Это - жизнь! Ч.2

ПФ: Ну, чаще всего на состоянии такого усилия... внутреннего продвижения... Тут большая проблема, на самом деле, с этими песнями...

Лена: В чём именно?

ПФ: То, о чём я пою, часто связано с глубоко внутренними процессами, иногда в песнях есть непосредственное обращение к Богу, и это проблема, потому что есть евангельские слова о том, что когда молишься, зайди в свою комнату и закрой за собой дверь. Я же выношу это на публику.

Аня: А о свидетельстве тоже есть, чтобы день не проходил без свидетельства...

Лена: А как свидетельствовать, если сам сапожник без сапог. Вот ещё в чем вопрос. Ты сам не живёшь духовной жизнью, а тут пытаешься писать песни, приближающиеся... между духовным и душевным.

ПФ: Тут ещё сложность в том, что для русского рока привычно состояние кризиса, разлома, неустроенности. Рок-стихия, она очень сильно, как мне кажется, завязана на такой кризисной человеческой ситуации, которая сама по себе, может быть, даже неосознанно превращается в ценность. И может так случится, что ты этим сам себя будешь тормозить. Ты подсел на это, подсел на кризис. Это эмоциональный штамп, ловушка. В бардовской песне таким же штампом является сентиментальная умильность. И она из песен типа «Как здорово, что все мы здесь» перекочевала к «православным бардам».

Аня: Вот кстати, в нашу сторону звучат обвинения, что слишком много позитива.

ПФ: А в какую «вашу»? В Димину?

Аня: Лично «Даждю».

ПФ: Лично «Даждя» нет.

Аня: Ну, от лица Содружества выпускается диск...

ПФ: Ну, у Содружества же нет лица. Лицо только у человека.

Аня: Ну, скажем так - по итогам сборника возникают претензии. По итогам фестиваля.

ПФ: Я довольно много слушал, и у меня было ощущение, что все очень разные.

Аня: Возможно, люди неточны...

ПФ: Ну да, просто не дают себе труда прослушать.

Аня: А может, ощущение того, что слишком много позитива, возникает потому, что поэтический рок ассоциируется с кризисом. Что делать людям, которые подсели на кризис?

ПФ: Если ты это понял про себя, то это надо отсекать. Это не значит, что нужно уходить из рока, но надо постараться как-то перестраивать себя.

Аня: А у тебя есть ощущение целостности? Столько направлений деятельности... и театр, и музыка, и работа такая... нет противоречий?

ПФ: Есть.

Аня: А в чём они? Я потому спрашиваю, что это распространённый случай. Что рок, творчество - это противоречит внутренней, духовной жизни...

ПФ: Мне кажется, тут какие-то общие слова - они во вред. Тут можно говорить очень частно и только о себе. Это связано с твоей личной совестью. Я стараюсь отучиться думать через навязанные смысловые штампы, противопоставляющие что-то чему-то. Это, кстати, важно и для понимания того, что происходит вокруг нас. К примеру, сегодня много говорится о недостатке свободы. Я задаю себе вопрос: что это значит для меня? По телевизору всё время показывают Путина или Медведева и не показывают кого-то ещё, озвучивается одна точка зрения и не озвучивается другая. Но у меня нет ощущения, что это ущемляет мою свободу.

Аня: Но это во внутреннем плане. А в плане гражданина...

ПФ: Ну, значит, я в этот план ещё не вышел. Может быть, у меня пока не развито гражданское самосознание...

Лена: А давай тогда ещё всё-таки про Сербию? В каком году ты туда ездил?

ПФ: Я несколько раз ездил.

Лена: В первый раз когда ты там был?

ПФ: Первый раз - в 2004. Мы приехали в Косовскую Митровицу. Это город в Северном Косово, разделённый пополам между сербами и албанцами.

Лена: А зачем вы туда ездили?

ПФ: В Косовской Митровице есть университет, где есть кафедра русского языка. Мы там организовывали выступление русских ученых.

Лена: Можешь хотя бы вкратце что-нибудь рассказать - какие у тебя были впечатления?

ПФ: Впечатление самое сильное - от людей. У меня есть одна знакомая - Митра Релич. Она сначала бежала из Боснии в Приштину. Она была из последних сербов, которые оттуда ушли, испытала реальные гонения. И сейчас она занимается тем, что ходит на албанскую территорию и составляет описи сербских кладбищ, которые разрушаются. Фиксирует имена, даты жизни, чтобы не стиралась память. Действительно человек, который претерпел много страданий и который занимается подвижническим трудом. И общение с таким человеком - оно, конечно, очень много даёт, меняет изнутри. Дело даже не в том, что она что-то особенное говорит, но само её присутствие уже является свидетельством о чём-то очень важном.

АНЯ: Сколько ей лет?

ПФ: Ей, наверное, пятьдесят пять, где-то так.

Аня: Вот Сербия - это по работе, а театр откуда возник?

ПФ: Ну, я театром занимался лет с 15, а когда поступил в университет, я попал в такую группу, которая называлась Театральная лаборатория метода «ТОТ». И на протяжении более 10 лет там работал, это такая экспериментальная театральная команда. Ещё я попал в театр «Школа драматического искусства» под руководством Анатолия Васильева, где была набрана школа танца под руководством японского танцора Мина Танаки.

Аня: Там было какое-то прослушивание?

ПФ: Ну, там был кастинг, что-то такое. Мы делали спектакль, я в Японию ездил на три месяца, на стажировку. Причём стажировка была такая: мы жили на ферме в горах, занимались сельским хозяйством и занимались танцем.

Аня: И как?

ПФ: Хорошо. Это отдельная тема, очень долго можно рассказывать, какие мысли приходили. Мин Танака - человек артистической профессии, танцор, но в какой-то момент он чётко понял, что если он будет пребывать только в артистической среде, у него не будет мотива, энергии, сил, содержания для творчества. И он понял, что нужна какая-то более заземлённая, более реальная жизнь. И он ушел в крестьянство. Сделал ферму. И это как-то правильно, мне кажется, что для творчества очень важно иметь какую-то реальную жизнь.

Аня: Так, может, это как-то и пересекается с Соловками?

ПФ: Да. Непосредственно, конечно. Ты оказываешься в какой-то реальной ситуации, где надо работать, что-то делать, ты не в безвоздушном пространстве пытаешься что-то там ухватить, а у тебя есть полноценная жизнь и творчество, растущее из неё. Мне тут даже уместней говорить не о Соловках, а о своей обычной жизни в Москве. У нас с женой двое детей, мальчики, одному почти год, другому почти четыре, вот когда я с ними - это и есть настоящая, реальная жизнь, с трудностями, радостями, реальной борьбой с собой...

Аня: Казалось бы, наоборот, когда много дел, нет времени для творчества. А получается, что нет.

ПФ: Мы как-то с Танакой рубили целый день кусты, очищали новое поле для посадок, а вечером должна была быть репетиция. И уже шесть-семь часов вечера, я уже такой убитый, он мне говорит: «Ну а теперь у тебя репетиция, - и засмеялся. - Это жизнь! Нет проблем!». Это действительно так, у творческого человека всегда есть мечта о какой-то идеальной ситуации, в которой ничто не будет ему мешать заниматься его творчеством, и все факторы будут работать на него. В реальности всё по-другому, я думаю, что возможность что-то делать в искусстве как бы отвоёвывается через усилие. Но, возвращаясь к театральной деятельности, надо всё-таки сказать, что я с ней сейчас завязываю потихоньку, пытаюсь по крайней мере.

Лена: Почему?

ПФ: Ну, как-то я для себя понял, что пока хватит. Я достаточно был плотно во всё это погружен. Я ничего не хочу сказать про театр, но лично для себя я понял, что я приостановлюсь сейчас, по крайней мере в новые проекты не буду входить. Сейчас были две новых театральных работы, в которых можно было участвовать, но я после Анзера приехал и отказался.

Аня: Сразу? (улыбается)

ПФ: Да, да (смеются).

Лена: А говоришь, у тебя жизнь не меняется после Соловков...

ПФ: Да. Но тут важно как-то потом не жалеть. Решил и решил. Там причём две работы такие интересные, большие актёрские... да... (вздыхает... смеется).

Материал предоставлен коллективом журнала «Паруслов»