Потаенное христианство советских времен. Ч.1

От редакции:

Факты недавней истории, которые, казалось бы, имеют к нам непосредственное отношение, мы часто знаем хуже, чем события «давно минувших дней». То же касается и так называемой «атмосферы эпохи».

«Большое видится на расстоянии», и порой действительно требуется время, чтобы осознать подлинную ценность тех или иных поступков, их верность и значимость. Думается, опыт людей, бывших верными чадами Церкви в советское время Хрущева и Брежнева не менее ценен для нас, чем свидетельства исповедников ленинско-сталинской поры. Их христианство было потаенным, они называли его «никодимствованием» - помните, упоминается в Евангелии Никодим, «человек от фарисей», который лишь ночью приходил к Господу для беседы "страха ради иудейска" и исповедовал Иисуса учителем Божиим не перед народом, а только наедине (Ин 3,2). Но это не помешало его прославлению в лике свя­тых (память в неделю жен-мироносиц). Такими «никодимами» были православные 60-80-х гг., особенно те, за кем «присматривали» особенно пристрастно. Таковым был профессор МГУ  (1918-1995). С 1953 года и до конца своих дней он работал на кафедре древних языков исторического факультета МГУ, приобщая студентов не только к грамматике и лексике древних языков, но и к Православию. Естественно, делал он это исподволь, ненавязчиво, тайно, но тот, кто хотел услышать - услышал.

В жизни православных граждан советского государства было много компромиссов, но вряд ли кто дерзнет сказать - что много неправды. Воспоминания ученика и друга Андрея Чеславовича Е. М. Верещагина помогают лучше понять и суть христианской жизни православных интеллигентов, и «логику» их поведения».

Хотя и скрытная, но всё же полная и счастливая жизнь!

Из воспоминаний о проф. А.Ч.Козаржевском

Профессор Московского университета Андрей Чеславович Козаржевский (1918-1995) -

крупный ученый, специалист по классическим языкам и античной словесности, переводчик античных писателей на русский язык, исследователь новозаветного канона и патриотического наследия;

великолепный, горячо любимый студентами педагог, создатель т.н. рациональной методики преподавания древних языков и автор учебников;

знаток архитектуры Москвы и Подмосковья, - впрочем, и всего б. Советского Союза, и всей Европы, - неутомимый экскурсовод, популяризатор отечественного и мирового искусства;

блестящий лектор, умевший распоряжаться вниманием огромной ауди­тории, а также теоретик элоквенции (ораторского искусства);

общественный деятель, отдавший много сил охране и восстановлению памятников истории и культуры.                                 

Научная и педагогическая стезя А.Ч. отражена в некрологе (См.:"Журнал Московской Патриархии", 1995, 6-8, сс. 58-59), а также   отчасти в автобиографическом интервью ("Все прекрасное - Богу". В кн.: Свет Христов просвещает всех. М., 1996, сс. 170-187).Кроме того, А.Ч. оставил воспоминания об эпохе 20-30-х гг: см. А.Ч.Козаржевский. Церковно-приходская жизнь Москвы 1920-1930-х годов. "Журнал Московской Патриархии", 1992, 11-12, сс. 21-28.

Наряду с видимой для всех, у А.Ч. была еще другая жизнь, и ему (как будет ясно из дальнейшего) в свое время приходилось прилагать усилия, чтобы о ней не проведали. Так и стало: еще лет десять назад об А.Ч. в ипостаси православного христианина почти никто не знал, а догадывались очень немногие.

Впрочем, были люди, от которых А.Ч. не таился. Автору этих строк че­рез посредство незабвенного П.П.Недошивина посчастливилось познакомиться с А.Ч. (в 1960 г.), войти в тесный круг его единомышленников и (дерзаю вымолвить) друзей. Вот и хотелось бы рассказать о нашем сокровенном православном московском житье-бытье протяженностью без малого в тридцать лет от даты знакомства до конца 80-х гг. Сейчас уже можно и уместно.
"Тогда, в давно минувшие года," Н.С.Хрущев широковещательно грозился вскорости построить в СССР утопическое общество⁵, а оно, по его мне­нию, несовместимо с религией. В пику сталинским послевоенным послабле­ниям он повелел начать новый массированный натиск на веру, прежде всего на православие. Прокатилась кампания по закрытию и разрушению храмов, духовных учебных заведений, началась упорная идеологическая кампания. В вузах был введен обязательный курс "научного атеизма"; выдвигалось безус­ловное требование, чтобы интеллигенты, как "работники идеологического фронта", были сплошь не просто неверующими, а активными пропагандиста­ми воинствующего безбожия. Иначе, - нет, больше не сажали, но с работы прогоняли безжалостно и вручали волчий билет.

Л.И.Брежнев, правда, отменяя хрущевские безумные перегибы, ослабил натиск, но не прекратил его. За два десятилетия чиновный пыл просто сам по себе повыветрился, даже и цивилизовался.

Этот для Русской Православной Церкви очередной (будем надеяться, последний) студёный период продолжался вплоть до 1988 г., когда М.С.Горбачев в связи с тысячелетием крещения Руси сказал, что "событие это большое". Записным атеистам приказали прикусить язык. А.Ч.   неоднократно   говорил,   что,   с   другой   стороны,   гонения   на   Церковь   имели   и положительный аспект - они ее очистили от прихлебателей и нестойких христиан.

Так вот, наш с А.Ч. modus Vivendi в 60-80-е гг., надо думать, был типи­чен для поведения тысяч наших православных современников и соотечествен­ников. Память об этом, впрочем, стремительно утрачивается.

... скрытым себя осенили крестом. (Белла Ахмадулина)

Действительно, вот пример. В стихотворении, из которого почерпнут эпиграф, Белла Ахмадулина описывает кончину безвестного больного в переполненной палате обыкновенной советской больницы:

Все свидетели скрытым себя осенили крестом. За оградой - не знаю, а здесь нездоровый упадок атеизма заметен. Всё хочется под потолком вдруг увидеть утешный и здраво-опрятный порядок.

Собеседник, интеллигентный юноша, студент одного из православных университетов Москвы (православный университет в Москве?! - еще десять лет назад такое было невообразимо), задал два вопроса: кто такая Белла Ахмадулина и что такое скрытый крест.

Со своей высоты опытного конспиратора А.Ч. обучал меня - двадцати­летнего неофита-зилота - скрытому кресту как раз в 1960 г.

Когда есть душевная потребность перекреститься, но не исключается, что за вами наблюдают, тогда-то и совершается скрытое крестное знамение.

Вы подносите кисть правой руки к животу (или ко груди), поворачивае­тесь в сторону, откуда наблюдение наименее вероятно (например, к стене), складываете три перста и совсем неприметно, чуть-чуть перемещаете их вверх, вниз, направо и налево. Похоже на легкое почесывание. Отдалённей­шая имитация: никакого вознесения десницы на чело и перемещения на ра­мена. Достаточно того, что она покоится на пупе (или на сердце). Весьма ре­комендуется творить скрытый крест под одеждой, и мужчинам это удобно: ру­ка заводится под левый борт пиджака, и в таком случае движения могут быть шире. В экстремальных ситуациях достаточно поднесения правой руки ко гру­ди (как будто у вас невзначай прихватило сердце).

А если и скрытый крест сотворить по обстоятельствам невозможно, то, говорил А.Ч., творите мысленный - только в голове, без внешних проявлений.

Поклоны в пояс на людях также были скрытыми: вместо перегиба туловища склонялась голова или просто глаза опускались долу.

А.Ч. подводил сначала филологическую, затем историко-культурную, а под конец и богословскую базу под подобный вид благочестия. В Евангелии неоднократно говорится, что Бог наш - ""видяй в тайне" (Мф 6, 4,6,18), при­чем греческое соответствие здесь blepton en to krupto буквально означает "видящий скрытое, прикровенное, непоказное, утаенное". Судя по контекстам, Христос отчет­ливо советует быть именно скрытными в проявлениях благочестия. "Вниди в клеть" (Мф 6,6), буквально "кладовку" - pameiton (в крестьянском хозяйстве Ближнего Востока - нечто вроде амба­ра, не имеющего окон, да к тому же единственное помещение, где можно бы­ло закрыть за собой засов). Это место, где вы гарантированно остаетесь наедине, вне наблюдения. "Будьте благонадежны, действуйте скрытно", гово­рил опытный эллинист, "и Господь воздаст вам открыто".

Кроме того, мы неоднократно обсуждали уроки встречи Христа с Никодимом, "человеком от фарисей", который приходил к Господу для беседы, но "страха ради иудейска" не при свете дня, а под покровом ночной тьмы. Никодим исповедал Иисуса учителем Божиим, однако не перед народом, а только наедине (Ин 3,2). Не исключено, что днем и прилюдно Никодим, в силу своего положения "князя жидовского" и "учителя Израилева", принужден бы­вал и отрицаться Христа. Всё это не помешало его прославлению в лике свя­тых (память в неделю жен-мироносиц). Не знаю, есть ли в общеязыковом употреблении глагол никодимствовать, но мы употребляли его часто, ибо мы - никодимствовали.

Наша конспирация, правда, была наивной и выглядела комично. Вот в Третьяковке перед Владимирской А.Ч. застыл на месте и медленно приопускает голову. Мне - всё понятно, но для постороннего имитируется раздумье. Потом, как бы спохватившись, А.Ч. резко вскидывает голову и быстро погля­дывает туда-сюда. Не привлек ли к себе внимания? Я не могу удержаться от улыбки, да он, самоироничный, делает извиняющий жест.

Ладно бы, если бы скрытый или мысленный крест мы творили в так на­зываемых общественных местах - в музее, сидя на экзамене или в больнице. Но мысленное и скрытное крестное знамение зачастую совершалось - в цер­кви, за богослужением! И не нами только!

В Преображенском, больше известном как Скорбященский, храме, что на Б.Ордынке, где славился хор, в урочные дни исполнялись "Всенощная" Рахманинова и "Литургия" Чайковского. Так, 8 ноября по традиции исполнял­ся Чайковский (в связи со днем памяти). Представьте себе радостную и страшную картину. Радостную, потому что храм забит, причем молодежью, так что иголку не всунешь. Тогда   о   вентиляции   не  помышляли,   и   случались   обмороки,   но   упасть   наземь   было невозможно Страшную, потому что никто из молодых людей не крестился! Старики и средовеки - да, а остальные - нет! Стоят с каменны­ми лицами или даже натужно демонстрируют свою отчужденность. А ведь мы­ то знали, что среди присутствовавших было немало глубоко верующих!

Впрочем, надо подчеркнуть: это - не библейская ситуация, когда "тамо убояшася страха, идеже не бе страх" (Пс 13,5; 52, 6). Известно немало случа­ев: "возьмут на заметку", "сообщат по месту работы" в партком или партбю­ро, а там уж как рады "сигналу"! За посещение храма пресекалась карьера и прекращались зарубежные поездки ученых. Даже академиков прорабатывали,заставляли каяться и низвергали! Бывало и хуже: узнают в "органах", что ты верующий, и начнут шантажировать.

А.Ч. рассказывал, что однажды (это было в середине 40-х гг.) недосмот­рел, и у него на шее увидели крест, - тотчас последовало исключение из ком­сомола и предложение уйти с учительской работы "по собственному жела­нию". Еще его счастье, что в то время Сталин, одобряя патриотизм Церкви, доказанный во время войны, ослабил вожжи. Иначе, как знать? В 30-е гг. мог­ли и политическую статью пришить. И насиделся бы.

В другой раз "куда следует" настучали, что А.Ч. регулярно бывает во храме пророка Илии (Обыденного), и шесть раз его, близкого к отчаянию, тя­гали в "органы", предлагали доносить на настоятеля, о. Александра Толгского. А.Ч. притворился непонимающим, чего от него хотят, и чудом отвертелся. Считал, что на выручку пришел Никола Чудотворец, - к нему воззвал, когда лубянские специалисты-психологи оставили его в комнате одного, наказав "хорошенько подумать".

Вот почему не крестились, не сгибались в поясном поклоне и уже конеч­но не становились на колени. Страх сидел глубоко в костях. Страх быть заме­ченным в церкви, быть причастным к какой-либо демонстрации, связанной с религиозностью.

Можете ли вы себе вообразить скрытое посещение храма? Опять-таки на ум приходит наука тертого и битого А.Ч. Он написал о себе: "Я в детстве старался ходить в церковь предельно незаметно: дворовые ребята дразнили меня 'попом', подстерегали на дороге и били, а вслед бросали кирпичи"(ЖМП 1992, 11-12, с.23.) .

Так в чем же состояла наука А.Ч. применительно к 60-м гг.? - Вы прила­гаете все силы, чтобы проскользнуть в храм как можно неприметней, по воз­можности через боковой или служебный вход. Кроме того, вы приходите по­раньше и становитесь или в темном углу, или в нише, или за столпом-колон­ной, чтобы вас не было видно сзади, а спереди закрыла толпа. Надо было зорко следить, когда какой-нибудь фотокорреспондент начинал наводить свою камеру (такое бывало в патриаршем Богоявленском соборе). Тогда по­лагалось пригнуться почти до земли и спрятать лицо за головами впереди стоящих. Друг друга дергали за рукав. Однажды в "Журнале Московской Пат­риархии" появился снимок, на котором очень хорошо проработался П.П.Недошивин (к тому времени уже вышедший на пенсию), а стоявших ря­дом с ним ни меня, ни А.Ч. нет как нет, - успели-таки укрыться.

Еще лучше, если у вас в церкви есть знакомый из персонала, - он мо­жет вас вообще поставить на левом клиросе или даже провести наверх на хо­ры, где вы уж точно недосягаемы. Одно время у нас с А.Ч. завелся обычай под вербное воскресенье бывать у староверов в Покровском соборе. Знако­мый нам староста храма почтеннейший Алексей Дорофеевич Бобков всегда предлагал пройти на хоры и говорил чистосердечно: "Вот такой-то и такой-то все примечает. Давайте-ка вознесемся. Береженого Бог бережет". И как от­радно было видеть оттуда море огней внизу! К сожалению, Алексей Дорофеевич довольно быстро скончался, и мы потеряли ценное убежище.

Мы вообще весьма опасались стукачей, поэтому на новые знакомства или не шли, или шли с осторожностью. Лишь при надежной рекомендации но­вого человека "признавали" сразу. Помню несколько отклоненных нами по­пыток сближения людей "со стороны"; откровенно говоря, сейчас жаль, - по­том выяснилось, что опасения были напрасными.

При непредвиденной встрече в храме с сомнительными знакомыми на­до было постараться незаметно ретироваться. Если сталкивались лицом к ли­цу, то на этот случай мы обычно имели наготове благовидное объяснение, почему оказались в храме. "Сегодня Чайковского поют. Где еще можно услышать?" "Случайно шел мимо, дай, думаю, загляну". "Зашел посмотреть на Спаса Нерукотворного" (это по отношению к церкви Илии Обыденного). "Просто интересно, никогда в церкви по-настоящему не был!" (это уже пря­мое лукавство). Таким образом, создавали впечатление неверующих. Так бы­ло. Из песни слова не выкинешь.

Существовало неписаное правило (не относившееся, правда, к Богояв­ленскому собору): не ходить в одну и ту же церковь чаще двух раз в год. Ина­че примелькаешься! Вот почему мы объезжали, как бы прочесывали (сообра­зуясь, впрочем, с престольными праздниками) все храмы Москвы. Они были немногочисленны, и приходилось выезжать в область (присовокупляя экскур­сионные цели). То Введенская церковь в Дмитрове, то Благовещенская в За­райске, то Скорбященская в Клину, то Богоявленская в Коломне, то Успен­ский собор в Кашире... Если не было возможности выделить целый день, то устремлялись в Вешняки, Удельную, Переделкино, Расторгуево, Люберцы... Не помню, вместе с А.Ч. или с недавно почившим Сашей (Александром Ива­новичем) Роговым несколько раз ездили в Алабино, в Петровскую церковь, к такому тогда еще ослепительно молодому о. Александру Меню. Нос с гор­бинкой, борода иссиня-черная. Местные прихожанки считали его греком и, откровенно говоря, мало что разбирали, когда он говорил проповедь. Тем не менее слушали благоговейно. Скажу кстати, что тогда проповеди о. Александ­ра чуть ли не каждый месяц появлялись в "Журнале Московской Патриархии", и очень нам нравились. Уважение к О.Александру А.Ч. сохранил навсегда (хотя и не одобрял позднейших действий некоторых из его учеников).

Вот такое скрытое посещение храмов вёл в те годы А.Ч. Каждую суб­боту и каждое воскресенье мы неукоснительно бывали за всенощной и за обедней, но всякий раз в другом месте.

Для Богоявленского собора в Елохове было сделано изъятие из правила. Во-первых, это все-таки было настоящее сердце церковной жизни, с образцово-уставным служением (там много лет регентовал незабвенный Виктор Комаров) Вот оценка А.Ч. богослужения в Богоявленском патриаршем соборе: "Служба в нем строгая, уставная, без вульгарных 'усовершенствований1, без сентиментальности, очень ритмичная, сочетающая высокий профессионализм с духовностью и эстетичностью. Посещение соборной службы всегда приносит глубокое удовлетворение. Недаром покойный отец Александр Мень говорил своим близким; 'Если вы колеблетесь, куда идти на богослужение, - идите в Елохово" (Московский православный месяцеслов, с. 45). Правда, дежурные проповеди по бумажке в Богоявленском соборе, говоримые московскими священниками, А.Ч. не любил: по запричастном стихе он обычно - марш-марш, выходил из храма.

Во-вторых, полагались на русский авось: "Там всё рав­но проходной двор, авось не примелькаемся!" - говаривал А.Ч. Надежда не оправдывалась, да и как могла оправдаться, если в Елохово А.Ч. с 1945 г. в среднем дважды в месяц вставал на одно и то же высмотренное место -напротив Казанского образа Богоматери? Действительно, ходившие с блюдом и стоявшие за ящиком начинали нам кланяться, а один из бывших иподиаконов патриарха Алексия, - теперь он высоко вознесся, - при встрече (на какой-то конференции через много лет) сразу узнал нас: "Да я всегда примечал, что вы против Казанской стоите!"

Тем не менее, думаю, скрытость все же приносила свои плоды. Говорю об этом, потому что мне, например, в 1973 г. (когда я уже 14 лет регулярно ходил в храм) предложили ... вступить в партию. Надо сказать, что при всей нашей готовности к компромиссам, возможность хотя бы только казового и номинального членства в партии, естественно, даже не обсуждалась. "Замечательно, - отреагировал А.Ч, - вот что значит осторожность. Не засекли!" Потом он дал совет, оказавшийся успешным. Прямо отказаться от вступления "в ряды" было невозможно. "Так вы потяните, помотайте, сделайте грубые ошибки в анкете, потребуйте новый бланк; так и ускользнёте!" Второй раз анкету в райкоме не давали. Впрочем, я взял да просто не пошел в партбюро за анкетой. Так и ускользнул. Партсекретарь (впрочем, неплохой человек), может быть, и сделал свои выводы, но прямых последствий для меня не было.

Впрочем, надо сказать, на светской работе мы старались ничем не от­личаться от сотоварищей. Ходили на политзанятия и, если поручали, выступали на них; учились в "университетах марксизма-ленинизма" и проч. и проч. Например, А.Ч. даже с видимым удовольствием рассказывал о том, как в юности "ликбезничал" (то есть участвовал в кампании по ликвидации безграмотности), как, вступив в комсомол и став комсоргом учебной группы в МИФЛИ, активничал, как, работая по распределению в сибирской глубинке, был агитатором "десятидворки", ездил с агитбригадой по другим колхозам, участвовал в самодеятельности и даже профессионально читал стихи Маяковского (получая по пять рублей за концерт). И в университете А.Ч. тянул

массу общественных нагрузок: был на хорошем счету в парткоме, получал множество грамот и благодарностей. Это не было «камуфляжничаньем», он был активен по натуре и активно «возился» со студентами. И никогда его общественная работа не была направлена против Церкви.

К студентам он обра­щался по-коммунистически: "товарищи", Однажды говорил о церковной тра­диции отдания поклона Евангелию: "И мы, хотя и не веруем, обязаны покло­ниться, потому что эта книга важна для общей культуры".

Впрочем, любое осуждение с позиций нынешнего дня было бы здесь со­вершенно неуместно. Выставив для дураков предохранительные рогатки, да­лее А.Ч. фактически сознательно дезавуировал самого себя и говорил такое, чего в застойные времена нигде услышать было нельзя. Я принадлежу к числу первых слушателей его  новозаветного  семинара;   недавно  перечитал свои

записи, - это удивительно, сколько было сказано полезного не только для науки, но и для укрепления веры. Как завкафедрой А.Ч. обязан был начинать, скажем, годовой отчет со ссылки на очередной съезд партии или партийный пленум, но соблюдение правил игры давало возможность говорить со студенчеством. "Спрячьте свой флаг, не размахивайте им, не дразните гусей", примерно так наставлял мой старший. "Сообщайте факты и группируйте их, неглупые разберутся, что к чему.
Я встречал множество людей из числа слушателей А.Ч., которые правильно разобрались. И не было случая, чтобы его «заложили».

Вернемся, однако, к церковной тематике.

Иконы в частных домах открыто не держали. Они, особенно родитель­ские, хранились бережно, но за дверцей шкафа, за занавесочкой. Чтобы всё-таки иметь образ перед глазами, вывешивали официальный настенный календарь, содержащий репродукцию, например, "Троицы" Рублева. Ставили на стол соответствующую открытку.

Соблюдался скрытый пост: в общей столовой нельзя было не оскоромиться, но постом А.Ч. ограничивал себя в житейских радостях (скажем, воздерживался от посещения театра).

По телефону на церковные темы не решались открыто говорить и при­бегали к фантастическому (и очень наивному) условному языку:  например, председатель совета по делам религий Куроедов шел под шифром любитель курятины, архиеп.  Киприан (Зернов; в прошлом актер) - лицедей, о. Алек­сандр Мень - который по Киевской дороге, патр. Пимен (греч. poimen "пастух") - чабан, митр. Никодим (Ротов) - питерец   или приходивший ночью, протопресвитер Виталий Боровой (проповеди которого на пассиях в конце 70-х гг. вызвали  фурор (Они частично опубликованы: см. ж-л "Православная община", 1996, №№ 33 и 35))   -  белорус  или живчик,   Николай   Васильевич   Матвеев (регент   прославленного   Скорбященского   хора)   -   Гоголь   и   т.д.    Вместо  "служил" говорили: действовал; вместо "ему сослужил" - с ним был в паре. Широко   использовались   топонимы:    Бауманская    (Богоявленский   собор),     Ордынка (Скорбященский храм), Якиманка (храм муч. Иоанна Воина), Залесск (Загорск) и т.д. Ныне смешно вспоминать! Ирина Владимировна, вдова А.Ч., которой приходилась выслушать подобные разговоры, говаривала:  "Если бы гебисты  подслушали  вас,   то   из-за  такой  доморощенной   «конспиративной» речи они бы немедленно насторожились и взяли вас на заметку".

С церковными праздниками мы поздравляли друг друга также скрытно. Обычно имитировалось новогоднее или первомайское поздравление, в котором содержался для адресата внятный намек: Поздравляю с Новым годом и последующим праздником (=Рождеством Христовым); Поздравляю с Первомаем, с весенним праздником (=Пасхой). При этом из числа продажных выбиралась открытка с более или менее "намекательной" репродукцией. Краснознаменных открыток никогда, естественно, не посылали. Письменное поздравление с Днем Ангела выглядело так: Приветствую и поздравляю Вас с личным праздником. А.Ч. очень любил рассылать и получать поздравления. Поскольку я знаю греческий, мне он на Рождество или на Пасху обычно при­совокуплял по-гречески строку из тропаря или канона праздника. Из граждан­ских праздников он всерьез воспринимал только День Победы.

И требы совершались по-никодимски. Регистрации крестин за свечным ящиком боялись как огня.  Власти одно время строго предписывали, чтобы при крещении младенца в церкви присутствовали родители и предъявляли паспорта, сведения из которых регистрировались и затем, как все были уверены, поступали "куда следует" (в аппарат уполномоченного). Поэтому, скажем, когда я крестил сына (в 1969 г.), верный священник (ныне покойный о.Владимир из Ильи-Обыденской церкви) пришел на дом (естественно, в светской одежде; это только сейчас на улицах Москвы можно увидеть челове­ка в подряснике). О. Владимир трогательно спрашивал меня, не слишком ли громко поет, читает и произносит возгласы (т.е. не услышат ли соседи).

Приобретение церковных журналов и книг также осуществлялось скрыт­но. Открыто подписаться на "Журнал Московской Патриархии" и этим засве­титься никто не решался, поэтому выписывали журнал на адрес какого-ни­будь знакомого старичка-пенсионера. Чтобы купить книгу в Издательском отделе, надо было предварительно выписать квитанцию, и б -ее вносилось имя покупателя. Опять-таки, предварительно договорившись, посылали под­ставное лицо или называли произвольную фамилию. Бывало, что сотрудники Отдела (например, архим. Иннокентий [Просвирнин], которого А.Ч. весьма ценил и уважал) обращались с просьбами помочь при подготовке тех или иных материалов. А.Ч. никогда не отказывал и столь же никогда, вплоть до 90-х гг., не давал своего имени для публикации (что-то публиковал под псевдонимом Андреев). Будущему историку еше предстоит работа по выявлению, кто в действительности стоит за тем или иным псевдонимом или даже за реальным именем.

Вспоминаю, что однажды А.Ч. включился в протестную акцию, но -опять-таки скрытно. В середине 60-х гг., кажется, в "Комсомолке" (или в "Московском комсомольце") были напечатаны фотографии крестного хода у староверов Белокриницкой иерархии, на которых был виден молодой стихарный Евгений Бобков, студент-юрист Московского университета, кандидат на красный диплом. Была развязана кампания оголтелой травли (Женю обвиняли в лицемерии и двурушничестве), завершившаяся исключением - молодого человека. А.Ч. (по-моему, с участием возмущенного П.П.Недошивина) сочинил статью, в которой стопроцентно доказывалось, что исключение есть явный случай дискриминации верующих, то есть отказ представителю значительной части населения в доступе к образованию. Статья или аноним­но, или за подписью одного П.П. была послана в газету. И как ни удивительно, возымела успех (думаю, в газету поступили и другие протесты). Е.А.Бобкову через год позволили восстановиться (правда, на заочном отделении), и он всё-таки университет закончил.

Скрытно мы читали множество религиозной литературы, в том числе и из   самиздата    и    из-за    границы.    Письма,    обращенные  к патр.Пимену (Солженицына, Якунина, Эшлимана и др.), в которых бичевались очевидные и всем известные факты, отзвука у нас не находили: у святейшего зажат рот, он связан   по   рукам,   по   ногам,   и   зачем   прибавлять   ему      горя?   Мы были единодушны в убеждении, что нам повезло на всех трех патриархов (Алексия [Симанского]¹⁴, Пимена¹⁵, Алексия II). Никогда ни в чем их не осуждали! (Вот,  например,  один  из его отзывов А.Ч. о  патр. Алексии,  записанный на пленку по ходу лекции: "образованнейший, умнейший, красивейший даже внешне - такой особой духовной красотой»; о  патр.  Пимене:   "Скорблю   о его  смерти.Самородок был! Очень преданный, убежденный человек! Монах в полном смысле слова. Не ханжа, монах по всей строгости, чего не скажешь о многих нынешних белоклобучниках. ( Это было сказано в момент, когда   повсеместно обсуждался облик б, митр. Киевского Филарета [Денисенко]. - ЕВ.) Ему было трудно в золотой клетке, в Чистом переулке. Он раскрывал себя в службе. Очень любил служить. У него даже среднего духовного образования не было -семинарии он не смог кончить. И вот однажды на выносе Плащаницы, когда положено говорить слово, он сказал две фразы: 'Ну что скажешь? Будем молиться и плакать!»)

А.Ч. не осуждал также и патр. Сергия; напротив, высоко ставил его заслугу в том, что Церковь всё же осталась легальной и тем самым доступной для многомиллионной паствы.

Пастырское, церковное служение в советские годы А.Ч. вообще считал подвигом. В то время и часть духовенства никодимствовала: батюшки совер­шали службу по уставу, но от общения с верующими под благовидными предлогами уклонялись. И таких не осуждали: если священник, любя храм, благоговейно служит и живет церковно, то, значит, личным примером спасает вокруг себя многие души. А.Ч. входил даже в положение загнанного в угол священнослужителя, может быть, и завербованного КГБ: какой это ужас совершать бескровную жертву и помнить, что ты должен потом кому-то что-то и на кого-то снаушничать. Сочувствовал этим несчастным, опутанным властя­ми, людям. Зная бытовую слабость кого-либо из духовенства, всё же отзы­вался снисходительно (Газетно-журнальная кампания начала 90-х гг. по "разоблачению" православных иерархов
расценивалась им как гнусная и безусловно греховная. Запрещенного в служении (но не подчинившегося и перешедшего под омофор псевдопатриарха Киевского Филарета) Глеба Якунина, которому мы сочувствовали было в советское время, стал презрительно называть Глебкой и попом Гапоном.). А.Ч. сочувствовал, когда "советскому" митрополиту или даже самому патриарху приходилось вынужденно лукавить, отвечая на бестактные и провокационные вопросы зарубежных журналистов¹⁷. Душевные муки отвечавшего было обычно слишком хорошо видны...

Одна из основных черт духовного облика А.Ч. - доброта. Anima magna, он, понимая свои слабости, понимал и мотивы поступков другого, даже ложных (но не переходящих известной грани), а отсюда - его неосуждение.

Критерии, по мнению А.Ч., могут быть только конкретно-исторические: может быть, именно не чуждавшиеся служения кесарю духовные лица -велики, потому что обеспечили легальность Церкви в воинственно безбожном обществе. Уйти в катакомбы для Церкви означало бы прекратить окормление многомиллионной паствы и выродиться (что мы воочию видели на примере т.н. Истинно-православной церкви, из недр которой вышло такое исчадие ада, как "Церковь Божией Матери Преображающейся"). Будучи единственной легальной формой духовной свободы в тоталитарной стране, РПЦ спасла от нравственной катастрофы множество народа. Выждать, заплатить за право бытия дорогой ценой, затаиться, замереть, но не дать себя искоренить! В таком случае стоит измениться внешним обстоятельствам, - а всё течет, всё изменяется, - как Церковь может и на минимальной базе стремительно возродиться!

Избранная А.Ч. (и вообще принятая в нашем кружке) тактика скрытого крестного знамения, скрытого хождения в храм, скрытого бытия на светской работе, вообще скрытной жизни - оказалась эффективной. В автобиографи­ческом интервью А.Ч. сказал: "Бог меня хранил. Несмотря на мои христианские убеждения, серьезно я за них не страдал. Поэтому даже не буду говорить о прещениях против меня, как верующего, - они меркнут перед му­чениями других".

Продолжение следует...