Вторая мировая война: взгляд с немецкой стороны. ( Ч.1)
ВИЛЬМ ХОЗЕНФЕЛЬД: «КАКИЕ ЖЕ МЫ ТРУСЫ, ЕСЛИ МОЛЧИМ, КОГДА ТАКОЕ ТВОРИТСЯ»
Судьба одного из них - Владислава Шпильмана - стала известна миллионам после фильма Романа Полански «Пианист», созданного на основе опубликованных воспоминаний музыканта. О втором - капитане вермахта Вильме Хозенфельде, спасшем Шпильмана, в фильме лишь короткая строка: «Умер в лагере для военнопленных под Сталинградом в 1952 году». Кем он был в реальности - последовательным антифашистом или нацистом , заставившим отчаявшегося изгоя игрой на рояле выкупить жизнь? Был ли этот эпизод случайным штрихом в «правильной» карьере «истинного арийца»?
Долгие поиски через архивы, Интернет, посольства и военно-исторические клубы. Наконец у меня в руках электронный адрес. Пишу короткое письмо - почти без надежды отыскать в виртуальном мире реального человека. Но на следующий день приходит ответ: « Спасибо за интерес к моему отцу. Готов встретиться с вами и предоставить для изучения документы, касающиеся его судьбы. Ваше письмо - первое из России. Детлеф Хозенфельд. Киль». Хозенфельд прислал и координаты живущего в Цюрихе Анджея Шпильмана, сына пианиста. Итак, еду - чтобы узнать историю, оставшуюся за кадром голливудской ленты.
 |
| кадр из фильма Романа Полански «Пианист» |
«Отец преподавал историю, природоведение, немецкий, национал-социализм...»
Молодая женщина и четверо детей. Где я могла видеть эту фотографию из семейного альбома?
В фильме «Пианист» камера настойчиво, крупным планом задерживается на фото, стоящем на рабочем столе капитана Хозенфельда... Мой сегодняшний собеседник на той фотографии - крайний слева черноволосый мальчик с тонкими чертами лица. Мы пьем чай с доктором медицины Детлефом Хозенфельдом в уютной квартире в Киле через 65 лет после того, как была сделана эта фотография.
- Мы жили в маленькой деревне близ Фульды. В год моего рождения - 1927-й - отец получил место директора начальной школы. Все, что происходило до войны, озарено в воспоминаниях светом безмятежности. Два года я учился у отца в классе. Он преподавал все предметы, как и положено в начальной школе: историю, религию, природоведение, немецкий язык, национал-социализм. Сейчас, просматривая свои школьные тетради, я вижу, насколько обучение было пропитано идеологией, но разве ребенок мог тогда это понять, да и не только ребенок?..
Вильм Хозенфельд был школьником во времена кайзеровской Германии и с тех пор навсегда возненавидел «педагогику муштры». Став студентом и избрав стезю учителя, в 1911 году Хозенфельд вступил в молодежное движение Вандерфогель, «Перелетные птицы».
 |
| Молодежное движение Вандерфогель, «Перелетные птицы». Лагерь Людвигсвинкель, лето 1930 |
- В «Перелетных птицах» все стремились почувствовать себя свободными, ощутить связь с природой, вернуться к национальным традициям. Они собирали фольклор, возобновляли ремесла, занимались народными танцами. Позже, в 20-е годы, движение распалось на несколько направлений - «религиозное», «пролетарское», «свободной немецкой молодежи» и «народное». «Народное» идеологически было наиболее близко к зарождавшемуся движению фашистов и считало силу и единомыслие цементом для сплочения нации. Именно его-то и выбрал отец, - каждое слово дается Детлефу Хозенфельду мучительно трудно. Но он будет и дальше отвечать на все мои вопросы об увлечении отца нацизмом подробно, ничего не приукрашивая и не оставляя места иллюзиям. И уже прощаясь, коротко пояснит: «Вы же приехали, чтобы узнать правду».
В «Перелетных птицах» Вильм Хозенфельд познакомился со своей будущей женой Анной-Марией, примкнувшей к фракции «свободной молодежи» - самой интеллектуальной и демократичной. Анна-Мария Хозенфельд выросла в либеральной, пацифистской семье.
- Мать с самого начала все понимала, я помню ее споры с отцом, порой очень резкие. Она, как мне кажется, чувствовала, что Гитлер ведет страну к катастрофе, и пыталась воздействовать на отца, - рассказывает Детлеф Хозенфельд. - Ее раздражало в Гитлере все - от голоса до содержания его речей.
Уроки «новой морали»
Приход Гитлера к власти Вильм Хозенфельд принял с радостной готовностью. В том же 1933 году он вступил в СА - штурмовые отряды - и поначалу даже был там активистом.
Нация наконец-то начала возрождаться после мучительного распада. Разрушенная, обескровленная, забывшая свои корни, униженная кайзеровским режимом, изнуренная безработицей и инфляцией после Первой мировой... Всеобщая растерянность, приведшая к революции 1918 года, и слабая Веймарская республика «подарили» Германии Гитлера. Активист деревенского штурмового отряда и директор школы Хозенфельд приветствовал «оздоровление нации». С искренним оптимизмом наблюдал он за сокращением безработицы, строительством дорог и подъемом производства. Перевоспитание спекулянтов и «чуждых элементов» в концентрационных лагерях? Что ж, явление весьма малопривлекательное, но все же необходимое. Роспуск парламента и запрещение партий? Расистский душок? Закрытие оппозиционных газет? Неприятно, конечно, но неизбежно - временные перегибы в ходе строительства нового общества. Во имя великой цели можно пожертвовать малым.
 |
| Гитлер на съезде нацисткой партии в момент принятия программы, Нюрнберг, 1933 г. |
Он голосовал за «новый порядок». Большинство нации нуждалось в громких словах, , бодрящих нехитрых идеологемах, в игре накачанными мускулами. А думает за всех пусть партия, тем более что она в Германии одна на всех, во главе с фюрером. И партия заботилась о необходимой концентрации пафоса в мыслях - с последующим их вытеснением.
«Все в порядке, но только внешне»
Фото 1939 года - Вильм Хозенфельд с «гитлеровскими» усиками и челкой. Хотя тогда уже, судя по дневникам, у него возникли первые сомнения в «верности курса». В мае 1938 года Хозенфельд начинает критиковать то, что раньше нравилось ему безоговорочно, - СА. Дальше - шок, вызванный событиями, вошедшими в историю как Хрустальная ночь.12 ноября 1938 года Вильм Хозенфельд пишет: «Еврейские погромы по всей Германии. Ужасная ситуация в рейхе, без права и порядка. И при этом - с неприкрытым лицемерием и ложью». Днем позже в дневнике появляется запись, сделанная после посещения кирхи: «Все поверхностно, без возвышенности, без назиданий, без критицизма - все в порядке, но только внешне».
В 1938 году гитлеровцы заняли Судеты, что было недвусмысленной преамбулой к началу войны. «Мэр Судетов говорит, что будет война. Я считаю, что это исключено - последствия были бы слишком велики». Хозенфельд был призван в армию уже в 1939-м - как резервист, годный к службе в административных, нефронтовых частях. Приказ пришел 16 августа, и уже в первые дни сентября он оказался в Польше. Там, в Вартегау, он впервые стал свидетелем того, как выселяют людей из домов, как издеваются над ними, как работает машина уничтожения.
«Мы не заслуживаем снисхождения. Мы все виноваты»
 |
| Польша, 1940 год, Хозенфельд с польским ребенком |
-Приезжая в отпуск на два -три дня, отец рассказывал нам обо всем увиденном. Он мучился тем, что не имеет возможности противостоять происходящему. Он был солдат, следовательно, обязан выполнять приказы. И все-таки отец пытался найти какой-то выход из этого кошмара. Он писал нам о том, чем занимается каждый день. Если бы эти письма прочла цензура, его бы неминуемо расстреляли, - вспоминает Детлеф Хозенфельд, которому в 1943-м исполнилось семнадцать.
«Каждый день я провожу допросы... Я не тот человек, который способен проводить такие расследования с той бессердечностью, какую здесь требуют и которая в большинстве случаев применяется... Но я все-таки доволен, что вынужден делать это, поскольку смогу хоть кому-то сделать что-то хорошее», - написано 23 августа 1944 года.
Среди спасенных им - варшавский ксендз Цицера. Хозенфельд вытащил его из лагеря, дал фальшивые документы и взял учителем польского языка на курсы для солдат. Ксендза разыскивало гестапо, о чем Хозенфельд, разумеется, не мог не знать. Как не мог не знать, что, если правда вскроется, их обоих ожидает смерть. Еще одного поляка - случайного знакомого - он избавил от смерти, вытащив из машины, которая везла обреченных на расстрел заложников. Под его «прикрытием» жил немецкий коммунист Херли, еще в 30-е годы попавший в концлагерь и чудом выживший.
- Херли рассказывал отцу о пытках, которым он и его товарищи подвергались в лагере, они много говорили о происходящем, - вспоминает Детлеф Хозенфельд. - Отец приходил в ужас: если у нас так поступают с инакомыслящими соплеменниками, как же обходятся с неарийцами?!
Родители, сестры и брат польского пианиста Владислава Шпильмана в 1943 году погибли в Треблинке. Как и еще 400 тысяч обитателей Варшавского гетто. Сам он, выброшенный из колонны обреченных еврейским полицейским, еще два года скрывался в варшавских развалинах.
Из книги воспоминаний Владислава
Шпильмана «Смерть одного города»:
Сзади меня стоял... стройный и элегантный немецкий офицер... Внезапно я понял
окончательно и бесповоротно, что выбираться из этой очередной западни у меня
уже нет сил.
- Делайте со мной что хотите, я не двинусь с места.
- Я не собираюсь делать вам ничего плохого! Вы кто?
- Я пианист...
Он присмотрелся ко мне внимательнее, с явным недоверием.
- Идите за мной.
Мы вошли в комнату, где у стены стоял рояль.
- Сыграйте что-нибудь.
Я опустил дрожащие пальцы на клавиши. На этот раз мне для разнообразия придется выкупать свою жизнь игрой на рояле. Два с половиной года я не упражнялся, мои пальцы окостенели, их покрывал толстый слой грязи... Я начал играть ноктюрн до-диез минор Шопена... Когда я закончил, тишина, висевшая над целым городом, стала еще более глухой и зловещей. Офицер постоял молча, потом вздохнул и сказал:
- Я вывезу вас за город. Там вы будете в безопасности.
- Мне нельзя выходить отсюда.
- Вы еврей?
- Да.
- Вам действительно нельзя выходить отсюда... Я принесу вам еду.
- Вы немец?
- Да, к сожалению, я немец. Я хорошо знаю, что творилось здесь, и мне стыдно за мой народ.
Он резким жестом подал мне руку и вышел.
Капитан Хозенфельд не только не выдал Шпильмана, не только приносил ему еду, он скрывал его на чердаке... фашистского штаба обороны Варшавы. Они виделись в последний раз 12 декабря 1944 года. Из воспоминаний Владислава Шпильмана:
- Держитесь. Осталось еще несколько недель. Самое позднее к весне война закончится. Вы должны выжить, - голос звучал твердо, почти как приказ.
- Вы не знаете моего имени... Если с вами случится что-нибудь плохое, а я мог бы чем-нибудь помочь, запомните: Владислав Шпильман.
Вильм Хозенфельд начал вести дневник в 1942 году - в карманной записной книжке. Попав в окружение в 1944-м, он отослал дневник полевой почтой домой.
- Видимо, отец очень хотел, чтобы мы знали, что он чувствовал, о чем он думал в эти годы, - размышляет вслух Детлеф Хозенфельд. - Он понимал, что мы уже можем не увидеться.
Оборванные на полуслове фразы, далекий от совершенства язык... Эти написанные второпях дневники - исповедь человека, осознавшего изначальную губительную лживость всего, чему он слепо верил и верно служил. И причастности к этой всеобщей лжи Хозенфельд себе уже не прощает. «Какие же мы трусы, если молчим, когда такое творится. Вот почему кара за это падет и на нас, и на наших невинных детей, потому что допуская такие преступления, мы становимся их соучастниками», - такой приговор самому себе Хозенфельд выносит в августе 1943-го.
