Патриарх Алексий II: Бог гордым противится, а смиренным даёт благодать

- Ваше Святейшество, каков распорядок вашего дня?

- Встаю я в половине восьмого. После молитвы и завтрака сразу уезжаю в Москву. Рабочий день у меня ненормированный и расписан по минутам. Главное в нем - встречи с людьми. В перерывах, если удается, читаю почту, подписываю бумаги. Когда не успеваю заняться документами, беру их с собой в качестве домашнего задания. Вдобавок - освящение храмов и часовен, практически ежедневные богослужения, в том числе по субботам и воскресеньям. Они у нас не бывают выходными. Иногда мое окружение, видя, что я устал, настаивает на отдыхе в середине недели. Но чаще всего, оставаясь в Переделкине, не позволяю себе часов, не занятых трудами. Раньше часу ночи лечь спать не удается.

- Любите ли вы утра? Бывает, что просыпаетесь в плохом настроении, или грех уныния вам чужд?

- Унывать никогда нельзя. Христианин должен быть оптимистом, с какими бы горестями и трудностями ему ни приходилось сталкиваться. В молитве, которая читается сейчас, во время Великого Поста, говорится об унынии как о грехе. Безусловно, сложные обстоятельства жизни отражаются на настроении. Но утра надо встречать в бодром состоянии духа. И этому способствует келейная молитва.

- «Надо»? Или - встречаете?

- Надо. Ибо не всегда высыпаешься. День накануне нередко насыщен разными тяжкими проблемами. Они бесконечно крутятся в голове, словно долгоиграющая пластинка. Выключишь свет, а сна мучительно долго нет. Одно время я принимал снотворное, но потом отказался: нельзя.

- Есть ли у вас друзья? Кто они?

- Порой так хочется пригласить в резиденцию не только официальных лиц, ради которых перекрывается трасса, но и самых обыкновенных гостей - тех, кто симпатичен, вызывает дружелюбный интерес, желание поговорить, пообщаться. Но день до того спрессован, что, когда возвращаюсь домой, уже не до товарищеских разговоров. Что же касается друзей, то большинство из них остались в Санкт-Петербурге. Приезжая туда, я всякий раз стараюсь встретиться со своими соучениками по Ленинградским духовным семинарии и академии. Не так давно мы проводили конференцию, посвященную 60-летию Победы. Пригласили на нее священнослужителей - участников войны. Я был взволнован, увидев среди тех, кому вручал юбилейные грамоты, моего близкого однокашника по семинарии. Обнялись, повспоминали... Увы, моя жизнь так устроена, что подобные милые сердцу встречи лишь мимолетны.

- Возможно ли, чтобы близким вам стал человек неверующий?

- За 55 лет священнослужения мне приходилось встречаться с огромным количеством людей, говорить на самые разные темы. Я никогда не делил людей на верующих и неверующих. Если у неверующего человека есть потребность задать мне какие-то мучающие его вопросы, я рад, коли беседа поможет, развеет колебания. И меня всякая встреча обогащает. Ну, может быть, по восприятию Церкви, упованию на милость Божию, сознанию, что Господь рядом, христианин мне ближе. Но неужели вы полагаете, что те, кто не верует, вызывают у меня невольное осуждение, неприятие?

Трагедия нашего народа заключается в том, что людей насильственно отторгали от веры. Они не виноваты, что стали неверующими. Виновата идеология, уничтожившая возможность делать свободный выбор. А сегодня многие, воспитанные в воинствующем атеизме, переживают: они стараются, но не могут искренне поверить. И все-таки больше и больше людей сознательно принимают крещение.

Такой пример. Ведущий министр, человек очень мудрый, испытавший немало в жизни, несколько раз делился со мной своими сомнениями, спрашивал совета, открыв, что хочет креститься. Никогда не поздно стать верующим. Человека, о котором говорю, я крестил в 68 лет.

- Вы не думаете, что люди, которые притворяются, будто верят в Бога, ходят в церковь, фарисейски постятся, потому что сегодня, по понятным соображениям, это так же, как раньше - быть активным членом КПСС, совершают грех? Больший, чем те, кто не верит, но и не комедианствует?

- Конечно. И народ чувствует фальшь, относится к подобным вещам с усмешкой. Когда в начале 90-х начальники, как на подбор, стали выстраиваться в храмах со свечками, люди язвительно прозвали их «подсвечниками». Зло, но метко. Сейчас, мне кажется, фарисействующих стало меньше. Они постепенно отсеиваются. Остаются те, кто сознательно пришел к вере. На самом деле, думаю, нет человека, который бы совсем не верил. Только - во что? Одни говорят, что верят в добро; другие - в сверхъестественную силу, в высшее начало... А некоторые пришли к истинной вере в Бога. Процесс этот сокровенный, он идет исподволь, внутри и не враз вырывается на поверхность. Не бывает так, что сегодня - атеист, а завтра - истово бьющий поклоны. Когда-то один крупный государственный деятель мне жаловался: «Ну не могу я перекреститься. Рука не поднимается». Я успокоил: «И не надо. Не насилуйте себя. Придет время - и вам самому захочется перекреститься». Я оказался прав. Лет через пять видел его в храме непритворно молящимся.

Не нужно, совершенно не нужно торопить ход событий. Появилась свобода, возможность многое осмыслить, узнать, почитать. Ненормально же было, что предосудительным считалось держать в доме Библию, что если из-за границы кто-то привозил Евангелие, на таможне это приравнивалось чуть ли не к порнографической литературе.

- Среди служителей церкви достаточно людей честолюбивых, не пренебрегающих карьерой. Как вы к этому относитесь? Считаете неким изъяном, гордыней? Или поощряете как разновидность движения к самосовершенствованию, готовность взвалить на себя большую ношу?

- Бог гордым противится, а смиренным дает благодать. Я считаю, что гордость - это грех. И карьеризм тоже грех. Человек должен добросовестно служить на том месте, где поставлен. В миру существует поговорка: «Плох тот солдат, который не мечтает стать генералом». В Церкви не совсем так. Хотя, если священник безупречно служит, ему, естественно, сопутствуют и церковные награды, и продвижение.

- Светский человек, получивший, условно говоря, пост, равновеликий вашему, наверное, испытывает ликование, эйфорию. Какие эмоции владели вами в день избрания Патриархом?

- Эйфории точно не испытывал. За 24 года, что был управляющим делами Московской Патриархии, я хорошо знал жизнь Их Святейшеств Алексия I и Пимена, видел колоссальные трудности служения и отчетливо осознавал, что мне предстоит. Главное чувство, которое мною владело, - величайшая ответственность. Особенно в преддверии ожидающих Россию изменений. И Первосвятительский крест, врученный мне вместе со знаками Патриаршего достоинства, представлялся очень нелегким.

Жизнь подтвердила мои предчувствия о грядущих тяготах и скорбях. На мою долю в качестве главы Церкви выпала задача, как говорится в книге Екклесиаста, собирать те камни, которые были бездумно разбросаны. Я размышлял не об оказанной мне чести и не о славе, а о громадной ноше: каким путем пойдет Церковь, как сложится ее будущее, во многом зависело от моей твердости, взвешенности, благоразумия. Оглядываясь сегодня на 15 лет, прошедшие со дня моей интронизации, видишь, сколько было пережито не только чисто церковных, но и государственных потрясений.

Распад великой державы, тень гражданской войны в 1993 году, установление беспрецедентно новых отношений между государством и Церковью - отношений, коих не было за всю историю Руси... До революции Церковь фактически являлась государственной структурой; после 1917 года оказалась отделена от государства, но оно вовсю вмешивалось в церковную жизнь. Даже - в сакраментальную.

Передо мной встала особая задача: надо было установить отношения невмешательства государства во внутреннюю жизнь Церкви и одновременно - невмешательства Церкви в политические процессы страны. Отныне государство и Церковь должны были связывать уважительные отношения, а в целом ряде областей - даже партнерские. Тут и установление межнационального мира, согласия в обществе, и предотвращение межрелигиозных конфликтов, и борьба с болезнями века - наркоманией, алкоголизмом, нравственной распущенностью... Так что простодушием было бы при интронизации впадать в ликование. Простите невольный каламбур: тяжел ты, куколь Патриарха.

- Вы много путешествуете не только по России. Часто бываете за рубежом. Где-то читали, что вы владеете несколькими иностранными языками...

- Преувеличение. Английский понимаю, но не говорю. С немецким - лучше. Его преподавали в семинарии. Но знаете, как нас учили, - чтобы общаться не могли. Кто в 1947 году предполагал, что стану президентом Конференции Европейских Церквей, буду часто выезжать за границу! Но если случается несколько дней поговорить на немецком - язык развязывается. Из иностранных свободно владею только эстонским. Но он мало востребован.

- Итак, Ваше Святейшество, вы не домосед. Но когда выдаются свободные часы в резиденции, что предпочитаете делать?

- По рекомендации врачей мне надо больше ходить, двигаться. На поясе всегда закреплен шагомер, который дает информацию о пройденных за день шагах.

- Норму выполняете?

- Не-ет. Особенно в зимнее время. Тут у меня были простудные явления, и я опасался выходить на холод, тем более в преддверии Великого Поста. А вообще, в резиденции выложены прогулочные дорожки, стараюсь хотя бы до восьми тысяч шагов за день сделать. Есть у меня дома и беговая дорожка, и велотренажер, и бассейн.

- Неужели каждый день занимаетесь? Заставляете себя?

- Почему? Это в удовольствие. Раньше, правда, тренажеры использовал чаще. И, честно, не плавал давно. Будет тепло - наверстаю.

- Сложились ли у вас отношения с компьютером?

- У меня лично - нет. Однако я дал указание внести в базу данных сведения обо всех наших священнослужителях, их биографии, фото. Возникнет вопрос о каких-то поощрениях, продвижениях, могу оперативно прочитать, как сейчас говорят, резюме, увидеть лицо человека, о коем идет речь. Я ведь не только глава Церкви, но и епископ города Москвы. Прежде, когда в столице насчитывалось 120 священнослужителей, можно было каждого знать. А теперь попробуй запомни - 1040!

До своей недавней болезни я лично всех до единого рукополагал в священный сан. Сейчас традиция немножко нарушена, но это временно. К тому же на службу в храм Христа Спасителя, Успенский собор и другие храмы Московского Кремля во что бы то ни стало приглашаю священнослужителей из приходов, чтобы они имели возможность помолиться в главных церквях, послужить с Патриархом, я же - на них посмотрел. Но бывает так, что священник подходит на благословение, а я его спрашиваю: «Где ж ты, батюшка, служишь?» Потому что всех не запомнишь в лицо, по именам. Никакой ноутбук не выручит.

- Как давно вы начали пользоваться сотовым телефоном?

- Я пользуюсь им лишь за границей. В России у меня нет в кармане мобильного. Надо чувствовать себя хоть отчасти свободным. Вот вы раньше уезжали из редакции - и попробуй найди вас в любую минуту. А сейчас все, кто при сотовом, словно на короткой привязи. Мобильный телефон лишает человека важного ощущения, что он в какой-то мере принадлежит сам себе. Понятно, если нужно - меня всегда найдут: в машине телефон, в кабинете, дома... Но лишняя суетность Патриарху ни к чему. Так что никого не смутит неорганичное зрелище: Его Святейшество, говорящий по сотовому (смеется). Я и духовенство строго воспитываю. В позапрошлом году провожу общеепархиальное собрание в Зале церковных соборов храма Христа Спасителя. Выступаю с докладом. В одном ряду звонит телефон, в другом, в третьем... Наконец не выдерживаю: «Вас что, президент может вызвать?» Теперь все отключают мобильные.

- Что в доме вам особенно дорого?

- Безусловно, иконы. Я стараюсь не прилепляться к земным вещам. А иконы имеют для меня не материальную - духовную ценность. Существует такое понятие: намоленная икона. Это совершенно особая субстанция - икона, перед которой молились многие поколения, на которую возлагали надежду, свою веру в предстательство. Иногда меня спрашивают: это дорогая икона? Что тут сказать? Духовное измерение не поддается таким определениям. Мои любимые намоленные иконы - самое сокровенное в доме.

- Что предпочитаете на завтрак? Вам не покажется вопрос бестактным?

- Нисколько. Обычно мой завтрак - геркулесовая каша, яичница. Чай, чаще - кофе.

- Какие блюда особенно любите?

- В 60-е годы я был в Париже, и там, где сейчас Центр Помпиду, находился оптовый рынок, известный читающей публике по роману Эмиля Золя «Чрево Парижа». В маленьком ресторанчике попробовал фирменное блюдо - луковый суп. И, что называется, полюбил. Где бы потом ни бывал за границей, везде в ресторанах его заказывал, но такого вкусного больше не ел. А потом мне как-то попался журнал «Шаляпин», и в нем - рецепт галльского супа. Я вырезал для тех, кто у нас готовит. Теперь луковый суп в Патриаршей резиденции не хуже, чем в Париже.

- Вам уютно в резиденции?

- Да, вполне.

- Ваше Cвятейшество! Возможно, чтобы фотограф ГАЗЕТЫ сделал несколько снимков в переделкинской резиденции? Насколько вас это обременит? Только ответьте не с присущей вам вежливостью, а абсолютно прямодушно.

- А разве я отвечал на что-то не прямодушно? Пожалуйста, пусть приезжает. No problem (смеется).

Интервью впервые вышло в газете «Газета» и на сайте Патриархия.ru

Публикуется в сокращении