Улыбка сквозь грусть художника Николая Пимоненко

Начало

Сыну иконописца Николке Пимоненко повезло. Мальчику не пришлось мучиться с выбором жизненного пути, профессии. А между тем, родился он в весьма бедной семье в обычной сельской хате.

Но уже с детства мальчик ездил с отцом, расписывавшим сельские храмы Киевщины, растирал ему краски, грунтовал доски, заодно обучился от него грамоте. Вскоре и сам Николка начал делать пейзажные и портретные зарисовки. Выходили они на удивление совершенными. Потому отец отдал его на учёбу в одну из окраинно-киевских иконописных школ.

А уже там талантливого ученика заметил директор незадолго до того основанной киевской Рисовальной школы Николай Мурашко — и забрал его в свою школу. И хотя обучение там было платным, и взносы эти были бы неподъёмными для Николкиного отца, но, видя необычайный талант мальчика, Мурашко уговорил мецената своей школы мультимиллионера Терещенко взять Пимоненко в ученики бесплатно.

Киевская Рисовальная школа 1870-х — 90-х годов была высококлассным учебным заведением для подростков. Благодаря организаторскому таланту Мурашко и немалым средствам школа быстро обзавелась замечательными скульптурами, картинами и другими произведениями искусства, которые предстояло зарисовывать ученикам. Была прекрасно налажена связь с Петербургской академией художеств, которая позволяла лучшим ученикам школы Мурашко продолжить обучение в самой Академии. Менее успешные ученики могли получить от столичного вуза государственный диплом, дающий возможность преподавать в школах.

Николай Пимоненко воспользовался обеими этими возможностями. Уже через три года обучения семнадцатилетний «школяр» становится учителем рисования. А ещё через три года его экзаменационные картины принимает Петербургская академия, зачисляя юного живописца в свои студенты. И вот уже недавний хлопец из сельской хаты переезжает в центр столицы Российской империи, да ещё и для учёбы в одном из славнейших вузов мира.

Отец-иконописец в напутствие Николке сказал: «Видишь, как Бог тебе помогает — и талант дал, и самых нужных людей послал, чтобы таланту дать ход. Теперь, значит, жди испытаний».

Обретение

Испытания не заставили себя ждать. В Петербурге Николай был сильно удручён безденежьем, голодом, безуспешным поиском подработки, и если бы не финансовая помощь, присланная меценатом Терещенко, учиться ему вообще не пришлось бы. А вскоре юношу постигла «болезнь бедноты» — туберкулёз, который за полтора года, стремительно прогрессируя, едва не свёл его в могилу. И хотя Пимоненко стал одним из лучших студентов, получил несколько золотых и серебряных медалей (тогдашний способ оценки ученических картин), однако перед лицом неминуемой скоропостижной смерти Николай вскоре покинул северный край и вернулся в Киев.

Впрочем, его преподаватели, прежде всего Илья Репин и Владимир Орловский, были настолько высокого мнения об уровне пимоненковской живописи, что и не считали дальнейшее очное обучение для него обязательным. Киевлянину разрешили просто присылать свои полотна на выставки Академии в качестве экзаменационных работ — что он и делал в течение 7 лет, пока не получил диплом живописца.

Таким образом, судьба вернула Николая в Украину, как бы подчеркнув, что настоящая тема его творчества — здесь. А через несколько лет после приезда из Питера судьба сделала ещё один царский подарок начинающему художнику и педагогу. В Киев вернулся и Николкин петербуржский преподаватель — профессор живописи Владимир Орловский, сын помещика Киевской губернии. Дело в том, что Орловский писал настроенческие сложно-колористические пейзажи, чаще всего украинской природы (его называли «охотником за солнцем»). А общественное мнение того времени было покорено передвижниками, ценившими в картинах социальную или психологическую идею и отвергавшими любое «безыдейное» искусство. И вот, не ужившись с передвижниками, Орловский под предлогом того же туберкулёза поселился в родном Киеве — к счастью двух своих студентов-художников, выходцев из сельской Приорки, — Пимоненко и Светославского. Оба они становятся друзьями Орловского, пользуются его библиотекой и советами, фактически продолжают обучение у профессора на дому.

Впрочем, была и другая, не менее важная причина частых визитов. Два талантливых юноши-живописца влюбились в юную дочку своего наставника, Сашу Орловскую. Светославский сделал предложение первым и получил отказ — Саша ответила, что любит другого, Николая Пимоненко. Вскоре состоялась и свадьба. Началась двадцатилетняя счастливая семейная жизнь. Все эти совместные годы семья Пимоненко прожила в одной усадьбе с Владимиром Орловским.

Так маленький особнячок с совсем миниатюрным садом на киевской улице Гоголевской стал настоящим эпицентром развития украинского искусства. Причём сразу двух его главных направлений — убеждённый передвижник, живописатель эмоций народной жизни Николай Пимоненко прекрасно уживался со своим тестем, категорическим «антипередвижником», эстетом-лириком Орловским. По воспоминаниям Александры Пимоненко, её муж и отец «много спорили по вопросам искусства, но во многом соглашались».

На совместных выездах в подкиевское село Малютинка один художник зарисовывал эпизоды крестьянской жизни, а второй — водно-лиственную и полевую красу. Результат — почти на всех зрелых пимоненковских работах герои помещены в яркий пейзажный фон, и он светится пленэрной «французской» тональностью в духе живописи Орловского.

Зрелость

Основное место работы Пимоненко — Рисовальная школа Мурашко — полностью зависела от воли мецената Терещенко. А он к старости вдруг пожелал «добавить практической стороны» в программу учебного заведения — другими словами, преобразовать школу чистой живописи в училище декоративно-прикладного искусства. Сколько ни спорили со своим финансистом Пимоненко, отдавший преподаванию в этой школе 20 лет, да и сам Мурашко, но миллионер так и не смог понять, что картины и красивые бытовые изделия должны делать разные люди.

В итоге в 1901 году киевская Рисовальная школа прекратила своё существование. Впрочем, Пимоненко покинул alma mater ещё ранее, в разгар споров с меценатом — он мечтал создать школу живописи, не зависящую от непредсказуемых богатых личностей. Единственным выходом было организовать первое в Киеве государственное Художественное училище, что Николаю Пимоненко и удалось осуществить. Кроме того, его пригласили преподавать графику в новооткрытый Киевский политехнический институт, где он проработал многие годы до конца жизни.

Но, несмотря на немалую педагогическую нагрузку, художник продолжал писать замечательные полотна из украинской сельской, а также киевской городской жизни. Даже удивительно, как много успел сделать за относительно короткую (50 лет) болезненную жизнь этот трудолюбивый ироничный человек. При этом принадлежность Пимоненко к Товариществу передвижников способствовала феноменальной прижизненной популярности его работ — стократно большей, нежели в наше время. С передвижными выставками его картины объездили всю Россию; да и помимо того, огромными тиражами расходились открытки и журналы с репродукциями его полотен.

Хотя, конечно, популярность приносила и огорчения, отчасти курьёзные. Например, производитель алкоголя Шустов самовольно использовал репродукцию пимоненковского полотна «До дому» в рекламе, после чего художник подал в суд и выиграл дело. Кстати, одесский фабрикант рекламную кампанию проводил отнюдь не в сёлах — и то, что он взял картину, где в селе крестьянка со скалкой поджидает загулявшего шатающегося мужа, означает только максимально точное «попадание» киевского художника в атмосферу этой отечественной беды.

Однако при всех невзгодах, которые приносили художнику и бурные события 1904-1906 годов, и тогдашние сложности педагогического процесса, и безнадёжное состояние собственного здоровья, — всё равно, по словам мемуариста, «Пимоненко умел как-то в потаённой глубине своей грустной души всё время радоваться. Да он и проговаривался, что в радости жизни заключён смысл искусства или что-то вроде того. И в последний свой страдальческий год он, видимо, охватывая взглядом прожитое, изумлённо подчас глядел на свои творения как бы на чужие и как бы говоря: «Боже, ведь надо же, как много удалось!..»

Милый свет

Большинство картин Пимоненко отличается необычайной для крестьянской и мещанской тем динамикой, драматургичностью. Ведь что раньше, до него, писали художники в сёлах и на улицах? Неподвижные хаты и церкви; натюрморты пёстрого беспорядка дворов; народ в застывших позах, тоже напоминающий часть антуража.

У Пимоненко — не то. У него на больших работах главное — люди, и эти люди всегда действуют. Его картины — не просто «повествование о жизни», у него что-то вроде остановленного кадра киносъёмки. И останавливает он кадр не в кульминационную и важную для сюжета минуту — а в тот пронзительный миг, когда максимально возможно почувствовать, как изображённое действие развивалось «до картины» и как оно продолжится «после картины».

Кроме того, вопреки распространённому мнению, сюжет в работах Пимоненко не завязан на сельских украинских или киевских реалиях жизни. На самом деле, художник берёт психологические нюансы, свойственные любому обществу и интересные каждому человеку, — и просто выписывает их в том антураже, в котором он эти нюансы подсмотрел. То есть — в селе под Киевом или на улицах Киева.

Другими словами, эта живопись, наполненная образами селян, совсем не преклонение перед «мужицкой правдой», не «шароварничество» и не социальная критика. Это, скорее, ближе к прозе Чехова — набор психологических положений, в которых важна душевная атмосфера вокруг людей и их действий, а отнюдь не внешняя материальная составляющая. Например, бесконечные пимоненковские свидания и провожания юношей и девушек (картины «Идиллия», «Не жартуй», «У колодца» («Соперницы»), «По воду» и многие другие) могут заинтересовать современного зрителя не сельской одеждой героев и соответственным фоном — а тонкой передачей переживаний и настроений молодых людей. Кстати, и хрестоматийное «Святочное гадание» Пимоненко интересно именно тем, что в нём нет ничего от гадания и его полуязыческой мистики — а есть только две девушки, неотразимо красивые в своей увлечённости. Даже многофигурные композиции Пимоненко (например, «Выход из церкви» и «Страстной четверг», «Пасхальная заутреня в Малороссии», «Свадьба в Киевской губернии») интересны не этнографической составляющей, а замечательной индивидуальностью поз и образов каждого из многочисленных героев. Достаточно в эти полотна пробиться взглядом «сквозь» внешнее, сельское — и можно поразиться наблюдательности художника, запечатлевшего множество психологических моментов, знакомых многим из нас. Причём моментов самых неуловимых, воздушных, микроскопически тонких, не укладывающихся в слова.

Даже если художник берёт нарочито идейный сюжет — выхваченный Пимоненко эпизод всё равно бередит душу зрителя. Например, реальное событие, ставшее всемирно известным благодаря картине «Жертва фанатизма» — еврейская девушка из волынского Кременца полюбила украинца-православного, за что была избита до полусмерти (в конце ХІХ века!) собственной иудейской общиной. И огорчают, и ранят нас столь резко обнаруженные человеческие трагедии. Именно в пробуждении неравнодушия к чужой беде видели свою главную задачу многие передвижники.

Впрочем, такие безулыбчивые, чисто протестные работы, как «Жертва фанатизма», редки в наследии Пимоненко. Почти всегда, в отличие от полотен большинства коллег, есть на картинах этого художника кроме грусти ещё и мощный заряд упования, небезнадёжности, доброй усмешки и даже ласковой иронии. Он умел дать оптимистическую чёрточку рядом с вызывающей грусть. А особенно художник любил центральную композицию своих картин обволакивать, освещать неудержимо жизнерадостным общим пейзажным фоном, каким-то (другого слова не подберёшь) милым светом отовсюду. Сколько крестьянок, крестьянских детей, ярмарок и сенокосов успел он таким светом окутать!

К счастью, у киевлян есть замечательная возможность воочию видеть добрую половину этапных работ этого живописца в Национальном музее украинского искусства. Всмотреться и «прожить» полотна Николая Пимоненко — вот, может быть, точнейший и тончайший путь к пониманию неповторимого спектра украинской души.