Православие в лицах: Олеся Николаева
 |
||
|
 |
|
|
||
|
Олеся Николаева, вечер «Православие в лицах» |
|
|
||
|
Цикл вечеров «Православие в лицах» открывает встреча с одним из лучших современных русских поэтов, ярким, талантливым публицистом, интереснейшим человеком, матушкой — Олесей Николаевой. Тема встречи «Современная русская словесность: за и против, pro et contra». Мы с удовольствием публикуем «почти репортаж» с места событий — Татианинского храма, чтобы донести до тех, кто не смог попасть на встречу с матушкой Олесей, атмосферу вечера, передать живость увлекательнейшей беседы.
Протоиерей Максим Козлов: Дорогие братья и сестры! Я с радостью открываю нашу встречу, которая будет первой в цикле вечеров, проходящих в стенах нашего храма под общим названием «Православие в лицах». Мы будем приглашать людей разных сословий, статусов, чинов, званий, санов, состояний, с тем чтобы они делились своим опытом, своим видением жизни, культуры, общества. В особенности, конечно, в тех областях и сферах, где они по праву признаны профессионалами, достигшими самых значительных, самых серьезных успехов. И я очень рад, что этот цикл у нас начинается со встречи с одним из лучших современных русских поэтов, ярким, талантливым публицистом, интереснейшим человеком, матушкой… бабушкой — Олесей Николаевой. Рабочее название нашей встречи «Современная русская словесность: за и против, pro et contra». Такая широкая тема, тут о чем только можно ни сказать, и я думаю, что мы построим наш сегодняшний вечер классически, то есть предоставим слово Олесе Николаевой, с тем чтобы она сказала на эту тему то, что лежит у нее на душе. А в процессе ее выступления или после него пишите записки, присылайте их, и, естественно, вторая часть вечера будет состоять из ответов на ваши вопросы. Ну а теперь я с радостью предоставляю слово Олесе Николаевой.
Олеся Николаева: Друзья мои! Хочу заранее обозначить свою позицию относительно предмета нашей встречи, потому что считаю это принципиальным. Я не литературный критик, а тот факт, что все-таки время от времени я пишу критические статьи и рецензии и выступаю в таком качестве, продиктовано каким-то личным интересом, экзистенциальной потребностью разрешить некую проблему или проанализировать ту или иную социо-культурную ситуацию. Это я веду к тому, чтобы вы не ждали от меня исчерпывающего анализа современной словесности или какой-либо объективной оценки, как могли бы рассчитывать на это, будь я профессиональным критиком, который всегда находится в какой-то точке вне литературного процесса или над ним.
Один мой приятель, критик, назвал меня «практикующим писателем». Так вот, я буду говорить с позиции «практикующего писателя», который постоянно пишет в разных жанрах и потому пребывает внутри литературного процесса. Такой человек, конечно, заведомо пристрастен. Он не читает то, что скучно, как это делает профессиональный критик, который просто обязан читать даже то, что кажется ему занудным, даже то, что ему не нравится. Я, кроме каких-то отдельных случаев, эту скучную литературу просто не читаю. Как признался самый, пожалуй, плодовитый современный критик Андрей Немзер, что, если бы не его профессиональная добросовестность, он такую-то книжку прочитал бы до десятой страницы, такую-то до двенадцатой, такую-то до пятнадцатой, но из-за того, что он занимается этим делом добросовестно, вынужден читать до конца. «А вам необязательно, — говорит он. — Считайте, что я за вас отработал».
|
|
 |
|
|
Я как раз такой читатель, который ищет в литературе художественного наслаждения или что-то хочет узнать о том, что происходит в умах, зафиксировать некие особенности ментальности, языка, вкуса, нащупать стилистическую ткань. И мне хотелось бы с вами поделиться некоторыми своими наблюдениями. Я постараюсь как-то это аргументировать, потому что считаю, что за последние несколько лет произошли изменения в культурных умонастроениях нашего общества, переоценка и перелом… Люди стали интересоваться не только собственным физическим выживанием в этом мире, но что-то еще им стало необходимо и желанно. Большой зал ЦДЛ на 500 мест полон, когда в нем проходит поэтический вечер. Возникают литературные кружки и салоны. Мне кажется, что сейчас кончается эпоха, которая, выйдя из подполья, громогласно заявила о себе двадцать лет назад,— эпоха господства постмодернизма в литературе.
Тогда, в начале перестройки, когда это литературное течение вышло на поверхность, оно казалось свежим, новым и, может быть, даже необходимым. Почему это происходило? Это объяснялось тем контекстом советской литературы, который сложился к 80-м годам, в частности — мне, конечно, легче всего говорить о поэзии — в поэзии господствовал такой унифицированный стандарт. Фактически стилистического разнообразия никакого не было, была огромная масса советских поэтов, — я в данном случае не делаю идеологических акцентов, а просто определяю их временное существование. И все дудели в одну дуду, словно выполняя некий обязательный ритуал, используя два двусложных размера, три трехсложных, четверостишие, перекрестная рифма — все это было предсказуемо, скучно, душно и привело в конце концов к тому, что художественно чуткие люди почувствовали, как обесценивается поэтическое слово, как оно становится совершенно автоматическим и выхолощенным. Водя дружбу с замечательными поэтами той поры, я неоднократно слышала от них нечто, вроде жалобы на то, что все стихи уже написаны и писать больше не о чем: так тесно было в этом привычном русле…
И когда на поверхность вышли писатели-постмодернисты, это произвело впечатление какого-то свежего ветра, хотя они и существовали как андеграунд с середины 70-х годов. Собственно, по большому счету, их было двое — Лев Рубинштейн и Дмитрий Александрович Пригов. За ними тянулся шлейф поэтов, которые в это поиграли и бросили… Далее плелись эпигоны. Они пришли и стали разламывать фактически одряхлевшие, обветшавшие стихотворные размеры, унифицированный псевдоклассический стиль в прозе. Тогда это, повторяю, казалось пронесшейся грозой, тогда к месту была и пародия на советский стиль, на этот пафос, который прикрывал ложь и небытие, на этот железобетонный советский язык, на эти советские заклинания. В моду вошел центонный стих, который построен на цитировании уже написанного и переиначивании первоначального смысла. Однако со временем этот поэтический прием сделался навязчивым и сам стал скучным и бессмысленным литературным трафаретом. Сбылось «мо» Василия Розанова: «Пошло то, что пошло».
Поначалу, повторяю, постмодернизм выглядел как какое-то новое искусство, и тогда неискушенному читателю уже стало казаться, что все более-менее своеобычное, оригинальное или талантливое и есть постмодернизм, поэтому этому течению стали приписывать и то, что ему не принадлежит…
|
|
|
 |
|
И тут мне хочется еще раз подчеркнуть: постмодернизм в России возник прежде всего в искусстве и лишь потом стал умонастроением, проявляющимся в политике и общественной жизни. Все-таки сознание определяет бытие. И когда я говорю о культурном сдвиге, который происходит последние несколько лет, я имею в виду ту новую тенденцию, которая постепенно вытеснила постмодернизм на обочину. Ситуация такова, что в нашей жизни еще осталась постмодернистская идеология, которая, вполне возможно, доживет и до антихристовых времен, потому что в ее основе лежит христоборческое, языческое представление о мире, то есть представление о том, что у каждого человека свой Бог, что у каждого своя истина, и поэтому не существует истины как таковой… Это Вавилонское столпотворение, смешение языков… Это смешение высокого и низкого, понижение высокого и, наоборот, признание низкого, уродливого, отвратительного, извращенного, аморального как нормы. Я думаю, что в нашей жизни мы постоянно будем сталкиваться с этим агрессивным язычеством. Но в культуре, литературе уже происходит удивительная перемена — вдруг это постмодернистское течение вырождается, оно становится достоянием эпигонов и выглядит сейчас страшно провинциальным, жалким и скучным.
Даже эпатирующий эффект, который был в этом движении, уже совершенно не работает: от бесконечного повторения он выветрился и стал шаблоном. Впрочем, это всегда так бывает. Вы же понимаете, когда Маяковский в 1912 году читал свои стихи на фоне символистов, выступая перед публикой в желтой кофте и с морковкой в петлице, ломал классическую строфику, метрику, это выглядело как разорвавшаяся бомба. Но когда выходят в этой желтой кофте, с этой морковкой в петлице вон сколько уже лет, это, конечно, никого уже не шокирует и выглядит как литературный штамп, и кодифицируется как пошлость. Поэтому даже момент эпатажа потерял свою остроту. Ну, пойдем мы в театр и увидим новую постановку, скажем, «Вишневого сада» в такой трактовке, в которой Фирс — любовник Раневской и Ани. Ну и что? Мы это уже знали, мы это уже проходили. Или покажут нам «Три мушкетера», и там будет д’Артаньян — женщина, или скажут, что Гамлет — голубой.
|
|
 |
|
|
Если сколько-то лет назад культурный литературный мэйнстрим, толстые журналы с традицией как-то на это реагировали — писали разоблачительные рецензии, то сейчас это уже совершенно никого не волнует. И — удивительный симптом — посмотрите, что произошло: за последние года три очень престижные литературные премии получили православные писатели. И не просто православные писатели, а те писатели, которые говорят о себе как о людях церковных, которые стоят на позициях русской классической традиции, то есть литературы Логоса. А четвертую, самую, пожалуй, престижную и денежную премию получил Дмитрий Быков фактически за монографию о Борисе Пастернаке. За роман-документ, вышедший в серии «Жизнь замечательных людей». Это симптоматично. Сдвиг основного движения современной литературы, безусловно, произошел в сторону того, что основано на реальности. Может быть, это компенсация чувства неуверенности в происходящем, возникшего за последние пятнадцать лет, но это совершенно бесспорный факт: на первое место выходят жанры дневников, переписки, мемуаров или же романы non-fiction, где все события художественно осмысляются, а сама реальность преображается в слове.
Я могу вам сказать, что, на мой взгляд, вызывало очень активные разговоры, споры, обсуждения в кругах пишущих людей, вообще в кругах интеллигенции. Это дневники отца Александра Шмемана, это лагерная переписка Алексея Федоровича Лосева с женой, «100 писем о любви» Андрея Синявского — письма, написанные им из лагеря. Это совершенно поразительное свидетельство человеческой свободы, потому что человек, закованный в узы, посаженный на семь лет в лагерь за то, что он печатал свои произведения за границей, катающий каторжную тележку с углем, пишет письма жене о Фаворском свете, о Флоренском, о Гоголе, о Пушкине, о русской культуре, о национальном характере, о расколе, да вообще — о жизни, о смысле, о человеке, о бытии. Эти три тома писем о любви свидетельствуют прежде всего о том, что человеческий дух независим, что он может быть свободен и в узах, что один в поле воин, что сознание определяет бытие, что личность властвует над природой и над миром.
Особое значение приобретает художественный очерк. В общем, все, что касается каких-то наших реальных событий, осмысления этих событий, становится значимым, выходит на первое место в литературе. И, на мой взгляд, самыми удачными были романы в жанре «нон-фикшн». Это замечательный, блестяще написанный роман писателя Михаила Бутова «Свобода». Он печатался в двух номерах «Нового мира» несколько лет тому назад, потом он вышел отдельной книгой и даже получил премию «Букер» как лучший роман.
|
|
|
 |
|
Но смотрите, какая странная и даже парадоксальная вещь: я читала рейтинги книжных продаж по Санкт-Петербургу, на первом месте оказалась Робски, какие-то детективисты, фантасты, вдруг смотрю — Михаил Бутов на последнем месте. За год этот чудесный роман, остроумный, интересный, оказывается, был продан всего в количестве восьми экземпляров. И это свидетельствует о том, что хорошая литература не доходит до своего читателя. В чем тут секрет?
Я бы назвала еще повесть Валерия Попова «Третья дыхание», очень пронзительную, замечательно написанную, которая тоже печаталась в двух номерах «Нового мира», получила премию Белкина. Еще я бы отметила «мемуар» «Бабаев» Александра Терехова. Это очень хорошая, живая, талантливая вещь, и, как видите, она тоже построена на событиях реальной жизни. И это понятно, потому что как раз постмодернистская культура, с которой мы так или иначе соприкасаемся, довольно агрессивно впихивает нам некую искусственную модель жизни. И если это художественный образ, то не ждите от него какой-то символической глубины, не ждите соотнесенности этого образа с идеальной реальностью, потому что он окажется абсолютно пустым, окажется обманкой, симулякром. Я помню, в детстве на елку вешали хлопушки, их дергаешь, а там что-то есть. Но были хлопушки, в которых не оказывалось ничего. Мужик из старого фильма «Сережа», предложивший мальчику конфетку, оказавшуюся пустым фантиком, был спрошен мальчиком: «Дяденька, ты — дурак?» И вот эти пустые образы и ложные метафоры, которыми населена постмодернистская культура, провоцируют порой именно такую реакцию.
Параллельно с этим мне кажется, что безусловные качественные изменения произошли в православной культуре. В 90-е годы для Церкви открылась свобода, церковные люди хотели что-то сделать на благо Церкви, в том числе и в сфере культуры, они очень старались. Они начали выпускать журналы, газеты, снимать кино, участвовать в телепередачах — и это сначала не получалось. Или не все получалось, потому что этим порой занимались те, у кого была добрая воля и горячее христианское сердце, но не было ни дарования, ни профессиональных навыков. И вот за пятнадцать лет эти православные профессионалы появляются. Сейчас можно назвать много замечательных профессиональных православных газет, журналов, православных сайтов, которые стали сейчас не то что способны конкурировать со светскими журналами, но, думаю, уже их побивают. О чем говорить, если журнал «Фома», который появился не так давно, за десять-двенадцать лет существования достиг тиража, большего, чем совокупный тираж самых популярных и солидных литературных журналов, которые определяют литературную политику, формируют общественное мнение. То есть тираж «Фомы» больше, чем тираж «Нового мира», «Знамени» и, скажем, журнала «Октябрь», вместе взятых. Из тех православных журналов, которые я читаю, я бы в первую очередь отметила отличный журнал «Виноград» (гл. редактор иеромонах Августин Заярный) и «Саратовские Епархиальные Ведомости» (гл. редактор игумен Нектарий Морозов).
А что касается православного книгоиздательства, то оно переживает расцвет.
К чему это я веду, повторяя, что сознание определяет бытие? К тому, что если нас в ближайшие годы не постигнут какие-то внешние потрясения, мы станем свидетелями начинающегося постепенно выздоровления нации, пробуждения ее самосознания как нации православной и выстраивания ее идеологии в свете Истины.
Продолжение следует
Читайте также:
Встреча с поэтом Олесей Николаевой: «Современная русская словесность: pro & contra» откроет 13 февраля цикл лекций «Православие в лицах»
Двести лошадей небесных. Творческий вечер Олеси Николаевой
Олеся Николаева стала лауреатом национальной премии «Поэт» 2006 г.
Два взгляда на чеховского «Студента»
