Колонка редактора: о тексте студента

Анастасия Прощенко

Я и сама не так давно была студенткой, аспиранткой, проходила практику в газетах, журналах, пресс-службах, на телевидении и еще много где. Я отлично помню, как относятся в серьезных изданиях к практикантам: «подай-принеси», «ну, что с тебя взять», «а, это ты…» и т.д., и т.п. Как правило, ты почти ничего не решаешь, редко (по мнению старших коллег) можешь предложить что-то «дельное» и вовсе не чувствуешь себя полноправным участником процесса. Зато постоянно ломаешь голову над тем, чего же здесь от тебя ждут, и старательно выводишь ночами невнятные тексты, по твоим смутным представлениям похожие на те, которые пишут хорошие корреспонденты.

А потом руководитель со скучающим видом читает твой опус и вздыхает: «Мда… Вам же 20 лет, почему в ваших текстах ни единого свежего слова — одни штампы?»

Сейчас я читаю огромное количество студенческих текстов — они действительно почти все одинаковы. Только теперь я понимаю, что это говорит не о профессиональной беспомощности и бездарности молодежи, а лишь о том, что только через реальный опыт и практику мы начинаем чувствовать то самое «свое слово», слышать свой собственный голос.

Старшеклассники начинают свои тексты примерно так: «В современном мире каждый знает о том, что…». Продолжают словами: «Кроме того, не стоит забывать и о следующем…» и заканчивают: «Итак, исходя из вышесказанного, мы можем сделать вывод…». Все это — заученные формулы из ЕГЭ по русскому и литературе, за которые обычно ставят пятерки, убеждающие ученика в его литературном таланте. В школьных сочинениях нужно соблюдать необходимый объем и следовать строго определенным формальным критериям. Там есть «правильные» и «неправильные» мысли и идеи, и даже если тебе не понравилась заданная на лето книга — будь добр написать в ее честь дифирамб из двухсот слов.

Если ученик хорошо справляется с этими задачами — его работы ставят в пример, зачитывают перед всем классом и отправляют автора поступать на журфак. На журфаке он много читает и конспектирует, встречается с мастистыми практиками и слушает увлекательные рассказы о том, как люди делают свою работу. А потом он приходит на практику и удивленно выслушивает критику, если не сказать ругань, в адрес своих «красивостей», которыми еще недавно была так довольна школьная учительница.

Я отлично помню свою первую работу, куда меня чудом взяли на первом курсе. Мне тогда не было и 18 лет, предстояло писать о надоях молока и других кооперативных делах, в которых я ровным счетом ничего не понимала. Но мне нужна была практика, нечем было платить за съемное жилье — и я ооочень старалась. Усердно вспоминала все заученные штампы и устойчивые выражения, читала деловые газеты и копировала оттуда целые предложения. Редактор ругал меня, на чем свет стоит, я переделывала, судорожно отыскивая «новое слово» в «старых» событиях.

И вот меня отправили писать репортаж об очередном праздновании Дня Победы в кооперативе, пригрозив увольнением, если напишу неинтересно.

Это стало настоящим испытанием. Мероприятие было максимально формальным: обязательные гвоздики на столах, из колонок доносится «День победы, как он был от нас далек…», ветераны в мундирах с медалями грузно рассаживаются по местам в ожидании концерта художественной самодеятельности.

Фото: «Известия»

Я начала свой текст так: «Годовщина Великой Победы — долгожданный праздник всего русского народа. По всей стране чествуются участники Великой Отечественной войны, устраиваются акции георгиевских ленточек, раздаются подарки. Накануне празднования в кооперативе N состоялась традиционная встреча ветеранов». Далее следовало описание «нарядных, радостных, обнимавших друг друга боевых товарищей» и «гордых гвоздик, украшающих зал».

Разумеется, меня с треском уволили.

Много лет я искренне считала, что это было подстроено специально. Что в принципе невозможно интересно написать о таком «кондовом» событии, и в газете просто хотели от меня избавиться.

Сейчас я понимаю: это действительно была сложная задача, едва ли посильная для первокурсника. Ветераны почти всегда говорят длинно, используют «заскорузлую» советскую терминологию, углубляются в мало кому понятные названия фронтов, дивизий и батальонов. Особенно трудно писать об однотипных ежегодных празднованиях, где со сцены звучат официальные истории и «правильные», штампованные слова.

Спустя почти 12 лет я считаю, что задача была и правда трудная, но выполнимая — если бы было больше опыта. Кое-что все-таки было в том празднике, что сделало его особенным для меня и что ярче любых торжественных слов иллюстрировало, что это за Праздник и что это была за Война. 

Я сидела рядом с молчаливой старушкой, увешанной медалями и орденами. Мне нужна была живая история, и я стала приставать к своей соседке с расспросами:

— Расскажите, пожалуйста, что-нибудь о войне! — умоляла я.

Старушка задумчиво помолчала с минуту, а потом закрыла рот рукой и горько, истерически зарыдала, мотая головой. Такой неописуемый ужас отразился на ее лице! Из сморщенного рта доносилось только глухое «уууу…аааа!!!» — а я растерялась и не знала, что делать. Я не ожидала подобной реакции. Бабулю было уже не успокоить.

Это было реально страшно.

Конечно, я не знала тогда, как написать об этом в своем тексте. Мне было стыдно за свой вопрос, казалось, что я обидела ветерана, героя! А потом было страшно приставать с этим вопросом к другим. В редакции от меня получили то, что ждали — официальный репортаж — формальный, правильный и… скучный.

P.S. Я и сейчас не являюсь образчиком гениального журналиста, по-прежнему нуждаюсь в опыте и практике, порой ошибаюсь. Но я убеждена, что молодость в нашей профессии — совсем не порок.

А еще я думаю, что «вытащить новое слово», «услышать свежий голос» — это, скорее, задача редактора и преподавателя, чем самого начинающего журналиста. Ну и, конечно, с юными авторами приходится много и терпеливо работать, а на это готов не каждый.