Наталья Котар: «Русские вдохновляют нас, выросших за рубежом»

Русская православная церковь Московского Патриархата и Русская православная церковь заграницей на пороге воссоединения. Уже совсем скоро вслед за предстоятелями двух ветвей Русской церкви мы сможем причащаться от одной чаши, что самое важное для христианина. Но что мы знаем друг о друге? Для молодого поколения верующих и для большей части старшего знакомство только начинается. Мы публикуем интервью с Натальей Котар, супругой протоиерея Алексия Котара, настоятеля Свято-Николаевского Кафедрального собора в г. Сиэтле. В минувшем году матушка Наталья, которая родилась и выросла в Америке, вместе со своей мамой впервые посетили Россию. Мы попросили рассказать их о жизни русских эмигрантов и их потомков зарубежом.

— Матушка Наталья, мы часто слышим, что одно из отличий Зарубежной Церкви от Церкви в Отечестве — это доступность духовенства для мирян. Понятно, что православных верующих у вас гораздо меньше, поэтому, возможно, и священники, и епископы могут больше внимания уделить живому внебогослужебному общению со своей паствой. Но все же, чем это Вы объясняете?

— Да, это очень важно — видеть живой пример архиерея. Мы не можем измерять святость жизни, но мы видим, как они живут. Я думаю, что зарубежом относятся к владыкам Московской Патриархии с серьезной опаской, потому что у вас есть дистанция. Митрополит Филарет, когда я росла, собирал кружки в Синоде, в Нью-Йорке. Собирал молодежь, был общий стол, митрополит угощал, шутил, рассказывал анекдоты. Владыка Виталий, который сейчас умер, приходил к нам на дом, то есть он был своим человеком. Владыка Антоний (Медведев), тот, который был в Сан-Франциско до теперешнего владыки Кирилла, тоже доступный-доступный. Я бы не постеснялась прийти к нему и задать любой вопрос. Он так всех любил! В последние дни ему тяжело уже было ходить — он звонил мне, я заводила машину, возила его в церковь, мы разговаривали.

— А как Вы матушкой стали? Расскажите, пожалуйста.

— Я об этом совсем не думала. Я знала отца Алексея с детства, потому что он был сыном настоятеля нашего прихода в Нью-Йорке, отца Николая. И, конечно, он, тогда еще юноша, алтарничал в Благовещенском храме: помогал своему отцу. Он мне всегда нравился…

— Но поначалу он тебя не замечал… - добавляет мама матушки Натальи.

— Да. Это была семья священнослужителей, где мальчики из поколения в поколение становились клириками. Мама отца Алексея утверждает, что в семье больше 14 поколений священников со стороны отца… На самом деле она говорит, что их было 17, но мы для правдоподобности сокращаем до 14.

— Настоящие представители духовного сословия.

— Да, это необыкновенное семейство. Они прожили в Нью-Йорке 5 лет, потом переехали в Калифорнию. А наша семья оставалась в Нью-Йорке, но мы поддерживали связь, потому что отец Алексей дружил с моей двоюродной сестрой — они учились в одной гимназии, Свято-Сергиевской при Синоде в Нью-Йорке. Как-то будущий отец Алексей приехал опять в Нью-Йорк в гости. Я узнала об этом и пришла к моей сестре якобы за сахаром (мы жили в одном доме). Он первый раз увидел меня взрослой девушкой и не мог поверить, что я и есть та Наташа Михеева. Тогда все и началось. Мы встречались, дружили, и, в конце концов, он сделал мне предложение. И как бы между прочим сказал: «Ты знаешь, может быть, я стану священником...» Меня это не пугало — я об этом просто не думала. И мы обвенчались в Нью-Йорке, в том самом храме, где служил его отец. Это такой обычай: венчаться в том приходе, откуда невеста.

Потом переехали в Сан-Франциско, где прожили 18 лет. Мы вращались в очень церковной среде: друзья были все батюшки, старший брат отца Алексея стал диаконом. Эти люди были нам близки по духу, хотя я не была матушкой, он был мирянином. Потом отец Алексий обратился к владыке Антонию, т. к. хотел стать священником. Сначала владыка одобрил рукоположение в диаконы. Он хорошо служил, и владыка уже не хотел его отпускать никуда. Но отец Алексей работал в миру, а когда стал служить, уже не мог работать постоянно. И он решил стать штатным священником при соборе с разрешения и благословения владыки.

При соборе он прослужил 12 лет и очень подружился с владыкой Антонием. Для нас особенно памятен то день, вернее даже ночь, когда он присутствовал вместе с ним при обретении мощей владыки Иоанна (свщмч. Иоанн Сан-Францисский — Ред.). Там же был владыка Лавр. Владыка Антоний собрал свой клир, и они ночью спустились посмотреть, в каком состоянии мощи, и обнаружили, что они нетленные. Мы все, матушки, сидели дома — никто не спал, конечно, ждали. Время от времени какой-нибудь батюшка прибегал домой, его все пытались расспрашивать. Отец Петр сообщил, что мощи нетленные.

Отец Алексей молился о том, чтобы его жизнь была как-то связана с владыкой Иоанном. А потом открылся приход в Сиэтле, где владыка Иоанн скончался. Там нужен был священник и назначили отца Алексия. Эта особая связь с владыкой Иоанном сначала не была для нас явной, только потом об этом вспомнили.

— Священники даже в России воспринимаются большинством людей как некая замкнутая каста. В сознании многих людей нет понимания, что это обычные люди, которые живут в том же мире, у них есть семьи, дети, родственники. А насколько это экзотично для Америки? Или там уже давно привыкли к тому, что все общество разделено на отдельные группы, и никому нет дела до того, в рясе ты или в костюме?

— Вы правильно определили, что священники — это экзотично. В городе Сиэтле колоссальное количество населения ходят татуированными, там это очень модно, модно носить много сережек везде, ходить с радужными волосами. Настоящий маскарад! Вот в таком городе, представьте себе, люди поворачиваются и смотрят только на отца Алексея, когда он проходит мимо в рясе. Меня это забавляет. Я говорю: «Вот как интересно, ты прошел — все посмотрели, а с зелеными волосами кто-то прошел — ничего, ноль внимания».

— Правда ли, что религиозность для американцев существует, пусть такая, как они себе ее представляют, и большинство из них так или иначе считают себя религиозными людьми, потому что по воскресеньям они присутствуют на собраниях своей Церкви?

— Наверное, это лучше всего проявляется на юге Америки. Там есть очень консервативные протестанты разных ветвей. У них такое «воскресное христианство». А вообще, у протестантов нет такого цикла служб, как у нас. Люди, с которыми я работаю, чувствуют, что у меня происходит что-то другое. Кроме воскресенья, есть еще и субботы, когда я отпрашиваюсь (потому что у нас русская школа), праздники. Это немыслимо для Америки, но у меня это как-то проходит, поскольку у меня понимающий, добрый шеф, который знает, что я жена священника. Я тоже стараюсь пойти ему навстречу, поработать дополнительно, когда я бываю нужна. Жизнь в Америке такова, что можно и нужно объяснять, что мы имеем право жить по своей вере, это написано в Конституции, я бью на это.

— В Америке важно правильно поставить себя с самого начала, — поясняет мама матушки Натальи, — обозначить свою религиозность, сказать, что я хожу в такую-то церковь, и работодатель тогда не будет препятствовать, а примет это.

— Как-то в компанию обратились с предложением, чтобы я поработала в воскресенье, — рассказывает матушка Наталья, — так кто-то ответил, что для меня это невозможно, спрашивать об этом не стоит. А в Америке это не принято! Магазины работают 24 часа, все, что связано с потреблением, стоит на первом месте. В выходные для американца самое интересное времяпрепровождение — это делать покупки.

— Я Вам сейчас задам, наверно, космический вопрос. Но интересны Ваши мысли по этому поводу. Можно ли надеяться на поворот в сознании американцев, граждан передовой страны, диктующей не только моду, но и политику, сознание, причем потребительское сознание? Возможен ли такой перелом в мировоззрении американцев, который открыл бы для них Православие? Веру, во многом противоположную протестантизму.

— Я вижу, что есть такое стремление. Например, люди, подчас ничего не знающие о православной вере, вдруг начинают учиться писать иконы. Некоторых это приводит в Церковь, они приходят в Православие таким образом. Люди тянутся к Православию: оно такое мистическое, у нас есть и свечки, и ладан, и красота, и иконы, и обряды — все это привлекает. Но есть проблема неофитства. В душе русского человека, мне кажется, и я убедилась в этом, побывав в России, православная вера так тесно связана с родной для него русской культурой, что просто гены, зов души не дает им вовсе забыть об исторической вере своего народа. Русский человек, который, попадая в Америку, видит православный храм, просто не может пройти мимо — чаще всего он со временем приходит в Церковь, становится человеком церковным. А американцу понять и почувствовать православную веру гораздо сложнее.

— А как Вам удалось так хорошо сохранить русский язык? Вы же прекрасно говорите по-русски, хотя приезжаете в Россию впервые.

— Это лучше спросить у моей мамы.

— Я тоже родилась не в России, а в Югославии, — говорит мама матушки Натальи, — куда мы выехали после революции. Оба всегда говорили по-русски. Югославия была особой страной, там очень хорошо относились к русским, ценили русский язык, благодаря тому, что король Александр учился в Кадетском корпусе в России и хорошо говорил по-русски. Когда эмиграция попала в Югославию, то все лучшие посты: в министерствах образования, здравоохранения, доктора, инженеры — всё это были русские. Среди нас не было никого, кто занимался простой работой. Доходило до смешного. В детстве у нас был человек, который пилил дрова. Когда дедушка сказал, что он русский, меня это изумило. Мне казалось, что таким трудом занимаются только сербы. По детским впечатлениям все русские были образованы, играли на каком-нибудь инструменте, отличались от общей массы. Это была военно-политическая эмиграция. Долгое время сохранялись полки в том виде, в каком они выезжали. Благодаря этому в Югославии и во Франции основывались кадетские корпуса. До сих пор есть оставшиеся в живых кадеты, им за 80 уже. Михалков, кажется, ездил во Францию, снимал этих людей, через много лет пронесших уважение и любовь к Родине (фильм «Русские без России» — Ред.).

— А как Вы попали потом из Югославии в Америку?

— Во время Второй мировой войны мои родители не хотели оставаться там, где был Тито. На последнем поезде они выехали в Австрию, потом в Германию, а после уже в Америку.

— Это мамина история, — перебивает матушка. — А отец был кадетом, учился в Кадетском корпусе в Белой церкви в Югославии. Там преподавали всё, что и традиционно преподавали в кадетских корпусах. Многие из наших церковных иерархов окончили этот кадетский корпус: владыка Иоанн Шанхайский, владыка Антоний (Медведев), владыка Виталий, еще несколько человек. Священников достаточно вышло из этой среды. Мама и папа познакомились в Америке, оба родились и выросли в Югославии. В Америке все надо было начинать заново. В Югославии были ведь не только кадетские корпуса, были церкви, а здесь надо было создавать общины абсолютно заново.

— Но мы не строили церкви, средств на это не было, — говорит мама Натальи Котар. — Было много всяких кружков, молодежных организаций, но они не были религиозными, были скаутские организации.

— Все это воспитывало молодежь, помогало сохранить культуру, традиции, язык.

— Но даже в тех же кадетских корпусах, — продолжает мама матушки Натальи, — были не только православные. Православие было стержнем, но были и калмыки, люди иного вероисповедания, которые не обязаны были посещать службы, уроки Закона Божия. Это был маленький процент людей, но к ним тоже относились с уважением, им давали то же, что и остальным в отношении прав и образования.

— Это была естественная христианская толерантность, — объясняет матушка Наталья. — Такое отношение тоже дает возможность познать Православие. Нельзя никого исключать, иначе это получается закрытый клуб. Православие не должно никого исключать.

— Матушка, как Вы думаете, для чего мы, Русская православная церковь в Отечестве и Зарубежная, нужны друг другу? И нужны ли?

— Наше счастье в том, что нам — детям и внукам эмигрантов — удалось жить на свободе, жить такой жизнью, которой мы хотели жить. Но вот почему мы очень друг другу нужны? Потому что на протяжении всех этих лет и Зарубежная Церковь выросла духовно, как мне кажется. Вы говорили, что раньше ходили на Пасхальную службу к заутрене (приготовительная часть Пасхального богослужения (заканчивается крестным ходом), после которой начинается собственно торжественная Пасхальная служба — Ред.) и потом уходили. Это происходило и в зарубежье тоже. Никто не оставался на Литургию. Это сейчас остаются, лет двадцать, может, чуть больше. Мы тоже ходили к заутрене и уходили домой, разговлялись. Никого не было. Отец Алексей рассказывал, что они были единственными в храме: батюшка, матушка и дети. И это было, когда я росла.

— То есть Вы хотите сказать, что процесс «воцерковления» эмиграции тоже был постепенным?

— Здесь было много хорошего и стабильного: посещение церкви по воскресеньям, по Великим праздникам, соблюдение постов. Но несколько избирательно. Например, во время Великого Поста мы ели рыбу, потому что так было в Кадетском корпусе. Не все постились так, как сейчас. Но главное было — осознание, что жизнь вращается вокруг Церкви, церковного богослужения, хотя мы и работали, и в школу ходили… Все равно осознание этого было главным. А другие моменты, мне кажется, возникали оттого, что интеллигенция и высшие слои общества в Русской Империи отходили от Церкви и жили все более светской жизнью. Это сказалось и на эмиграции. Но постепенно, я думаю, все поняли… В эмиграции, как и вы сейчас, молодежь воцерковляется и тянет своих родителей. Это очень и очень важно. Обновление должно происходить с каждым христианином все время. И это очень отрадно, что церкви переполнены до самого окончания Литургии. Все больше и больше причащаются. Раньше люди причащались гораздо реже. И это не только я, это многие видят: коренные русские, из России, вдохновляют эмигрантов, которые выросли зарубежом. Эта искренность, этот порыв очень нужен, это впрыскивание духовной энергии, которая очень нужна нам, — это чувствуется.

Читайте также:
Закат Европы. Интервью с епископом Венским и Австрийским Иларионом
«Дальше будем решать вместе»
«Кормчий Церкви и тогда, и теперь — всемогущий Дух Божий». 25 вопросов о процессе восстановления единства Русской Церкви
Акварели Максимилиана Волошина в Собрании личных коллекций ГМИИ