Спасет ли Бог всех?

Фото: Nikeabooks.ru

Вопрос, который я хочу затронуть, — большой, на него невозможно ответить очень просто. Вопрос касается суда Божия, возможности спасения и возможности погибнуть, быть осужденным, отвергнутым, стать чуждым всему, что Божие, а значит, и всему творению, человечеству и космосу. Вопрос совершенно естественно родился из ряда мест Священного Писания, которые мы читали, которые я приводил в течение подготовительных к Великому посту недель. В первую очередь, притча об овцах и козлищах; затем слова Христовы, что если мы не простим друг друга, то сами не будем прощены; молитва Господня «прости, как я прощаю» и другое место: что суд будет без милости над тем, кто не проявил милости; и еще целый ряд мест из Посланий.

Это задает трагическую ноту, и, мне кажется, к этой теме стоит возвращаться снова и снова, чтобы найти некое равновесие. Если в Евангелии не было бы ничего, кроме таких мест, каждый из нас и все мы могли бы считать себя осужденными: кто может сказать, что всю жизнь проявлял любовь и милосердие от всего сердца? Кто из нас может сказать, что прощает всех согрешивших против нас? Намерение такое у нас есть. Иногда мы прощаем на более или менее долгий период, а потом что-то случается, и вся обида, горечь и возмущение поднимаются в нас, будто мы никогда не прощали. И если в лучшие свои моменты мы зададимся вопросом: «Простил ли я его, ее, их?» — людей, которые нас обидели или которые, как нам кажется, нас обидели, — мы видим: нет! Мы желаем им добра, мы желаем, чтобы Бог их простил, но в нас остался не просто шрам, осталась рана.

С другой стороны, мы должны ясно помнить не только такие места, но все Евангелие в целом, Благую весть, в нем содержащуюся: Бог стал человеком ради того, чтобы искупить, спасти всех тех, кто обратится к Нему; и во многих местах Писания ясно указывается, что Он пришел спасти всех. Ведь Он сказал, что не здоровые нуждаются во враче, но больные.

Можно найти столько мест, где прощение как будто… нет, не «как будто», а именно дается свободно, даром, как милость; мест, из которых видно, что человек может измениться только в ответ на прощение, выражая этим свою благодарность.

Так что мы в кругу самых разных отрывков и ситуаций. По слову апостола Павла, Он пришел спасти нас, пока мы были еще врагами Ему. Но что, если мы недостойные друзья? Неужели от нас спасение еще дальше? Не может того быть!

Есть и вопрос справедливости. Можно ли пренебречь справедливостью в пользу милости только по той причине, что Бог милосерд? Возможно ли, что нам простится все только потому, что Бог есть любовь?

Мыслимо ли это? Много веков тому назад святой Григорий Нисский почувствовал: невозможно, чтобы Бог, Которого он знает как торжествующую Любовь, как ликующую Жизнь, мог в конечном итоге осудить С вой народ, людей, которых Он сотворил, возлюбил в бытие, которым Он открыл глубины творения, глубины их собственной души, даже Свое собственное присутствие и глубину; невозможно, чтобы этот Бог осудил, отверг их. Григорий учил, что все спасутся. Но в таком виде его учение не было принято Церковью; и мне кажется важным, что оно было отвергнуто не на основании его доводов: он основывал свое учение, как я уже упомянул, на том, что Бог любви не может никого отвергнуть. Но, как я уже не раз старался донести до вас, недостаточно, если тебе предлагают любовь, прощение; недостаточно, если тебе предлагают дар: мы должны согласиться и принять прощение, любовь, милость. Мы не можем быть прощены, если отвергаем прощение; мы не можем измениться и преобразиться через любовь, если отвергаем любовь. То, что опытно знал святой Григорий Нисский, было вполне верно, но то, как он это выражал, не могло быть принято.

Все это, может быть, представляется далеким от поставленного вопроса, но это не так: оно составляет самую сердцевину и суть вопроса. Суд — несомненность; в ходе суда проявится ясное различие между добром и злом, между тьмой и светом; они будут отделены. Это кризис; это момент, когда сумрак, в котором мы живем, уступит место четкому разделению между светом и тьмой. Но что тогда будет? Что тогда может произойти?

Помню, я как-то разговаривал с отцом Львом (Жилле) на тему искупления и сказал о своем страстном убеждении, что в конечном итоге никто не погибнет. И он мне ответил, что согласен со мной, но добавил, что мы не имеем права назвать свое убеждение уверенностью, верой — в том смысле, что его невозможно обосновать словами Священного Писания, привести ему формальные подтверждения; но мы можем дерзновенно, со смирением и радостью провозглашать это убеждение как уверенность надежды: Бог, Которого мы знаем (пусть в небольшой мере, но знаем), не Такой Бог, Который сотворил что бы то ни было на последующую погибель. Об этом очень ясно говорил Исаия. Как же в таком случае нам относиться к теме суда, осуждения? Если позволите, я приведу несколько образов, не очень богословских или возвышенных, но которые, мне думается, соответствуют тому, что я хочу донести до вас.

Если после своей смерти мы предстанем пред лицо Божие и увидим Его непревзойденную красоту, Его святость, если увидим Его как животворную Любовь, мы, скорее всего, содрогнемся при мысли, при чувстве, ощущении, что все это было предложено нам изначально и мы прошли мимо всего. Но можно также вообразить, что Бог просто взглянет на нас и скажет: «Видишь — ты пропустил свои земные возможности; теперь слишком поздно, прочь от Меня!» Как бы высоко мы ни ценили справедливость, можем ли мы себе представить, что мать, отец, друг, внезапно увидев своего ребенка или друга во всем ужасе, который нам невидим, скажет: «Прочь от меня!» Разве каждый из нас не скажет с любовью, с разрывающимся сердцем: «Приди! Приди и плачь, и я постараюсь утешить тебя в твоих страданиях о той жизни, которую ты погубил, о прошлом, которое невозможно изменить или искупить, — прошлом, к которому ты больше не льнешь, потому что ты увидел его во всем его ужасе. Приди, плачь, потому что я не отвергаю тебя!»

Книга Откровения называет Христа Верным. Он — Тот, Кто до конца верен всем Своим тварям. Воплощение — это акт верности: сотворив нас, даровав нам свободу перед лицом добра и зла, Он принимает на Себя всю ответственность за Свой дар. Он становится человеком, Он несет тяготу всего мира, и, потому что Он — вселенская жертва, Он имеет власть простить. Он имеет власть простить, потому что Он — Сын Человеческий; имеет власть простить, потому что Он — жертва всего зла в мире: Прости им, Отче! Они не знают, что делают! Он произнес эти слова о Своих мучителях, тех, кто делом предавал Его смерти, но разве не покрывают эти слова и тех, кто произнес над Ним неправедный суд? Не покрывают ли они тех, кто свидетельствовал против Него? Не распространяются ли они на тех, кто приветствовал Его пальмовыми ветвями, а несколько дней спустя кричал: «Распни Его! Распни Его! Он обманул наши надежды: мы ожидали победоносного царя, мы не желаем жертвенного Бога»? И дальше: потому, что Он принял на Себя весь грех мира, не объемлют ли эти Его слова всех тех, кто готов принять их? Для них мы должны принять Христа; мы не можем принять прощение и искупление, если отвергаем Искупителя и Того, Кто прощает. И сейчас я не говорю о том, чтобы верить церковно или быть христианином, если при этом мы проходим мимо каждого другого создания.

Но в чем же суд, тот первый суд, который встает перед нами: видение того, кто мы? В рассказе об овцах и козлищах так ясно, о чем Бог нас спрашивает: «Были ли вы просто человечны? Если вы не были человечны в самых простых категориях милосердия, сострадания, любви — как вы можете превзойти меру человечности и приобщиться Самому Богу?» Он не спрашивает тех, кого судит, как они веруют; Он спрашивает: «Голодного накормили? Больного посетили? Не постыдились ли признать своим другом того, кто попал в темницу, посетили его?» — и т. д. Только человечество — ничто низшее — может принять Воплощение, то есть быть пронизано Божеством. Так что вот первый и такой простой, в общем-то, вопрос, который может быть обращен ко всему роду человеческому: был ли ты милостивым, сострадательным, человечным? Если был — ты можешь принять Бога.

Об этом говорится в некоторых местах Писания. Апостол Павел где-то пишет, что в зависимости от того, из чего мы строили, наша постройка устоит или не устоит. Если мы строили из соломы или из дерева, все это сгорит, когда будет настигнуто пламенем суда; но если строили из серебра или золота, построенное устоит. Бог наш есть огнь поядающий; если мы не человечны, если построили из соломы или из дерева видимость человечности — эта видимость не устоит перед огнем. В Ветхом Завете есть и другой образ того, как огонь может охватить — и не попалить: это образ купины неопалимой, купины, которую Моисей видел в пустыне, охваченную Огнем Божества и тем не менее не сгорающую. Она была исполнена присутствия Божия как огня и не сгорела дотла. Вот чем мы призваны стать и быть.

Если мы подумаем о суде опять-таки в категориях апостола Павла, мы увидим суд, который очень отличается от нашего судопроизводства. Идет ли речь о том, как мы сами предстанем перед Богом, или об окончательном суде над всем человечеством (к этому я вскоре вернусь), картина суда очень неудовлетворительная. В земном суде есть закон, установленный законодательной властью — она его устанавливает, но не применяет; есть судьи, которые не вырабатывают закон, но применяют его: они сами под законом, подчиняются ему, через них закон претворяется в жизнь; есть присяжные, есть обвиняемый, есть свидетели защиты и свидетели обвинения, прокурор и адвокат. И можно видеть, как все это действует; плохо или хорошо, но во всем этом есть логика.

Однако если подумать о суде Божием, мы видим, что Судия — Он же и Законодатель; Тот, Чей образ, Чье совершенное человечество, которое Он являет нам, — наш Обвинитель, и Он же наш Искупитель и Заступник. А что насчет свидетелей? Многие духовные писатели считали, что, оказавшись перед судом Божиим, никто не посмеет, не дерзнет возвысить голос против брата или сестры, потому что в этот момент каждый (каждая) увидит себя недостойным Бога, будет стоять осуждаемый собственной совестью. Вспомните рассказ о женщине, взятой в прелюбодеянии. Христос обратился к праведным иудеям, которые хотели побить ее камнями, и сказал: «Кто из вас без греха — брось в нее первый камень». Вот картина того, что может случиться: кто бросит камень?

И еще одно. Я говорил это так часто, что мне неловко повторяться, но наша жизнь не оканчивается в момент, когда мы покидаем эту земную жизнь.

Конечно, в этот момент наше тело больше не может действовать, душа покидает его. Но мы оставили след в мире, в котором живем, неизгладимый след. Каждый человек, которого мы когда-то встретили, каждое слово, которое мы произнесли, каждое наше действие, каждый поступок — все, чем мы были или что совершили, что исходило от нас, оставило след в этом мире. И невозможно сказать — что́: поскольку человек умер, его ответственность за все доброе или злое, что бы там ни было, уже прекратилась. Можно ли сказать, например, что всеми забытый французский писатель Гобино, написавший в XIX в. трактат о неравенстве рас, который никто не читает, не несет ответственности за то, что им вдохновился Гитлер, формулируя свое представление о неравенстве рас? Гобино написал этот текст в качестве интеллектуального занятия, но нашелся человек, который применил его идеи на практике и развил их дальше. Можно ли сказать, что Гобино не несет никакой ответственности за то, что зародилось в его мысли и дошло до других через его писания?

Ведь это влияние пребудет до конца света, пока не разрешится проблема неравенства рас, народов, отдельных людей. Можно ли сказать: он умер, он свободен? Навряд ли. А на другом краю спектра можно думать о великих подвижниках духа, о святых, но и о тех, кто вдохновлял человечество в области философии, в искусстве, в литературе, кто оставил после себя мысль, опыт, видение, на которых человечество возрастало столетие за столетием, возвышалось и трагически падало. Они были светочами истины и света: их жизнь тоже не закончилась.

Вот почему в книге Откровения нам говорится, что в конце всего настанет момент, когда времени уже не будет, когда народы и царства принесут к престолу Божию свою славу — можно добавить: и свой позор. Но в этот момент речь пойдет не о том, чтобы повторялся личный суд, суждение, которое Бог и каждый из нас может вынести в момент нашей смерти, когда мы впервые предстанем перед Богом; речь не о том, чтобы повторялся личный суд, суждение, которое Бог и каждый из нас может вынести в момент нашей смерти, когда мы впервые предстанем перед Богом; речь не о том, что для всех станет явным суждение о каждом из нас.

В этот момент откроется взаимосвязь всего человеческого рода, всей твари. В противном случае, если бы каждый из нас был отдельным индивидом, а не каплей в общем потоке, сама родословная Христа не имела бы никакого смысла: я уже говорил об этом и сейчас не буду повторяться.

В таком случае что с нашей надеждой на спасение или с угрозой погибели? Некоторые православные богословы писали о значении слова «вечный», употребляемого в текстах Писания. Оно имеет два значения: когда речь идет о Боге и мы говорим, что Он вечен, мы подразумеваем, что у Него нет начала и конца, что Он вне времени.

Но когда мы читаем о чем-то «вечном» («вечные мучения»), это слово означает какую-то длительность времени; или, если предпочитаете, оно значит «длящееся столько, сколько будет существовать время».

Но когда пришел конец, времени уже нет. А конец — не момент времени, конец — не что-то, а Кто-то. Конец (и тут я противоречу сам себе, потому что не имею возможности выразиться иначе) — это момент, когда

Бог исполнит все и вся; когда уже нет времени, каким мы знаем его на земле; есть возрастание в Боге, есть исполнение всего, но нет того линейного времени, которое мы знаем. И некоторые богословы обратили внимание верующих на то, что, когда Писание говорит о вечных муках, оно подразумевает: пока длится время, пока мы в становлении, прежде конечного, великого подведения итогов истории существуют мука и страдание. Но мука и страдание не как неизбежный результат Божественного возмездия; это острая мука и глубокая печаль, которые охватят нас, когда мы обнаружим, что обманули надежду Того Единственного, Кто любит нас всей Своей жизнью и всей Своей смертью, Кто отдал за нас Свою жизнь, — а мы пожали плечами и пошли собственными путями. Так что есть эта вечность, но она будет поглощена другой вечностью. Наступит момент, по словам святого Иринея Лионского, когда все человечество силой Духа станет едино со Христом, так что, сделавшись через Крещение и веру и нашу относительную верность Богу приемными детьми Божиими, мы все вместе в нашем единстве с Единородным Сыном станем единородным сыном. Состояние приемных детей уйдет в прошлое, останется только сыновство, и Бог, по слову апостола Павла, будет все во всем.

Вот наша надежда; мы можем надеяться на это совершенно законно, и в этом наша радость. И, удивительным образом, спасение мира находится в конечном итоге в руках жертвы: Высшей Жертвы всего зла, Господа Иисуса Христа, и всех жертв истории, которые перед лицом собственных грехов не смогут судить и осудить других, жертв истории, которые смогут повернуться к Богу и упразднить зло поистине Божественной властью, сказать: «Прости, как я простил».

Это не снимает с нас ответственность и ничего не облегчает, потому что отозваться на любовь гораздо труднее, чем отозваться на закон. Подчиниться закону может быть трудно, но возможно; любить так, как

мы должны, — безмерно трудно! Как говорит святой Иоанн Златоуст в одном из своих писаний, ужасно, когда умирает человек, смотреть на того, кого мы любили, и думать: и все-таки я не сумел любить его, любить ее в совершенстве… Но тогда мы можем вспомнить, что жизнь не кончается со смертью, жизнь продолжается; у Бога все живы, и наша взаимная любовь, наша взаимная способность прощать уходит за порог смерти и за пределы времени. Это то, что отец Лев называл «уверенностью надежды». Это, возможно, даже в большей мере уверенность веры, если определять веру как уверенность в вещах невидимых.

И помните, что никто из нас не спасется в отдельности от всех других и что каждый из нас до конца ответственен за каждого другого. Когда апостол Павел говорил: друг друга тяготы носите, и так исполните закон Христов2, он указывает, скорее всего, именно на это: мы — человеческий род, мы — больше, чем община; мы — живой организм, тело; и это живое тело должно возрастать, становиться Телом Христовым, а это превышает всякий суд. Но какой трудный путь, как настоятельно ближним требуется спасение и как велика надежда на нас Бога…

Посидим молча недолго, помолимся и пойдем в мире. Встанем перед судом Божиим, перед собственным судом; и помните, что нас всех объединяет полная солидарность спасения и осуждения. Простим друг друга, примем прощение и будем вырастать в то общение с Богом, которое освободит нас.