Тайна любви Христовой. Воспоминания о духовном отце

Рассказывает игумения Иулиания (Каледа), настоятельница Зачатьевского монастыря:

Батюшка был очень добрый. Не помню, чтобы он когда-либо меня вообще ругал. Один раз в жизни всего наложил на меня маленькую епитимью, да и то я даже сама просила его об этом. А так батюшка не любил накладывать епитимьи, он все покрывал своей любовью. И именно вот эта любовь творила чудеса. Сколько раз шла на исповедь, боялась что-то сказать, думала - вот сейчас батюшка будет меня ругать, мне достанется от батюшки, а встречала такую любовь, которая покрывала и растворяла все. Правда, бывало так, что, когда я думала, что ничего особенного не натворила, батюшка становился строгим, и сразу понимала, что что-то не так, что чересчур я расслабилась.

Еще батюшка очень любил петь. Сохранились записи, к сожалению немногие, когда батюшка поет на литургии Преждеосвященных Даров «Да исправится молитва моя...». На Благовещение батюшка обычно пел «Архангельский глас». Всегда трогательно и проникновенно, чувствовалось, что батюшка предстоит Богу и перед Богом поет, от лица всех стоящих в храме вознося свою молитву.

Достаточно часто бывало, что батюшка предчувствовал что-то и начинал беспокоиться. Помню, я тогда работала в детской реанимации, и иногда выпадали очень тяжелые дежурства. Сестер не хватало, приходилось работать почти за четверых. И вот, помню одно такое дежурство, у меня было четыре аппаратных больных, я крутилась-вертелась, как белка в колесе, боялась кого-нибудь не упустить. И вдруг меня зовут к телефону, звонит батюшка: «Ты как там?» Я говорю: «Батюшка, помолитесь, такое дежурство тяжелое, детки такие тяжелые, я еле успеваю». Он в ответ: «Ну хорошо, я помолюсь, ты иди-иди к ним, не волнуйся. А то мне что-то так неспокойно за тебя стало, дай, думаю, позвоню». Он как-то очень чувствовал, предугадывал, помогал своей заботой.

Батюшка очень заботился о сестрах нашего монастыря. Когда он начал служить в 1951 году и его назначили в Обыденский храм, то там еще было много наших монахинь. Как батюшка говорил, в 50-е годы весь правый придел, где стояла Милостивая икона Божией Матери, на праздник Милостивой заполняли наши монахини. И как-то удивительно, что наши старицы сразу стали к батюшке ходить на исповедь, хотя он был совсем молоденький, 24 года. Батюшку звали тогда отец Александр-молоденький (в отличие от настоятеля отца Александра Толгского). Кто-то даже прозвал его «Красная девица» - он поначалу стеснялся давать благословение, заливался краской, тем более что в Обыденском храме собирались уважаемые люди, интеллигенция, духовные чада отца Алексия Мечева... Но монахини все же сразу выбрали его.

Как-то, вспоминая те годы, батюшка показывал, кто где жил. Он тогда часто ходил по переулочкам, посещая наших монахинь. Тем более что у храма тогда не было никакой комнатки, где можно было бы отдохнуть между службами. После утренней службы батюшка шел по требам, заходил к кому-нибудь из монахинь и отдыхал до вечерней службы. Он рассказывал, что на праздник Милостивой все монахини собирались у кого-нибудь дома, накрывали стол, приглашали всех обыденских батюшек и очень щедро угощали. Монахини были гостеприимны, хлебосольны и всегда пришедших к ним на праздник чем-нибудь одаривали. Одну за одной батюшка провожал их в путь всея земли, пока в 1984 году не скончалась наша последняя насельница схимонахиня Нина.

Промыслительно, что она умерла 23 ноября, и ее отпевали в день Милостивой иконы Божией Матери. А когда она скончалась, батюшка сначала благословил меня поминки готовить, а потом, когда я стала разбирать ее келью, передал мне монастырские фотографии, документы и благословил монастырской иконой Иоанна Богослова «на всю оставшуюся жизнь».

В то время, в 1984 году, конечно, ни мне, ни батюшке не могло прийти в голову, что монастырь будет возрождаться, а тем более, что я буду поставлена его настоятельницей. Но как-то батюшка это предвидел. Когда возник вопрос о восстановлении монастыря, то батюшка принял в этом очень активное участие. Батюшкины молитвы, благословение, конечно, очень нам помогали. Постепенно началось возрождение монастыря.

Батюшка всегда очень близко к сердцу все принимал, переживал, советовал, помогал. Я помню, однажды он мне говорит: «Надо сад вам посадить здесь». Я ему: «Батюшка, где ж нам сад сажать, когда тут сплошная помойка?» Он отвечает: «Ну подожди, в монастыре обязательно должен быть фруктовый сад. Давай я приду, посмотрим, где выбрать место». - «Приходите, батюшка». Он пришел, осмотрел всю территорию, выбрал место между северным и северо-восточным корпусами келий и говорит: «Давай вот здесь». А там помойка жуткая была! «Вы убирайте все, как уберете, звони мне, будем сажать сад». Ну, убрали, слава Богу, вывезли оттуда энное количество грузовиков мусора, батюшка снова пришел, отметил места, где ямы копать для яблонь. Привезли саженцы, он сам стал сажать эти яблоньки. Все нам рассказывал, показывал, как надо сажать, как надо корешочки расправлять. Как сейчас помню, это было 15 октября.

Батюшка велел записать это число и потом вести дневничок, записывать, когда какая яблонька сколько яблочек дает. И вот удивительно, что, когда отец Александр уже тяжело болел, в 1999 году, яблонькам было где-то два года, первая яблонька принесла у нас два яблочка. Я ездила к батюшке в больницу и отвезла ему одно яблочко. Он был так рад этому яблочку!

А на следующий год, когда батюшка уже скончался, все яблони у нас были обсыпаны яблоками. И как раз мы в тот год готовили документы к канонизации наших матушек. Когда мы их готовили, составляли житие, то я как образец читала житие прп. Феодосия Киево-Печерского. Там в конце есть удивительное место. Когда он был уже тяжело болен, то собрал братию, чтобы проститься с ними и сказал: «Братья, если я обрету благодать у Бога, то вы узнаете об этом - будет очень богатый урожай, вы ни в чем не будете знать нужды. А если я не обрету благодати у Бога, тогда этого не будет». И действительно, в год смерти Феодосия обильным урожаем были наполнены все закрома. Мне это запомнилось.

И получилось так, что в год кончины батюшки все наши яблоньки оказались осыпаны яблочками. Невольно чувствовалось, что батюшка за нас молится, что это тоже плоды его рук. Удивительно, но вот с 2000 года у нас каждый год яблоньки обсыпаны. И никогда не бывает у нас промежутка, мы все бегаем к этим яблонькам, кушаем эти яблочки, они - батюшкино благословение.

До последнего вздоха, даже когда он уже не мог служить, он приезжал в Обыденский храм и там, лежа в своей келейке, исповедовал духовных чад. Чада всегда для него были на первом месте, и он не жалел на них ни времени, ни сил. В любое время он готов был прийти на помощь - утром, днем, ночью, всегда обо всех молился, обо всех заботился. Я сейчас не сомневаюсь, что и из Царствия Небесного он о нас, конечно, заботится и молится за нас.

Протоиерей Максим Козлов, настоятель храма св. мц. Татианы при МГУ:

- Могу предположить, что мой рассказ окажется похожим на рассказы многих других людей, потому что самого главного, вероятно, не выскажешь. Самое главное относится к той тайне, которая есть в отношениях между подлинным духовником и его даже самыми недостойными, но духовными чадами. Это тайна любви Христовой. И если начинаешь рассказывать о ней по каким-то эпизодам: батюшка так-то сказал, я так-то поступил, так на меня посмотрел, такое-то влияние имел в моей жизни, - то все это получится плоско, неубедительно, да никому и не нужно. Ведь в том и есть дар любви: она адресована конкретному человеку, здесь нет ничего выносимого наружу. И вот это было. И это то, что каждый, кто знал отца Александра, кто прошел с ним рядом, точнее, вслед за ним какой-то отрезок своей жизни, никогда не забудет. Это то настоящее, чего мы так ищем в Церкви. Не только того, о чем мы можем прочитать в книгах, в житиях святых древних или в жизнеописаниях подвижников новых, не то, что мы знаем как наставления и некий идеал. Вот живой человек, который сам поступает по Евангелию. И ты видишь, что это возможно, и ты ему до конца веришь. Это ведь, согласимся, и в отношениях в ограде церковной бывает не так уж часто. Вот так по-глубокому, до конца. Не в том смысле, что не подведет, а в том смысле, что то, что он говорит, делает, чему учит, есть до конца правда Евангелия - так верить. Таких встреч в жизни каждого христианина бывает одна-две-три, наверное, редко у кого больше.

Мне пришлось узнать отца Александра почти сразу после крещения, в 1978 году. Тогда еще старшим школьником, в семье, весьма далекой от церковной ограды на то время, я пришел в ограду Церкви. Это был Обыденский храм. После коллизий, касающихся меня только, принял там крещение в феврале 1978 года. И очень скоро, может быть через несколько месяцев после начала церковной жизни, получилось, что исповедоваться я стал у отца Александра. Не было какого-то специального выбора, но вот так получилось. Теперь можно сказать высоко: Господь так устроил. Был 14-15-16-тилетний мальчик и уже опытный, в возрасте, священник. Время тогда было такое, что особенно долго разговаривать кроме как на исповеди не было возможности. Церковная жизнь жестко контролировалась, да и батюшки были по малочисленности храмов загружены донельзя.

Это тоже, отвлекаясь можно сказать, образ отца Александра, который или один, или в сопровождении одной нынешней игумении, тогда не игумении вовсе, а тоже довольно молодой девушки с сумочкой на колесиках, идет по требам. Вот тоже образ, который так живо встает сейчас перед глазами. Он был уже совсем не молодым человеком. Как-то раз в разговоре он сказал, что нет дома в переулках вокруг Остоженки и нет в этих домах подъезда, в который бы он не поднимался за годы служения в Обыденском храме. Ну а сколько было таких домов и подъездов сильно дальше Обыденского храма, Остоженки и Пречистенки!

Так вот, общение - и мое, и многих других людей - с батюшкой имело место в основном во время исповеди или беседы, которая тогда исповедь сопровождала. И с его стороны это было деликатное такое, бережное очень - шаг за шагом - воспитание. Воспитание мальчишки-неофита, принесшего в ограду Церкви многие свои привычки дурные, до курения включительно, и желание соединить это все тут же, по окончании школы, с поступлением в семинарию, с какими-то героическими представлениями, как можно и нужно будет пострадать, чтобы «пробиться» в духовный сан.

И как все это воспитывалось батюшкой мудро! Как он учил не отделяться от родителей, ни в коем случае не посчитать себя вправе, как только станешь взрослым, уйти куда-нибудь от них, этих атеистов, которые мешают Богу молиться, мешают в Церковь ходить, книжки Маркса подкладывают для того, чтобы увести от православия - дедушка покойный подкладывал. Батюшка всегда учил, что они будут в ограде Церкви, что твой долг - сделать так, чтобы это произошло, больше некому будет о них молиться. Много лет спустя его слово исполнилось как пророческое.

Еще такой эпизод, который вспоминается. Это эпизод, связанный с поступлением в университет. Я очень не хотел идти в университет, но родители понятным образом настаивали. Я пришел, говорю: «Батюшка, мама говорит, отец говорит, что нужно готовиться поступать в университет. Я не хочу. Это опять комсомол, все эти собрания, 25-й съезд КПСС. Вы велели не сжигать комсомольский билет, я послушался, но зачем это еще тянуть? Вот я уже узнал, что до армии в семинарию не пройдешь, два года кем-нибудь побуду, можно в церкви сторожем, а потом в армию пойду. А после армии буду в семинарию поступать, а то ведь после университета в семинарию не примут». И вот тут он очень строго мне сказал: «И не смей даже так думать. Изволь готовиться и поступать. Придет время - Церкви нужны будут люди образованные». Я думал, что это он специально говорит, чтобы меня утешить. Хоть я и строптивый был юноша, но вот так напрямую ослушаться указания духовника невозможно было. Решил, что буду как бы готовиться, но не очень хорошо. И провалюсь. И приду, скажу, что сделал все, что нужно, учился, готовился, поступал, но не набрал баллов. А поступить тогда было сложно очень на гуманитарный факультет. Стал готовиться, в основном стремясь все же не Горького и Маяковского читать, а Святых Отцов, и в храме чаще бывать. Батюшка время от времени спрашивал: «Ты как там? Как дела-то у тебя?» Я говорю: «Вот учусь, все делаю». Вопрос был в моих глазах, ну может, он скажет: «Ладно, брось все это». Но пришлось поступать.

И конечно, так получилось, абсолютно потому, что на то было его благословение, и он видел, что так должно быть, что я в этот университет поступил. Я помню, что в день поступления я пришел и сказал ему об этом - скорее огорченный, чем обрадованный, - он подарил мне учебник греческого языка Попова. Он и по сей день у меня хранится. А на первый день преподавания в духовной школе подарил Евангелие на греческом языке, издание XVIII века. Вот его нет, я потом все же подарил одному младшему другу на день его хиротонии.

Так вот стал я учиться в университете. И батюшка очень деликатно уберегал от соблазнов, которые могут этой жизни сопутствовать. Вот тут он уже стал мне какие-то церковные дела определять, маленькие неприметные послушания, опять же, чтобы уполномоченные, всякие назначенные люди не увидели этого, чтобы мне не «вылететь». Мне-то хотелось в алтарь, я уже думал, что я богослужение знаю, и устав знаю, и читать умею, и лучше смогу это делать, чем те люди, которые это делают. До этого он решительно не допускал. А так, капусту посечь где-нибудь неприметным образом, убраться, не на глазах чтобы - это он уже стал определять.

Когда я оканчивал университет, он сказал: «Пойдешь в Духовную академию». Я говорю: «Батюшка, я-то пойду, но вот распределение, два года отрабатывать нужно». - «Ничего, - сказал он, - все образуется». И действительно, все образовалось чудесным образом. И еще он сказал: «Только пусть мама твоя согласится». А родители тогда были еще у меня неверующие. А время было еще советское. Я думал: все, это невозможно. Пришел, говорю: «Вот такие планы. Я все равно так хочу сделать рано или поздно. Но вот батюшка считает, что я могу это сделать, только если ты согласишься». Неделю мы говорили. И потом с батюшкой мама говорила. И согласилась. А потом все совершенно чудесным образом устроилось. Так не должно было быть, но так получилось, что сразу после университета образом иррациональным я оказался в Духовной академии. И может быть, если бы не его слово в решительный момент, может быть, и не было бы ничего, но вот он сказал: «Нет, вот так вот правильно будет».

Можно много вспоминать. Наверное, и другие скажут, как батюшка служил - совершенно растворяясь в богослужении. Он был таким ясны-ясным окном, которое к Богу ведет, никогда на себя не тянул. По-разному служат священники, одни хуже, другие лучше, но вот самое лучшее служение, я это навсегда запомнил, когда священника не видно, а видно Того, Кому он служит. В особенности это было хорошо видно на будничных службах, когда стояло 15-20-30 человек, и так все было близко, и так было хорошо сердцу.

Отец Александр не много и не длинно проповедовал. Главная его проповедь была беседа перед общей исповедью в воскресные и праздничные дни, в которой он говорил обо всем, что касалось лично каждого из нас. Казалось, что эти слова повторялись или почти повторялись, но все равно всякий раз отзывались в душе и будили в сердце покаяние.

А еще вспоминается пасхальная служба, когда совершалось каждение, отец Александр, протиснувшись через заполненный ночью - в советское-то время! - до невозможности маленький Обыденский храм, в свой черед каждения, последний раз поднявшись на амвон возглашал: «Христос воскресе!», повернувшись лицом к народу и воздевая руки вместе с тресвечником и  кадилом. Он один так делал. Это, может быть, не буквально уставной жест, действие, и мы так ждали, вот как он поднимется на амвон и скажет: «Христос воскресе!», и как действительно радостно было - ответить на это «Воистину воскресе!». Он причащал тех, кто действительно очень просил, ночью на Пасху. Тогда это не принято было в большинстве московских храмов, но можно было упросить так, чтобы настоятель не раздражился, ночью причаститься.

Еще я помню, как мы батюшку соборовали. Однажды, когда уже в последние месяцы его болезни я был в череде тех, кто соборовал его и причащал регулярно, а потом, совсем уже незадолго до его смерти, его соборовали семеро священников, все - его духовные чада. Батюшка уже совсем слабый был, он очень страдал физически, тяжелая была болезнь, и в конце он сказал: «Отцы мои, какая удивительная благодать Таинства Соборования! Как я вам благодарен за то, что вы все пришли!» Большинство из нас понимали, что живым многие из нас видят его в последний раз.

Потом было отпевание, на котором было множество священников, Святейший Патриарх приехал вечером и прощался с отцом Александром, владыка Арсений возглавил Божественную литургию, чин отпевания. Нельзя сказать, что было только пасхальное чувство, за себя-то скорбно было, за всех нас. Понимали, что совсем так уже не будет, как было с ним. Это такой период жизни каждого из нас, когда ты знал, что рядом отец Александр и можно приехать. Он кончился. А за батюшку было, понятно, радостно - он со Христом. Я думаю, что каждый из священнослужителей, кто окормлялся у отца Александра, старается хоть что-то в своем священстве от него сохранить, от того, чему он у него научился. У меня это плохо получается, у других лучше, но, батюшка, мы стараемся. И мы жить не сможем и служить не сможем, если забудем. Но мы не забудем...

Воспоминания записаны в 2006 году. Фотографии Елизаветы Любимовой