О самом лучшем факультете с любовью

О памяти смертной

Год 1983-й. День мне помнится зимним, но уж точно на дворе было холодно и ясно. Мы сидим на десятом этаже, Вечный огонь вечно горит внизу[1], в окно далеко, до Кремля, видна Москва, паром дымится не существующий ныне бассейн, мы переводим Овидия с Полонской[2].

Даже в переводе Назона[3] (Гаспарова, Шервинского или Ошерова) можно почувствовать тот аромат предощущения Петрониева «Сатирикона», ту блистательную упоенность тем, что жизнь тебе даёт здесь и сейчас, за что Август не мог не послать автора «Любовных элегий» на границы Фракийского царства. Можно понять, как восхитителен латинский оригинал, скажем, таких строк:

Я говорил: «У подруги моей неизящные руки!»
Если же правду сказать, были и руки стройны.
«Ростом она коротка».
А была она славного роста.
«Слишком до денег жадна». Тут-то любви и конец.

Или:

Да, я люблю, не могу не любить и меж тем ненавижу;
Да, иногда я хочу — смерти... но вместе с тобой.

Что-то подобное мы и переводили. Или из «Элегий», или из «Искусства любви». Сам процесс перевода, попытка нахождения конгениального в родном языке уже есть род филологического экстасиса, а ког­да ещё и текст Назонов:

Кто в грубой гордости прочтет без умиленья
Сии элегии, последние творенья?

В какой-то момент Полонская заговорила о существующих переводах и их сравнительных достоинствах, о Гаспарове и Шервинском, потом примолкла на миг и произнесла: «Да, сегодня третий день, как умер Сергей Александрович Ошеров[4]. Совсем ещё молодым. Помолчим немного». Мы замолчали. Тихий ангел пролетел. И через пару минут стало понятно, что сегодня никто из нас больше не сможет перево­дить Овидия. Полонская посмотрела на нас, сложила книги и молча вышла.

Несмотря на всю разность тех, кто был тогда в аудитории, этот момент памятен всем...

Фото: Hist.msu.ru

Поэтическое

Курс определённо первый. Сидим на греческом у О. С. Прессовать она умела так, что студентки к концу второй пары регулярно становились «женщинами на грани нервного срыва», и не было, наверное, ни одного учащегося отделения классики, который бы не подумывал о переводе на богоспасаемое русское отделение.

Доска исписана причастиями, сборник Вольфа[5] дымится, толстый Соболевский[6] лежит на столе одновременно вечным укором и недостижимым компен­диумом премудрости.

После очередной неудачной попытки образования participium perfecti activi Ольга Михайловна взрывается: «Мандельштам учил греческий несколько месяцев, и то знал, а вы по нескольку пар в неделю мусолите уже скоро год и...»

Дальше вместо обыденного уподобления нас несмысленным тварям следует следующая цитата:

И глагольных окончаний колокол
Мне вдали указывает путь,
Чтобы в келье скромного филолога
От моих печалей отдохнуть.
Забываю тяготы и горести,
И меня преследует вопрос:
Приращенье нужно ли в аористе (нужно!!! — М. К.)
И какой залог пепайдевкос[7].

Пришлось потребовать написать на доске.

Отчасти платоническое

В годы нашей учёбы на филфаке мы уже не застали великих. Или не умели их распознать. Описываемое Майей Кучерской в «Боге дождя» преподавание Аверинцевым (в книге — Журавским) антички есть факт литературы, но не жизни, потому что Сергея Сергеевича на факультет не пускали. Широков[8] разве что? Но кто из нас слушал осознанно «Введение в языкознание» на первом курсе?

Да и на классике, которая к факультету в целом имела отношение опосредованное, в основном через марксистские предметы, очень ли многих мы вспомним? Конечно, будем благодарны Азе Алибековне[9] за то, что благодаря ей мы вовремя услышали имя Лосева[10] (хотя ничто главное, лосевское, не было упомянуто ею ни разу). Конечно, на римской литературе у Полонской были удивительные прорывы к подлинности текста. Конечно, греческий с Мирошенковой давал ощущение стихии языка.

Но более всего пред глазами — философ-платоник. Платона мы с ним и читали. Он приходил только с листочками, вырванными из Соболевского или отксерокопированными из Тойбнера[11], клал их перед собой, и мы переводили. Ни записей, ни заготовленных комментариев, ни, разумеется, подстрочного перевода. Сидит, раскачивается на задних ножках стула, уточняет разве что смысл частиц, но возникает та удивительная атмосфера рождения перевода, а в переводе — смысла и адекватной переданности текста, которая для филолога — замена собственным писаниям.

Теперь напомню, что, согласно платоновской теории андрогина, люди, разрубленные Зевсом пополам, обречены на мучительный поиск своей половины и неутолимую жажду любви. На заре туманной юности мы вряд ли готовы были вполне уразуметь платоновские диалоги, но увлечение этой теорией, несомненно, пе­режили. Хотя бы на примерах наших сокурсниц.

Для изучающих философию

Мы должны были защищать дипломы. Год 1985-й, когда летней Москве суждено было превратиться на три недели в город почти буржуазного благополучия[12]. Но до всемирного мероприятия следовало её очистить от всякой лишней публики, и защиты проходили недели на три раньше обычного срока. Прочих же студентов отправили по домам и того прежде.

Аквариум гуманитарных факультетов был почти пуст, даже над сачком[13] не вился дым, редкий филолог-историк-юрист погружался в лифт и спешил к се­бе на этаж. Буфеты были не столь пафосны в ту архаическую эпоху, как сейчас, лишь двойной кофе на пятом этаже поддерживал слабеющий мозг дипломников. С алкоголем же страна как раз только-только начинала бороться.

В положенный час утра выпускники нашего специфического отделения[14] собрались к кафедральной аудитории. Постепенно подъехали и наши учителя: вдова Великого философа (которого в ту пору велено было числить по античной эстетике), знаток итальянского кинематографа (малодоступного широкой публике) и поклонник киников[15] профессор Н-ов, связующая нить времён, сама уже древняя, преподавательница римской литературы, философ-платоник (мой научный руководитель), языковед — заведующий дружественной кафедрой и другие, рангом пониже.

Не знаю, как сейчас, а тогда формально защиты считались открытыми, и я решил позвать одного из своих друзей, тогда музыканта, ныне врача, для моральной поддержки, ибо опасался за одну деталь сво­его диплома. Малоприметную, но выйти могло по-всякому. Дело в том, что в качестве диплома разбирал я один из трактатов Сенеки, в котором не раз употреблялось слово Deus[16]. Я и писал его в переводе с заглавной буквы. В том была доля юношеского максимализма, но и нечто от желания поступить не по лжи. Времена были, впрочем, уже не очень суровые, что в полной мере оправдалось на защите. Киник-профессор (он же парторг кафедры) возвысил глас марксистско-ленинской бдительности, но все как-то ушло в песок, никто с ним не спорил, но и скандала производить не стали.

Друг мой, приехавший чуть позднее начала защит, предполагал, что с лёгкостью нас найдёт, но увы... Пусты были коридоры обители гуманитарных знаний, бабушки-гардеробщицы остались далеко. Он пошёл на некий дым и обрёл на лестнице привлекательную (по его словам) девушку с толстой сумкой на плече, занимавшуюся — ещё раз увы — табакокурением. Надеясь обрести в ней свою Ариадну, Виктор устремился к ней навстречу. «Девушка, выручайте, где у вас здесь проходят защиты филологов (далее он назвал нашу специальность)?» Ласково улыбнувшись в ответ, красавица ответила:

— К сожалению, ничем не могу вам помочь.
— Почему же?
— Я не филолог, я философ.

Ответ этот так поразил душу и разум моего друга, что не только во время защиты он вполне цинично и довольно громко предлагал проколоть шины кинику-марксисту, но и много лет спустя взор его теплеет, когда за рюмкой одного из тех самых напитков, батареи которых в одинаковой мере наполняют полки шкафов медиков и клириков, «бойцы вспоминают минувшие дни».

А как она, собственно, должна была ответить? Ведь не «я женщина-философ», полагаю. Да и лосевский роман[17] ещё не был опубликован...

Кстати, ещё для одного слова, обозначающего род деятельности, трудно создать неологизм женского рода. Слово это — епископ.

^[1] Вечный огонь в память о студентах и преподавателях МГУ, ко­торые погибли в боях Великой Отечественной войны 1941-1945 го­дов, находится рядом с 1-м гуманитарным корпусом МГУ.

^[2] Клара Петровна Полонская (1913-2000) — известный специ­алист в области римской литературы и истории античной драмы, преподаватель филологического факультета МГУ им. М. В. Ломо­носова.

^[3]  Публий Овидий Назон — древнеримский поэт, автор любов­ных элегий, поэм «Метаморфозы» и «Наука любви» и других про­изведений. В 8 году н. э. основатель Римской империи Октавиан Август отправил Овидия в ссылку, по одной из версий, причина его изгнания — слишком вольное содержание произведений, ко­торое не согласовывалось с политикой Августа, направленной на восстановление древних целомудренных обычаев. Овидий был сослан на берег Черного моря — в одну из самых отдаленных про­винций Римской империи.

^[4] С. А. Ошеров — советский филолог и переводчик. Ему при­надлежит, в частности, новый перевод поэмы Вергилия «Энеида» (издан в 1971 году в серии «Библиотека всемирной литературы»), «Нравственных писем к Луциллию» и полного корпуса трагедий Сенеки.

^[5] Ф. Вольф, Н. К. Малинаускене. Древнегреческий язык: на­чальный курс.

^[6]  С. И. Соболевский — выдающийся русский педагог и ученый, автор учебника древнегреческого языка.

^[7] О. Мандельштам.

^[8] О. С. Широков — советский и российский лингвист, доктор филологических наук. С 1974 г. — профессор кафедры сравнительно-исторического языкознания филологического факультета МГУ.

^[9] Аза Алибековна Тахо-Годи — советский и российский филолог-классик, переводчик. Доктор филологических наук, профессор, заслуженный профессор МГУ.

^[10] А. Ф. Лосев — русский философ и филолог, профессор, док­тор филологических наук.

^[11] Библиотека Teubneriana, или выпуски Teubner, — самая со­временная и полная коллекция изданий греческих и латинских текстов. Названа по имени издателя Бенедиктуса Готтельфа Тойб­нера (1784-1856).

^[12] В 1985 году в Москве проходил XII Всемирный фестиваль молодежи и студентов, на который съехались 26 000 человек из 157 стран.

^[13] Сачок — вход в большой вестибюль 1-го гуманитарного кор­пуса МГУ, в котором располагается филологический факультет, место, где разрешалось курить.

^[14] Имеется в виду отделение классической филологии.

^[15] Киники — одна из философских школ Древней Греции со­кратического периода. Ее родоначальником считается ученик Сократа Антисфен, ярким представителем — Диоген Синопский. Антисфен утверждал, что наилучшая жизнь заключается не про­сто в естественности, а в избавлении от условностей и искусствен­ностей, в свободе от обладания лишним и бесполезным, а для до­стижения блага следует жить «подобно собаке».

^[16] Deus — Бог (лат.).

^[17] Речь идёт о романе А. Ф. Лосева «Женщина-мыслитель», опубликован в журнале «Москва», 1993, № 4-7.