Павел Лунгин: «Россия осталась в Средних веках»

"Мы пытались показать проблему формирования феномена русской власти".

Ваш фильм выходит 4 ноября, в День народного единства. Это случайность?

Дату выбирали прокатчики. Праздник какой-то непонятный, никто же не знает, от кого мы в этот день освободились - от поляков, видимо. Это такой условный праздник. Для людей в нем нет никакой идеологии, есть магия свободного дня. Представьте себе: глубокая осень, за город не поедешь, а у людей есть свободный день. И прокатчики надеются: может быть, люди пойдут в кино. И им понравится. И они начнут советовать фильм другим.

«Царь» - не патриотический фильм?

Не панегирический, это точно. Он сложный, он говорит о болезненных вещах: о природе русской власти, об отношении власти и Церкви, власти и народа. Не случайно фильм называется «Царь». Мы пытались показать проблему формирования феномена русской власти.

Удалось?

Не все, конечно. Это вам судить. Иван Грозный - первый русский царь. Его характер, его личность наложили отпечаток на идею, каким русский царь должен быть вообще. Он был родоначальником этой идеи. И очень многое зависело от случайности, от его личности, характера.

Почему в России не предают анафеме правителей-тиранов?

Это один из главных вопросов: почему на протяжении уже длительного времени не происходит никакой трансформации российского общества? Почему нет взросления? В Англии в том же XVI веке был Генрих VIII, он тоже казнил жен и первосвященника. Но сейчас в Англии никому не приходит в голову его хвалить. А в России до сих пор люди говорят про Грозного: «Когда-то он государство русское построил. И это ничего, что он поубивал тьму народа». В Америке в 1950-1960-х годах негр не мог войти в автобус, черных детей под защитой везли в школу. Прошло ведь совсем немного времени, и до такой степени стало стыдно быть расистом, что президент США - чернокожий. Общество растет, и отношения растут.

Почему в России не так?

Наше общество необыкновенно стабильно. Мы снова и снова возвращаемся на те же самые круги, как будто нет спирали, по которой общество должно восходить вверх. Я, как человек, глубоко влезший в суть личности Ивана Грозного, думаю, что именно он надломил что-то в нашей истории. На подходе была какая-то смена формаций, Россия, пусть и запоздало, должна была войти в Возрождение, а осталась в Средних веках. И надлом этого роста до сих пор до конца не компенсирован. Видимо, нужны очень большие усилия правительства, Церкви, писателей, чтобы вывести страну на спираль внутреннего развития. Ракеты научились запускать, а вот духовный прогресс не поспевает за техническим.

Но почему при этом возникает сильная власть?

Тираническая власть снимает всякую ответственность. Когда давление такое сильное, ты можешь делать все, что хочешь. Поймали - задерут. Не поймали - вроде все нормально. Заклинание «вы уж с нами построже, а то мы сами не справимся» - оно удивительное для взрослых людей. И появилась сцепка - потребность в твердой руке, жестокой власти и полный анархизм снизу. Надо как-то разорвать эту цепочку.

Как вы относитесь к тому, что Церковь начинает вмешиваться в светские вопросы?

Я этого не вижу.

Церковь сегодня связана с властью так же, как при Иване Грозном, после убийства Филиппа?

Это разные вещи. Нельзя сравнивать нашу власть и власть Ивана Грозного и нельзя сравнивать влияние Церкви тогда и сейчас. Сохрани нас и помилуй испытать то, что пережили тогда люди. Петр I сделал Церковь чем-то вроде министерства, и она и власть тогда сомкнулись. А начался этот процесс как раз во времена Ивана Грозного. Он воплощал в себе власть и божественную, и государственную. И, провозглашая себя помазанником божьим, творил страшное на земле.

Наша Церковь проходит сейчас совершенно иной этап - она освобождается. Она сама начинает только дышать, и в смысле общения с обществом тоже. Наверное, будут разные проблемы. И будет желание и прильнуть к власти, и отмежеваться от нее. Но главное, что Церковь должна заниматься душой человека, а не решать социальные или политические проблемы. И я надеюсь, что у нашего патриарха достаточно и ума, и воли, и образования, чтобы не слиться опять с властью.

А как вы относитесь к введению религиозного образования в школах?

В этом есть плюсы, есть и минусы. Главный минус в том, что совершенно непонятно, кто будет вести эти уроки, что это будет по форме. Но все либеральное общество с таким неистовым гневом кидается на эту идею, будто на детей там будут вериги накладывать и заставлять их на коленях молиться по три часа или учить распинать кошек. Понятно желание Церкви, чтобы дети о ней знали. И я не вижу в этом ничего плохого, потому что современное поколение живет вообще вне категорий добра и зла. Оно считает, что бабло - это добро, а не бабло - это зло. Вот единственная заповедь, единственная идеология. У нас же вообще нет никакой идеологии. Есть лозунги, что Россия самая сильная и что деньги - это главная власть в нашем мире. Вы считаете, что это заполняет духовный вакуум в душах людей? Пусть среди этого цинизма люди хоть как-то впитывают доброе слово. В общем, по сути - я «за», но форма вызывает опасения. Такое мое мнение как обывателя.

В XIX веке русская мысль дала толчок для развития европейской культуры. Возможно ли что-то подобное сейчас?

Мне кажется, что новая Россия опять идет своим путем. Даже доперестроечные фильмы были в русле мирового кинопроцесса. А сейчас мы живем какими-то отдельными проблемами, своим достаточно замкнутым миром. Эта новая свобода, вместо того чтобы объединить нас с миром, наоборот, каким-то образом разъединяет. Я сам чувствую, что тоже становлюсь менее понятен для остального мира, чем был десять или двадцать лет тому назад.

Но почему?

Раньше были общие гуманистические идеи. Христианские идеи у Толстого и Достоевского, общечеловеческие - у Чехова... Русские писатели были совестью мира. Сейчас Россия говорит: «Мы - русские, отвалите от нас. Мы живем по своим законам, вы их все равно не поймете, потому что вы узколобые». Ну как тут чему-то учиться? Россия перестала брать на плечи груз общемировых печалей и болезней и стала неинтересна всему миру.

Вы приняли предложение войти в Общественную палату. Зачем вам это?

Почему это всех так волнует и удивляет? Да, я согласился, потому что с этим обществом надо что-то делать.