Владимир Толстой: Традиции надо собирать и преумножать (праправнук Льва Толстого — о семье, Православии, университете)

Он — многолетний директор музея-усадьбы «Ясная Поляна», председатель Центрального совета Ассоциации музейных работников регионов России, президент Российского комитета Международного совета музеев, председатель Общественной палаты Тульской области, член Общественной палаты Российской Федерации. 23 мая 2012 года Владимир Толстой назначен советником Президента России. Несмотря на большую занятость, он нашёл время и пообщался с группой студентов факультета журналистики МГУ, которые  посетили Ясную Поляну. Предлагаем вашему вниманию фрагменты этой беседы.

Владимир Ильич Толстой

— У Вас большая семья?

— Очень большая — больше двухсот человек. Мы регулярно проводим съезды потомков Льва Николаевича в Ясной Поляне. Они живут в России, Европе, Америке — по всему миру. И это не просто встречи раз в два года. У нас действительно семья, хорошая семья, где добрые, человеческие отношения. Мы регулярно общаемся — переписываемся, ездим друг к другу в гости. Например, в прошлом году я был в Швеции, где живёт около ста потомков Льва Толстого.

— А сколько в России Толстых?

— Нас около двадцати человек.

— Получается, что в Швеции потомков Толстого в пять раз больше, чем в России?

— В России вообще уже могло никого не быть из Толстых, если бы мой дед Владимир Ильич и его брат не вернулись из эмиграции из Югославии в 1945 году. В семье Толстых люди с разными менталитетами. Толстые, живущие в Италии, несут католические традиции, в Швеции — протестантские. В Уругвае, Бразилии у них совершенно другое религиозное представление. В США и Франции, например, наши родственники сохранили Православие, которое идёт из дореволюционной России, которого, к сожалению, не осталось у нас.

В Ясной Поляне

— А какой Ваш личный взгляд на религию?

— Я внутренне русский человек. Мне Православие ближе, чем любая другая религия, но мне многое не нравится. Так же, как, например, Льву Толстому не нравились какие-то обрядовые, внешние вещи. Так, он осуждал священников, не соответствовавших сану, чья личная жизнь не соответствовала тому, что они проповедовали и говорили. Всякий нормальный человек, если он это видит и чувствует, должен дать этому оценку. Мои дети (а у меня четверо детей) учатся в православной гимназии. Наверное, если мы отдавали детей в православную гимназию, мы делали это осознанно. И мы воспитываем их в православной вере.

— Что Вам не нравится в сегодняшней религиозной жизни?

— Мне не нравится, что в какой-то момент Православие стало напоминать моду, что в какой-то момент многие пошли в священники не по вере, а как в профессию, где можно получить больший достаток. Это было в основном в девяностые годы. Сейчас этого меньше. Сейчас происходит процесс внутреннего очищения, но это длительная история.

В Ясной Поляне

— Встречаются ли потомки Толстого с потомками других писателей, например, Достоевского?

— Я знаком с Достоевскими. Не могу сказать, что мы часто встречаемся. Но расхождений в наших взглядах нет, хотя мы глубоко не копали. На самом деле, нет такого противопоставления между Толстым и Достоевским, как некоторые пытаются показать. Все серьёзные специалисты говорят, что никакого антагонизма между ними нет, он искусственно придуман. Хотя, конечно, они люди и писатели разные.

— В своём семейном кругу вы часто спорите?

— У нас иногда возникают очень жаркие, острые споры на разные темы. Например, о политике. Вы наверняка знаете, что, скажем, Фёкла Толстая и Пётр Толстой стоят на полярных политических позициях. Я в каких-то вещах гораздо ближе к Петру, в каких-то — более солидарен с Фёклой.

— Вы прочли все девяносто томов Полного собрания сочинений Льва Толстого?

— И некоторые даже по нескольку раз, с карандашом в руках.

— А сами пишете рассказы, романы?

— Это вопрос вдохновения и времени. Сейчас у меня нет возможности написать больше, чем короткое эссе или предисловие к какой-нибудь книге, на что-либо серьёзное времени нет. Когда я стал директором «Ясной Поляны», у меня был порыв создать здесь домашний театр, и начал думать, что здесь ставить. Ставить Толстого не хотелось, и я писал пьесу, потом бросил её. Может быть, позже к ней вернусь. В двадцать один год я написал роман, он, к сожалению, сгорел при пожаре, но образы остались, они никуда не уходят, судьбы тех моих героев меня до сих пор волнуют.

— Есть ли среди Толстых нелюбители Льва Николаевича?

— Та же Фёкла иронично относится к Толстому и вообще к его фигуре. Толстой — настолько масштабная фигура, что мне казалось бы странным, если бы некий человек сказал: «Я ненавижу Толстого». Тогда надо объяснить, что же ты в нём ненавидишь: его религиозные взгляды, его философию, его как художника, как учителя, как человека, как личность. Точно так же и полностью любить его странно: «Ах, я обожаю Толстого!». Всегда надо разбираться, что тебе близко, что нет. Я могу сказать, что именно мне близко в нём, а что — нет. В разные периоды времени это бывают разные вещи.

В Ясной Поляне

— Вы окончили факультет журналистики МГУ. Вам удалось сохранить журналиста внутри себя? Что для Вас журналистика?

— Я шёл в журналистику как в призвание. На самом деле, призвание не меняется. Я люблю слово, мне нравится писать. Я вырос в журналистике очерков, в журналистике человека. Современная журналистика мне не близка. Мне неинтересна новостная журналистика, я абсолютно равнодушен к блоговой системе. Человек выражает сам себя через блог, а журналист раскрывает другого человека для огромного количества людей. Что такое очерк? Это мини-роман, это попытка передать характер другого человека, а не себя, любимого. Это не описывать свое отношение к тому или этому, а раскрывать других людей для большой аудитории. Мне более близка та журналистика, которая ближе к художественной литературе.

— Вы часто вспоминаете учёбу в Московском университете, преподавателей?

— Вам не повезло: вы не застали таких великих преподавателей, как, например, профессор Елизавета Петровна Кучборская. Это совершенно выдающаяся, блистательная актриса со своей философией, это личность невероятного масштаба. Невысокого роста старушка, она заходила в Ленинскую аудиторию, с порога швыряла свой портфель на кафедру и, пока он летел, произносила монолог из греческой драмы. И ты был заворожён этим голосом, этой манерой преподавания, и невозможно было не читать, стыдно было прийти к ней на экзамен и плохо отвечать. У неё была система оценок, которые она ставила, как минимум, двадцатибалльная. Если она писала студенту в зачётке «хор.» с точкой — это значило, что ты ничтожество, полное, а если «отлично» большими буквами, и всё подчёркнуто тремя чертами, и с десятью восклицательными знаками — это было высшее признание. Она почти не ставила никаких «неудов» или «удов». Это вещи, которые не забываются. Кучборская — не какая-то там экстравагантная старушка. Это человек, который открыл мне, моим друзьям и сотне других людей мир античной литературы, мир литературы в целом. Ведь преподаватель должен нести огонь, его задача — зажечь. И если он зажигает этим огнём хоть кого-то (а если он талантливый человек, то как можно большее количество людей), то это и есть настоящее университетское преподавание. Такие люди были в Московском университете, а отчасти и сейчас остаются, как, например, профессор Владимир Яковлевич Линков, который читал нам на третьем курсе историю русской литературы. Всегда должна быть преемственность. Великие профессора — они ученики других, может быть, даже более великих преподавателей. И если это есть, то университетское образование живёт. Конечно, может появиться блистательный самоучка, яркая личность, но если он не создаёт после себя школы, если он не является продолжателем чьей-то школы, то так и остаётся яркой одиночкой. Но это мало имеет отношения к университетским традициям, которые надо собирать и преумножать.