о. Михаил Фортунато: пять лет в сердце Парижа (Ч.2)

Вот это пятилетняя школа клироса в Богословском институте меня сформировала. А воспитание присутствием на службах с детства и любовь наших родителей к храму наполнили подлинным богослужебным духом».

Н.М. Осоргин - главный учитель  о. Михаила Фортунато

-Отец Михаил, когда впервые Вы почувствовали интерес к музыке? 

- Я очень рано полюбил музыку. Мама говорила, что я лазал на стол, где играло радио, когда ещё и ходить не умел. Помню времена, когда мне было 12-13 лет. Наша русская эмиграция в Париже состояла из очень интересных людей, в частности, из выдающихся молодёжных руководителей. Они устраивали летние лагеря «Витязей». На два месяца 180-200 человек детей выезжали в деревню. Тут мы и по-русски говорили, и в волейбол играли, и время хорошо проводили. Сразу после окончания войны в 1945-м году был организован очередной лагерь, и тогда не нашлось ни одного регента. Выдвинули меня, и подарили первый в моей жизни камертон. С тех пор камертоном я владею 63 года.

Очень рано я научился распознавать голоса. Когда хор пел, то каждый голос я слышал в своём регистре. И когда присутствовал на спевках нашего прихода, а это был маленький приход в окрестностях Парижа, то знал, кто фальшивит, кто нет. А регент не знал! Мне было даже неловко, и я стеснялся сказать, что сопрано поют си-бекар вместо си-бемоля. Но зато это придало мне уверенности в себе, и я начал учиться. Сперва - игре на фортепиано, но, к сожалению, рука у меня неуклюжая, виртуоза не вышло! Тогда, глядя в партитуру, я стал учиться её читать, слышать, и по этому пути  пошёл. Меня очень заинтересовала гармония...

- А кто были Ваши первые учителя гармонии и фортепиано?

- Может быть, вы знаете имя Николая Николаевича Кедрова? Замечательный музыкант в Париже был! Он 1900-го года рождения. А в 40-х годах он учил меня фортепиано и гармонии. Ему это очень нравилось, а мне и подавно! Бывало, кончим трудно мне дававшуюся игру на рояле, после чего он говорит: теперь полчаса гармонии или теории музыки. Сажал меня за стол, давал нотную бумагу, сам садился за рояль и начинал играть инвенцию. Как сегодня помню - играет инвенцию в три голоса и говорит: пиши. А «ля» мне, конечно, не дал, рассчитывая, что сам разберусь. И я всегда преуспевал. Понимаете, какой это был восторг? Потом у нас не стало хватать денег на его уроки, но учиться я продолжал.

Не знаю, известно ли вам имя Нади Буланже из французской консерватории? Она слыла педагогической звездой на весь французский и англо-саксонский мир. Я сдавал ей экзамены, и она меня отметила, пригласила поступить во французскую консерваторию. Но знаете, что мне помешало? Сольфеджио. Мне ужасно не нравилось их сольфеджио. Говорят: вот прочти страницу. Ну что тут читать? «До-ре-ми-фа-соль-ля-си»? Я не понимал смысла в выговаривании нот. Но более глубокой причиной было то, что мне казалось, что жизнь зовёт меня куда-то в другом направлении.

- И куда же?

- Очень скоро я окончил школу и решил поступить в Свято-Сергиевский богословский институт в Париже. И там познакомился с цветом философской и богословской мысли. Это были люди, как и мы, жившие в отрыве от своей родины, от своей культуры, от своей профессии. В России они преподавали в университетах и академиях, после оказались изгнанниками. Как и родители, они преподали нам удивительную школу смирения.

Помню одного греческого студента, может быть, он известен в современной России - это Антон Тахиаос, мой однокашник, двумя годами младше меня. Однажды он приехал в институт, уже после его окончания и произнес речь о том, насколько он ощутил святость в наших преподавателях. Святость не в аскетическом смысле этого слова, но в преданности Богу, студентам и друг другу. Это были люди самоотверженные. Они поражали удивительной щедростью передачи своих знаний.

- Отец Михаил, сейчас по прошествии нескольких десятилетий после окончания Свято-Сергиевского богословского института в Париже кто из профессорско-преподавательской корпорации Вам вспоминается ярче всего?

- Владыка Кассиан (Безобразов), специалист по Новому Завету. Этот человек предстал перед нами, как западный учёный. Он стал нам говорить о вещах, к которым мы совершенно не были готовы. Он стал говорить нам о глаголах, об аористах, о кодексах, о том, какой учёный что считает и так далее. Мы не понимали, почему он не говорит нам о Святых отцах и упрекали его в этом. А он отвечал: придёт время... Он понимал, что дать инструмент науки - первое дело, а потом уже мы сами

Прот. Василий Зеньковсий

разберёмся. И этот инструмент он нам дал. И с этим инструментом науки мы приступили к изучению Святых отцов, стали читать комментарии Златоуста...По-моему, это происходило именно от верности служения своему младшему брату.

Всеобщим любимцем был профессор Антон Владимирович Карташов, который мог рассказывать нам о России без конца. А если ему  задавали вопросы о Ветхом Завете, то он излагал историю человечества от Адама до наших дней, знал всю духовную историю человечества.

Отец Киприан (Керн), чуть моложе их, 90-х годов рождения, был чрезвычайно общителен. Он часто стучался в нашу дверь... Мы жили вместе четверо русских студентов (со мной учились трое ребят из Советского Союза, так что я пять лет проговорил по-русски в сердце Парижа, по-французски они не говорили)...

- А Вы узнали русский язык, который эти студенты принесли из Советского Союза?

- Этот язык был несколько другой, более скорый, более прагматичный, мне казалось, менее поэтичный, но иллюстрировал изменения жизни и этим меня привлекал. Во всяком случае, я влился в этот язык, в понятия людей, которые пережили 30-е годы. Благодаря общению с ними, мне казалось, что я побывал в Советской России.

Так  вот отец Киприан заходил к нам и рассказывал анекдоты, но анекдоты серьёзные. Он нас смешил, но при этом рассказывал обо всех выдающихся деятелях XIX-го столетия. Митрополит Филарет (Дроздов), он сейчас канонизирован, оказывается, мог скушать по одному протоиерею за завтраком каждый день. Строгий был, крутой. Как нам страшно было, понимаете?! То есть, он нам рассказывал о таких сторонах жизни, которые исходили из живого наблюдения. Откуда он это знал - не знаю, но знал. Это вот - о крутости русских архиереев. Затем он нам рассказал о людях, которые умеют молиться. Рассказывал о блаженной Ксении, о неизвестных праведниках, о тех, кто сидел на Соловках. И знаете, он научил нас молиться, так исподволь, смешком. Был он человек очень светский, но удивительно глубокий.

А.В.Карташев

Отец Василий Зеньковский. Он всё знал и всё мог объяснить. Я расскажу две вещи про него. Как-то он читал нам немецкую философию Канта, и мы не могли понять разницу между априорным и трансцендентальным мышлением. Он читает лекцию, звенит звонок, на запятой он надевает пальто и уходит настолько быстро, что мы едва можем его схватить в дверях: отец Василий, а вот какая разница? - А? какая? В контексте! - и уходит. Потом мы этот контекст разбирали и решили, что о.Василий прав. Второе - то, что он занимался педагогикой и объяснял нам рождение греха в ребёнке. Он нас убил своим открытием, что первый грех рождается с ростом личности. Нам это задало столько философских вопросов! Такой вот был умница - мог посеять зерно для размышления!

Отца Николая Афанасьева тоже могу описать анекдотом. Это очень серьёзный анекдот, не подумайте, что я над кем-то шучу. Отец Николай - историк древней Церкви, ему поручили преподать нам курс канонического права. Приходит он на первую лекцию и говорит: друзья мои, мне поручили читать вам каноническое право, а я уже полагал, что мы живём в области благодати, какое тут право? какой закон? что я вам буду читать? И начинал потом цитировать законы, делая из них такие выводы о рождении Церкви, такие выводы о благодати, что мы считали его лучшим лектором. Голос у него был неприятный, но то, что он говорил - Церковь оживала перед нами. Вот такой человек благодати!

- А кто преподавал Вам церковное пение?

- Ну конечно же, Николай Михайлович Осоргин. Он был чуть-чуть старше меня и руководил хором. Его я считаю своим учителем. Он очень хорошо знал церковное пение и устав. У него был и есть - благоденствует! - удивительный слух. Он слышал не только тон, но и сотую долю тона. И наш хор под его управлением никогда не врал. Он научил нас литургическому пению, которое подразумевает и точное интонирование, и ритмику удивительную, и знание гласов. Чуть-чуть подошли мы к знаменному распеву. Но унисоном почти не пели.

Архим. Киприан (Керн)

- А что пели? Догматики?

- Догматики двухголосные пробовали на спевках. Пели тропарь Рождества, пели «С нами Бог», пели второй канон Рождества, он нам очень нравился, такой лёгкий, прозрачный. И тут меня укусила муха Кастальского. Я просто влюбился в Кастальского и люблю его до сих пор. Помню момент, когда  Максим Евграфович Ковалевский принёс нам брошюру с его замечательными гармонизациями.

- И все же, отец Михаил, что оказало определяющее влияние на формирование Вашей регентской личности: практика приходского пения, усвоенная с детских лет, или клирос Свято-Сергиевского богословского института в Париже?

- Конечно же, меня сформировала пятилетняя школа клироса в Богословском институте. Никакой приход не смог бы меня так сформировать. Но скажу в защиту маленьких приходов, где пели так фальшиво! Простите, опять немножко перебарщиваю. В этих маленьких приходах была любовь к службе. Нас же водили детьми, мы на клиросе стояли там - ещё петь не могли! И вот это воспитание присутствием на службах и любовь наших родителей к храму напитал нас настоящим богослужебным духом, который повлиял и на наше исполнение церковных песнопений и, может быть, даже создал особую певческую культуру.

Материал подготовлен при поддержке Центра церковной музыки имени прот. Димитрия Разумовского Московской государственной консерватории. Первую беседу с протоиереем Михаилом Фортунато, прошедшую в эфире радиопрограммы «Благовещение» 25 февраля, вы можете прослушать по ссылке: http://www.radonezh.ru/radio/anons/?ID=7178 Использованы фотографии с сайта http://zarubezhje.narod.ru/org/stserge.htm

Начало: Часть 1

Продолжение следует..