и есть та страшная «вторая смерть», смерть души, от которой нет спасения. Чтобы стяжать жизнь вечную, монах, да и всякий христианин, должен сначала умереть для этого мира. Умереть на всю жизнь! «Истинно, истинно говорю вам: если пшеничное зерно, пав в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода. Любящий душу свою погубит ее, а ненавидящий душу свою в мире сем сохранит ее в жизнь вечную» (Ин. 12, 24-25). И святогорец тем и занят: упорно и постоянно умирает для этого мира. Он умерщвляет страсти, хоронит пустые желания и праздные мечты. Только «смертью побеждается смерть».

В мире нехристианском, атеистическом, агностическом разум не способен объять эту перевернутую парадоксальную логику жизни и смерти. Животворная смерть, держание ума во аде: все это для светского ума - соблазн и безумие. Жизнь и смерть для атеиста и агностика обычно антиподы, непримиримые противники в борьбе, в которой всегда побеждает страшная смерть. Жизнь - это существование человека, а смерть неизбежно прерывает его. Жизнь - это радость, наслаждение, энергия размножения, приобретения, творчество; смерть - горе, уныние, увядание и уничтожение. Жизнь есть непрестанная борьба за поддержание самой жизни, смерть - обессмысливание всех усилий. Смерть - высшая негативная ценность, расточение всего того, что представляло собой жизнь как самоцель. И еще многое, и многое, что содержится в примитивной бинарной оппозиции. Смерть есть насмешка над всеми человеческими усилиями, и человек никогда не будет в состоянии этого вынести. Поэтому современный человек прогнал смерть из своих мыслей. Если он говорит о ней, то как о чем-то далеком и не имеющем к нему отношения.

Насколько же естественней, и даже здоровее, эти кости в окошечках святогорских часовен. Они свидетельствуют о бесстрашии, о победе над смертью, о том, что сокровище, приобретенное в этой жизни - если оно действительно приобретено - не погибает, не подлежит страшному уничтожению, но, как бесценная жемчужина мудрого торговца, всегда при нем. Святогорец может думать: «Смерть, где твое жало, ад, где твоя победа - потому что он знает о воскресении». Раз Богочеловек спускался во ад и связал смерть, то и всякий христианин может пойти за Ним, чтобы умерев при жизни в отдалении от Бога, воскреснуть для жизни вечной с Богом. Об этом монахи не перестают говорить снова и снова. Быть мастером смерти, быть сильнее, чем она в миг ее прихода, чувствовать при этом не только покой, но и тихую внутреннюю радость - вот самый верный знак, что христианская жизнь удалась.

О любви

После обычных приветствий и благословений старец спросил меня, откуда я приехал. Услышав ответ, он широко улыбнулся и обнял меня. Он даже прослезился и объяснил: «Один твой земляк жил здесь у нас. Первый мой сосед был - святой человек! Дивная душа! Полюбил я его больше, чем сына. Когда он уехал, я долго плакал». Потом он спросил меня, вижу ли я, куда идет человечество. Вижу ли, как испортились греки, как привыкли к деньгам, только Мамоне молятся и от него ждут спасения. Любовь иссякает, Божии пути опустели, обезлюдели. Спрашивает: может, хотя бы у вас лучше. Да нет, - отвечаю. И правда, разве у нас больше доброты, гостеприимства, христианской любви, чем у соплеменников. А он, будто потеряв последнюю надежду, обнимает меня и плачет. Запомни, что сказал тебе старый Климис: грядут времена, когда только любовь спасет нас. Учись растить в себе любовь, все остальное грех, хуже смерти, только она - жизнь!»

Лилия между лилиями

Бледный, рассеянный свет растворяется в тумане над полями, с ним вместе поднимается, как тесто, и окутывает все ровной, мутной белизной. Роса накапливается на стеблях трав и сливается по ним вниз, к земле. Утро еще дрожит от холода и никак не может сойти с гор.

Только что закончилась пасхальная литургия. Во дворе перед церковью небольшая процессия. Впереди икона и хоругвь, за ними священники с крестами в руках, следом несут серебряный сосуд с серебристой же водой, плещущейся между двух похожих на уши ручек. Далее озябшие певчие, а за ними остальные, ничего не несущие, тщетно пытающиеся согреть руки в рукавах своих одежд. Все они обходят монастырский двор под не совсем еще уверенное пение пасхального тропаря, проходят через одни, другие, третьи ворота и останавливаются перед парапетом с высеченным на нем крестом. Следует молебен, сменяющие друг друга возгласы и все более уверенные ответы, и в конце опять звучит тропарь. Все снова и снова неустанно и все с большей силой раздается: «Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ...»

Глухо отзывается мостовая под неуверенными от холода шагами. До следующей остановки у маленького перекрестка, где сперва стихают шаги, а затем носовой голос священника еще раз побуждает все более уверенно поющих певчих поддержать его и вознести звучание к верхушкам стоящих рядом шелковиц.

Тронутся-встанут. Спокойно. Без заминки. Одежды священников, вначале белесые как туман, становятся теперь серебристо-голубыми и живописными. Вода, понемногу выплескивающаяся на камни, превращается в мелкий бисер, и, скатываясь в пыль, расплывается темными пятнами.

Дорога вьется среди олив, диких смоковниц и небольших кипарисов в сторону маленькой часовни посреди поля. Шагаем среди первых весенних полевых цветов на тонких светлых стебельках. Они разбросаны по полю здесь и там, как нежный перламутр, среди светло-зеленой травы и редких островков нарциссов.

Что это за цветы? Они столь прекрасны, что я назвал их про себя лилиями, полевыми лилиями, среди которых небольшая и заметно повеселевшая процессия бодро шагает обратно и окропляет водой, освященной в часовне, землю, птиц и муравьев, камень и колючие кусты у дороги. Лилии, конечно же, лилии, только они могут быть достойными одеждами, способными так ненавязчиво и издалека облечь эту роскошную гусеницу, благословляющую «скача по горам». Лилия между лилиями поет, и сказано: «Цветы показались на земле; время пения настало, и голос горлицы слышен в стране наше» (Песн. 2,12). Долго, целых пятьдесят дней пробивались эти люди сквозь пустыню, тьму и мглу, через холод своей греховности, но теперь радостно восклицают они вместе с проснувшимся днем. Пасхальный тропарь играет первыми лучами солнца, восхищенно оповещает о том, что Возлюбленный снова здесь, что он вышел из мрачных пещер, из объятий смерти. «Радуйся, дщери Иерусалимские...Ликуй ныне и веселися, Сионе». Мы идем этой долиной цветов, чтобы сообщить травам и птицам благую весть, а они поведают ее земной глубине и всей вселенной.

Всепроникающей радости, ее космическому характеру ничуть не мешает ни скромность нашего шествия, ни скудная и суровая колючая растительность вдоль дороги. Ведь и камень, и густой кустарник озарены не внешним, а внутренним светом, «светом нетварным», который и побуждает сердце, омытое постом и слезами Страстной седмицы, танцевать и прыгать по холмам, соединяя вместе пасхальный тропарь и Песнь Песней. И эта космическая радость после долгой подготовки покинула навязчивый, густой мир страстей и вселилась в сердце, про которое сказано: «Я сплю, а сердце мое бодрствует». И мимоходом пасхальная радость и весь внешний мир снова произвела из внутреннего, вечно бодрствующего сердца. Весь мир изменила по образу этой долины полевых лилий, по образу Пасхи.

Очерки опубликованы в сокращении.

Беседы можно прослушать…

http://orthomedia.ru/index.php?option=com_content&task=view&id=217&Itemid=69