Алексей Варламов: «Православная словесность: факты мне интереснее, чем интерпретация»

- Я считаю, что «Современный патерик» Майи Кучерской – это очень хорошая книга, прекрасный, на мой взгляд, пример литературы, ставшей именно фактом литературы, а не фактом узкоцерковной прозы. Олеся Николаева, безусловно, её проза. Ну, а что ещё из современной литературы?.. Видимо, я не так много читаю. Потом, честно говоря, при всём моём глубоком уважении к названным авторам, всё равно факты мне интереснее, чем их интерпретация. Я читал с большим интересом книгу Олеси Николаевой и понимал, что за отцом Ермом угадывается иконописец Зинон из Псково-Печерской Лавры, но, честно говоря, я бы предпочел прочитать правду о нем такой, какая она есть без намеков, аллегорий, без художественного осмысления.

- Не надо её специально постигать, просто напишите, как было на самом деле, пусть будет хроника. Другое дело, что здесь возникает этический вопрос – насколько автор вправе касаться живых реальных людей? Отчасти именно поэтому сам я ухожу в историю. Мне было интересно разбираться с судьбами Грина, Толстого, Пришвина, Булгакова. Сейчас я написал книгу про Григория Распутина. Очень неожиданно это для меня получилось, но после Алексея Толстого, который, как известно, написал фальшивые дневники Вырубовой и был готов взяться за «дневники» Распутина, мне захотелось разобраться с феноменом человека, которого одни по сей день проклинают, а другие чуть ли не прославляют и самочинные иконы пишут.

И среди церковных людей существуют самые разные оценки, конечно, преимущественно отрицательные, достаточно вспомнить приложение к докладу митрополита Ювеналия на Архиерейском соборе осенью 2004 года, известны негативные мнения Андрея Кураева, о Александра Шаргунова, но, скажем, архимандрит Тихон (Шевкунов) писал о двойственности этой фигуры, высоко отзывался о нем отец Дмитрий Дудко, очень осторожную оценку высказал о. Валентин Асмус. И потом все это история, которая имеет выход в современность. У нас есть монархисты, которые требуют чуть ли не немедленной канонизации Распутина на том основании, что если была причислена к лику святых царская семья, то, значит, близкий друг царя и царицы тоже должен быть канонизирован. Такая постановка вопроса требует ответа, а не ухода от него. Вот я и попытался понять, проследить, как, зачем, на каких документах и материалах, люди высказывают свои мнения, какие факты они опускают, а какие подчеркивают, какие цели при этом преследуют и как наиболее объективно, честно к этому вопросу подойти. В этом смысле для меня сейчас работа историка интереснее работы писателя. И читать историю мне сейчас даже интереснее, чем читать литературу.

- Что Вы преподаёте в Литинституте?

- В Литинституте я веду семинар прозы, можно сказать, готовлю будущих прозаиков.

- Отличаются студенты Литинститута от студентов МГУ?

- Да, это совсем другие студенты. Житейски более опытные, более потрёпанные жизнью, более жёсткие, энергичные по-своему, более деловитые. К тому же у меня заочники, они все где-то работают, многие живут в других городах. Но, к сожалению, что меня очень огорчает - около 60% работ, которые они приносят - про наркотики, и я вижу, насколько глубоко это волнует современную молодёжь. Не в смысле пропаганды наркотиков, нет, но факт в том, что это часть их жизни. В моём поколении этого не было вообще. Сейчас я понимаю, насколько эта проблема для общества является актуальной, для литературы, для писателей, как они пытаются это осмыслить.

- Значит, филфак по сравнению с Литинститутом – это такая Касталия?

- Да, типа Касталии, если хотите. У меня с Литинститутом получаются отношения более диалогизированные, чем со студентами МГУ, потому что им я читаю лекции, раз или два раза в год они на экзамене или зачёте отвечают или предоставляют материалы.

- Я могу рассказать, как проходит семинар по прозе. Кто-то из студентов приносит свой текст и либо читает, либо заранее рассылает, и мы обсуждаем, каждый высказывается, выражает своё отношение, свои пожелания, свои замечания, а я подвожу итог, свои наблюдения и советы высказываю. Это форма работы, к которой можно по-разному относиться. Есть люди, которые считают, что Литературный институт не нужен, что научить писать невозможно. Я не был студентом Литинститута, я учился у нас на филфаке, но тот факт, что из Литинститута вышло много хороших писателей, достаточно сказать, что там учились Юрий Казаков и Николай Рубцов - уже хотя бы два этих имени могут оправдать существование этого учебного заведения на долгие годы.

- Может быть, они бы вышли и без него?

- Может быть. Но они вышли из него. Потом, понимаете, чем хорош Литинститут – молодому писателю нужна литературная среда, ему очень плохо одному. Писателю вообще трудно живётся на свете, потому что одинокий труд выматывает. А в молодости это особенно остро чувствуется. И вот возможность попасть в среду, зарядиться этой средой чрезвычайно важна. Поэтому даже не так важно, что здесь такие преподаватели, там другие преподаватели, важно общение студентов друг с другом. А знаю я их лучше, потому что они приносят мне свои тексты. И тексты, конечно, во многом носят исповедальный характер, и поэтому если, допустим, студенты филфака тоже приносили бы какие-то дневники, письма или что-то в этом роде, я бы, может, тоже думал: «Боже, какая Касталия, тут совсем другое»! А вообще мне хотелось бы и у нас на факультете открыть творческий семинар, студию, ведь наверняка есть люди пишущие, творческие, может быть, страдающие от одиночества и непонимания, было бы не худо нам объединиться. Сейчас такое время, когда надо собираться вместе и противостоять тотальному обезличиванию.