«Сталкер». Литературная запись кинофильма (фрагменты)

сценарий Аркадия и Бориса Стругацких

Жена. Ведь ты же собирался работать! Тебе же обещали нормальную человеческую работу!

Сталкер (ест). Я скоро вернусь.

Жена. В тюрьму ты вернешься! Только теперь тебе дадут не пять лет, а десять! И ничего  у тебя не будет за эти десять лет! Ни Зоны, и... ничего! А я... за эти десять лет сдохну! (Плачет.)

Сталкер. Господи, тюрьма! да мне везде тюрьма. Пусти!

***

Профессор. И о чем же вы пишете?

Писатель. Ой, о читателях.

Профессор. Ну очевидно, ни о чем другом и писать не стоит...

Писатель. Ну конечно. Писать вообще не стоит. Ни о чем. А вы что... химик?

Профессор. Скорее, физик.

Писатель. Тоже, наверное, скука. Поиски истины. Она прячется, а вы ее всюду ищете, то здесь копнете, то там. В одном месте копнули — ага, ядро состоит из протонов! В другом копнули - красота: треугольник а бэ цэ равен треугольнику а-прим бэ-прим це-прим. А вот у меня другое дело. Я эту самую истину выкапываю, а в это время с ней что-то такое делается, что выкапывал-то я истину, а выкопал кучу, извините... не скажу чего.

Сталкер. (...) Это — Зона. Может даже показаться, что она капризна, но в каждый момент она такова, какой мы ее сделали... своим состоянием. (...) Все, что здесь происходит, зависит не от Зоны, а от нас!

Слышен грохочущий и булькающий звук. Вода в канализационном колодце поднимается столбом, бурлит, постепенно успокаивается. В это время за кадром голос Сталкера.

Сталкер. Пусть исполнится то, что задумано. Пусть они поверят. И пусть посмеются над своими страстями; ведь то, что они называют страстью, на самом деле не душевная энергия, а лишь трение между душой и внешним миром. А главное, пусть поверят в себя и станут беспомощными как дети, потому что слабость велика, а сила ничтожна...

Сталкер пробирается по карнизу стены — видимо, плотины. Продолжается его внутренний монолог.

Сталкер. Когда человек родится, он слаб и гибок, когда умирает, он крепок и черств. Когда дерево растет, оно нежно и гибко, а когда оно сухо и жестко, оно умирает. Черствость и сила спутники смерти, гибкость и слабость выражают свежесть бытия. Поэтому что отвердело, то не победит. (Спускается внутрь здания, говорит вслух.) Идите сюда! (Появляются Писатель и Профессор.) Очень неплохо мы идем. Скоро будет «сухой тоннель», а там уж легче.

Писатель. Смотрите, не сглазьте.

Сталкер (шепчет). В тот же день двое... из них... шли в селение отстоящее стадий на шестьдесят... (неразборчиво) называемое... (неразборчиво) и разговаривали между собой о всех сих событиях, и когда они разговаривали и рассуждали между собой... (неразборчиво) и Сам, приблизившись, пошел с ними, но глаза их были удержаны (Писатель просыпается, смотрит на Сталкера)... так что они не узнали Его. Он же сказал, о чем это вы (вздыхает) все рассуждаете между собой и отчего вы печальны. Один из них именем....

Профессор лежит с открытыми глазами и внимательно смотрит на Сталкера.

Сталкер. Проснулись? (...)

Писатель лежит в луже. С трудом встает, с него льется вода, садится на край колодца, кашляет. Встает, берет камень и бросает его в колодец. (Гудящий звук) Сидит на краю колодца.

Писатель. Вот еще... эксперимент. Эксперименты, факты, истина в последней инстанции. Да фактов вообще не бывает, а уж здесь и подавно. Здесь все кем-то выдумано. Все это чья-то идиотская выдумка. Неужели вы не чувствуете?.. А вам, конечно, до зарезу нужно знать, чья. Да почему? Что толку от ваших знаний? Чья совесть от них заболит? Моя? У меня нет совести. У меня есть только нервы. (...) Ведь я раньше думал, что от моих книг кто-то становится лучше. Да не нужен я никому! Я сдохну, а через два дня меня забудут и начнут жрать кого-нибудь другого. Ведь я думал переделать их, а переделали-то меня! Они ничего не желают знать! Они только жрут!

Профессор. А вы представляете, что будет, когда в эту самую Комнату поверят все? и когда они все кинутся сюда? А ведь это вопрос времени! Не сегодня, так завтра! И не десятки, а тысячи! Все эти несостоявшиеся императоры, великие инквизиторы, фюреры всех мастей. Эти благодетели рода человеческого! И не за деньгами, не за вдохновением, а мир переделывать!

Сталкер. Нет! Я таких сюда не беру! Я же понимаю!

Профессор. Да что вы можете понимать, смешной вы человек! Потом не один же вы на свете Сталкер! Да никто из сталкеров и не знает, с чем сюда приходят и с чем отсюда уходят те, которых вы ведете. А количество немотивированных преступлений растет! Не ваша ли эта работа?

(...)

Писатель. Да бросьте вы, бросьте! Не может быть у отдельного человека такой ненависти или, скажем, такой любви... которая распространялась бы на все человечество! Ну деньги, баба, ну там месть, чтоб начальника машиной переехало. Неосознанное сострадание еще не в состоянии реализоваться. НУ, как обыкновенное инстинктивное желание.

Сталкер, до этого смотревший на Писателя с интересом, встает.

Сталкер. Да нет. Разве может быть счастье за счет несчастья других?

На полу лежит и скулит собака. В углу у стены два обнявшихся скелета. Открываются и закрываются ставни.

(...)

Сталкер. Я знаю, вы будете сердиться... Но все равно я должен сказать вам... Вот мы с вами... стоим на пороге... Это самый важный момент... в вашей жизни, вы должны знать, что... здесь исполнится ваше самое заветное желание. Самое искреннее! Самое выстраданное! А главное... главное... верить! Ну а теперь идите. Кто хочет первым? Может быть вы? (Писателю.)

Писатель. Я? Нет, я не хочу.

(...)

Профессор собирает бомбу.

Профессор. Мы собрали ее... с друзьями. Никому, как видно, никакого счастья это место не принесет. А если попадет в дурные руки... (...) Пока эта язва здесь открыта для всякой сволочи... ни сна, ни покоя.

Сталкер. Я ведь привожу сюда таких же, как я, несчастных, замученных. Им... Им не на что больше надеяться! А я могу! Понимаете, я могу им помочь! Никто им помочь не может. А я — гнида (кричит), я, гнида, — могу! Я от счастья плакать готов, что могу им помочь. Вот и все! И ничего не хочу больше (Плачет.)

Писатель. Ничего ты, Кожаный чулок, не понял. Дикобраза не алчность одолела. Да он по этой луже на коленях ползал, брата вымаливал. А получил кучу денег, и ничего иного получить не мог. Потому что Дикобразу - дикобразово! А совесть, душевные муки — это все придумано, от головы. Понял он это все и повесился. Не пойду я в твою комнату!  Не хочу я дрянь, которая у меня накопилась, никому на голову выливать. Лучше уж я в своем писательском особняке сопьюсь тихо и мирно. А потом... э... А откуда ты взял, что это чудо существует на самом деле?

(...)

Сталкер. Тихо как...Слышите? (Вздыхает.)

Сталкер (вздыхает). Если бы вы знали, как я устал! Одному Богу известно! И еще называют себя интеллигентами. Эти писатели! Ученые!

Жена. Успокойся!

Сталкер. Они же не верят ни во что! У них же... орган этот, которым верят, атрофировался!

Жена. Успокойся!

Сталкер. За ненадобностью!

(...)

Сталкер. Боже мой, что за люди...

Жена. Успокойся... Успокойся... Они же не виноваты... Их пожалеть надо, а ты сердишься.

Сталкер. Ты же видела их, у них глаза пустые.

Жена дает ему лекарство, гладит его, обтирает лицо платком. Он плачет, отворачивается.

Сталкер. Они же каждую минуту думают о том, чтобы не продешевить, чтобы продать себя подороже! Чтоб им все оплатили, каждое душевное движение! Они знают, что «не зря родились»! Что они «призваны»! Они ведь живут «только раз»! Разве такие могут во что-нибудь верить?

Жена. Успокойся, не надо... Постарайся уснуть, а?.. Усни...

Сталкер. И никто не верит. Не только эти двое. Никто! Кого же мне водить туда? О, Господи... А самое страшное... что не нужно это никому. И никому не нужна эта Комната. И все мои усилия ни к чему!

Жена. Ну зачем ты так. Не надо.

Сталкер. Не пойду я туда больше ни  с кем.

Жена (жалостливо). Ну... Ну хочешь, я пойду с тобой? Туда? Хочешь?

Сталкер. Нет... Это нельзя...

Жена. Почему?

Сталкер. Нет-нет... А вдруг у тебя тоже ничего... не выйдет.

Жена отходит от него, садится на стул, достает сигареты. Потом идет к окну, присаживается на подоконник, закуривает и говорит, обращаясь к зрителю.

Жена. ... Я даже и не спорила. Я сама все это знала: и что смертник, и что вечный арестант, и про детей... А только что я могла сделать? Я уверена была, что с ним мне будет хорошо. Я знала, что и горя будет много, но только уж лучше горькое счастье, чем... серая унылая жизнь. (Всхлипывает, улыбается.) А может быть, я все это потом придумала. А тогда он просто подошел ко мне и сказал: «Пойдем со мной», и я пошла. И никогда потом не жалела. Никогда. И горя было много, и страшно было, и стыдно было. Но я никогда не жалела и никогда никому не завидовала. Просто такая судьба, такая жизнь, такие мы. А если бы не было в нашей жизни горя, то лучше б не было, хуже было бы. Потому что тогда и... счастья бы тоже не было, и не было бы надежды. Вот.

Грохочет мчащийся поезд. Дребезжат стекла. Музыка все громче, наконец, слышно, что это ода «К Радости». Затемнение. Дребезжание стекол.

Фотографии взяты с сайта http://ilovecinema.ru 

За предоставление этого материала благодарим журнал «Паруслов» 

В «Татьянином дне» впервые опубликовано 9 июля 2008 года