Октябрь 1993-го: вид с журфака МГУ

Фото: Pixanews.com

События октября 1993 года мы тогда воспринимали в контексте ситуации, которая сложилась в начале девяностых годов. Мы в этом не видели ничего шокирующего: вся обстановка — политический, экономический кризис — к этому вела. Обстрел Белого дома был логичным завершением процесса противостояния президента Ельцина и Верховного Совета. Начиналось всё весной, с конфликта Ельцина и депутатов парламента. Ельцин провёл в апреле референдум — я как раз диплом дописывал в это время. Помню, мы ехали в метро, и по громкой связи на эскалаторах объявляли: «Уважаемые пассажиры, на референдуме 25 апреля голосуйте так: “Да”, “Да”, “Нет”, “Да”». Какие вопросы, не говорили. Вот такое было зомбирование. Это «Да-Да-Нет-Да» помню даже спустя двадцать пять лет. Проголосовали так, как было нужно Ельцину, да не совсем: на последний вопрос ответили «Нет», а это значит — парламент не переизбирается, всё остаётся как было. И когда Ельцин 21 сентября распустил Верховный Совет, на что не имел права, тогда у стен Белого дома на Краснопресненской набережной появились недовольные, начались демонстрации, митинги с палатками и так далее. Но всё же никто не думал, что дело дойдёт до стрельбы.

Мы сдавали экзамены в аспирантуру в конце сентября — начале октября. 4 октября у нас был вступительный экзамен по испанскому языку. В этот день в центре Москвы не работало метро. Точнее, оно работало, но поезда просто проезжали мимо, не останавливаясь на большинстве станций внутри кольцевой линии. Наземный транспорт тоже по центру города не ходил. И вот я собрался на факультет, а по телевизору объявляют, что транспорт не работает. Что делать? Доехал до ближайшей к факультету станции метро, откуда выпускали пассажиров, «Третьяковская», и дальше до журфака шёл пешком. Всё вокруг было оцеплено, проверяли документы, а я абитуриент аспирантуры, какие у меня документы, кроме паспорта? И как доказать, что иду на экзамен? А может, подумают, что на баррикады? И всё-таки я прошёл.

Фото: Pixanews.com

Знаете, что мне запомнилось? Потрясающая тишина. В аудиториях отчётливо был слышен бой кремлёвских курантов. То есть и сейчас его тоже можно услышать, если прислушаться, но тогда это ощущалось так, будто стоишь на Красной площади. Ни одного звука, ни одной машины по Моховой улице, и только бой курантов и вдали грохот танковой стрельбы по Белому дому. Ни один преподаватель-экзаменатор на факультет не пришёл, кроме Ясена Николаевича Засурского. Он, помню, встретил нас на крыльце и развёл руками: «Вот видите, какая ситуация. Экзамен мы сегодня не можем провести, он переносится». На какой день, спрашиваем. «Мы не знаем, сколько это всё будет длиться: может, неделю, может, две».

И мы, дураки, пошли смотреть, как Белый дом расстреливают. Всё равно надо было идти далеко до метро, так какая разница: на «Третьяковскую» или на «Киевскую». Меня поразило, что на Новом Арбате было столько народу, как будто проходили какие-то массовые гуляния, День города. Большинство погибших — это именно такие зеваки, как мы. Нам было интересно, трагизм особо не чувствовался — видимо, все уже привыкли к такой обстановке: пять лет подряд становилось всё хуже и хуже. Мы дошли уже почти до Садового кольца, и вдруг асфальт разрезала автоматная очередь, в нескольких метрах слева от меня. Откуда-то посыпались камни, мы даже сначала не поняли, что произошло. А потом посмотрели на крышу — там стоит снайпер. Чей снайпер — кто ж знает? Все, кто был рядом, остановились в оцепенении, а затем бросились врассыпную. Мы, естественно, тут же забыли про желание дойти до Белого дома, побежали дворами и пришли в себя, только когда были уже около журфака. По соседней крыше бегали какие-то люди — может быть, тоже снайперы.

Фото: Pixanews.com

Через день или два после того, как это произошло, я проезжал мимо Белого дома по метромосту Филёвской линии. И вдруг пассажиры повставали с мест, весь вагон бросился к окнам. Это была чудовищная картина — видеть сгоревший Белый дом. У людей на лицах был написан такой ужас, как, думаю, у берлинцев в мае сорок пятого года. Пассажиры переглядывались и молчали. В центре города танки расстреляли здание парламента. Даже спустя недели две это оставалось главным событием, о котором говорили все.

В Москве был введён комендантский час, уже с одиннадцати вечера запрещалось передвигаться без пропусков. А я подрабатывал в редакции и оставался до половины первого ночи сдавать номер в печать. Я спросил главного редактора: «Если меня милиция остановит, что мне делать?». Он ответил: «У тебя же есть журналистское удостоверение, с ним не задержат». И я ходил без пропуска, нарушая комендантский час, как минимум, пару раз в неделю, но меня ни разу не остановили.

Фото: Pixanews.com

Интересно, как на эти события реагировали США и Европа. Там считали, что это особенность русской демократии. Вы представляете, что бы было, если бы сейчас Путин расстрелял из танков Госдуму или хотя бы просто распустил её? А вот всё, что делал Ельцин, на Западе поддерживали: вроде как «друг Борис» борется за русскую демократию, ну что ж делать. Война в Чечне, разбомбили Грозный — это всё, по их мнению, особенность российской демократии.

Возможно ли сейчас что-то подобное? Конечно, нет, абсолютно исключено. Сегодня мы живём в совершенно другой стране. В то время всё что угодно было возможно, даже самым фантастическим идеям верили. Люди ходили по улицам настолько озлобленные, настолько отчаялись, что готовы были хоть марсианина посадить на престол, лишь бы что-то изменилось к лучшему. Годами не продавали продукты в магазинах, многие магазины стояли закрытыми. Я по всему району искал, где купить хлеба. На факультете слева от главной лестницы торговали колбасой с Егорьевского мясокомбината. Сейчас все, что хотите, можно пойти и купить, а тогда продукты надо было после работы искать несколько часов (прилавки российских магазинов стали наполняться с начала 1992 года, при этом цены на товары к концу года выросли в 27 раз — «ТД»). Естественно, люди были озлоблены. И кого они винили? Ну конечно же, власть, потому что власть всегда виновата. Было неважно, кто на смену этой власти придёт: марсиане, американцы — да пожалуйста, кто угодно, только бы что-то изменилось.

Записали Виктория Артемьева и Полина Рассадкина