«Сказки о скорой помощи, или 03» Татьяны Летицкой (ч.1)
Эта книга
рассказов о различных случаях из медицинской
практики бригады «Скорой помощи» отличается
удивительной точностью психологических
зарисовок и характеристик, разнообразием
жизненных ситуаций и человеческих типажей,
некоторые из которых настолько выразительны
и красочны (пусть даже изображены всего
двумя-тремя штрихами), что остаются в
памяти читателя надолго: это, например,
псих Сергуня из сказки «Холера», женщина
с бессонницей («Доктор, у меня млявость»)
из рассказа «Диагноз», допившийся до
белой горячки проверяющий из Москвы («Сказка
про белую лошадь») и др. В «Сказках»
немало страниц, читая которые, невозможно
не рассмеяться. Однако анекдотические
ситуации и смешные зарисовки - лишь одна
грань книги. Есть в ней страницы страшные
(например, о женщине, которой верующая
свекровь не дала сделать «чистку» замершей
беременности - ведь «аборт - это убийство»...
плод начал разлагаться, и женщина умерла
от сепсиса), есть грустные и горькие. Так,
удивительно проникновенно написан конец
рассказа «Аборт» о старшекласснице, которая,
узнав о своей беременности, попыталась
самостоятельно избавиться от плода.
«Скорая» приезжает вовремя. «Настенька осталась жива, благополучно окончила школу и поступила в институт, только не в тот, в который собиралась, а в медакадемию. Она стала очень хорошим гинекологом. Мальчик, с которым она дружила, женился на ней, и даже спустя столько лет я вижу их, идущих по двору и держащихся за руки. Только детей после того случая у них нет и быть не может, к сожалению.
Настенька родилась и выросла на моих глазах, мы живем в одном дворе. Мама ее, когда мы встречаемся, отводит глаза, стараясь поскорее уйти. Вы первые, кому я рассказала эту грустную историю. Сегодня они опять прошли мимо меня, держась за руки».
Жизнь Настеньки сложилась, вроде бы, хорошо, рядом с ней всегда были любящие люди, но это благополучие лишь сильнее подчеркивает, что у принятого ею трагического решения не было даже такого «смягчающего» вину обстоятельства, как страх остаться матерью-одиночкой без денег и крыши над головой. Более того, идиллические начало и конец рассказа разительно контрастируют с поступком Насти - она ведь, по сути, пыталась убить ребенка своими руками (маятник, которым она решила для этого воспользоваться, «представляет собой огромную палку, заканчивающуюся с одного конца большим кругляшом, а с другого - металлическим крючком, которым маятник и крепится к каким-то там железякам.
Вот этим-то крючком Настя себя и пропорола. Сюрр... лежит красивая юная барышня на залитой кровью постели, а между ног торчит огромный маятник. - Зачем, девочка? - невольно вырвалось у меня, пока я налаживала капельницу. - Я хотела его зацепить и вытащить... - прошелестела она одними губами»). Любовь Настеньки и ее мужа, похожая на идиллию, породила не добро, а страшное зло, и потому финальный образ двух держащихся за руки людей (изо дня в день проходящих по двору в свою пустую квартиру), вызывает не столько умиление, сколько боль за них, становясь своего рода символом пусть и крепкого, но неприкаянно-бесцельного, бесплодного чувства. Особо ценно то, что писательница не прибегает к прямому морализаторству: рассказ построен таким образом, что читателю нетрудно домыслить и договорить несказанное - и при этом не осудить, а лишь пожалеть тех, кто, приняв ошибочное решение, искалечил свою и чужую жизни.
Однако трудно избавиться от ощущения, что творческий мир Летицкой, в котором удивительно талантливо, по-христиански светло и одновременно по-святоотечески трезво показана повседневная жизнь людей, претерпел вторжение чуждой силы. Так, и по своему нехристианскому духу, и по примитивному художественному воплощению абсолютно инородна «Сказкам» сюжетная линия, связанная с романтическими отношениями между главной героиней фельдшером Таней и доктором Витей (скорее всего, она была введена Летицкой лишь для того, чтобы соединить милые и добрые зарисовки в цельное повествование):
«- Вить, подожди, - окликнула я его, выходя следом.
- Да, малыш? - обернулся он.
- Ты хотел адреналина? - спросила я его, вставая на цыпочки, обнимая за шею и целуя.
- Доктор, нельзя ли повторить процедуру? - спросил, едва отдышавшись.
- Можно, главное, не подсядь на наркотик, - пошутила я.
- Хочу стать наркоманом.
- Пошла раздеваться, иди посылай Сашку, - сказала я доктору, наконец отлипнув от него.
- Звучит заманчиво, - в его глазах уже прыгали чертики. - Пожалуй, и я с тобой.
- Вить, я же кровь сдавать пойду, - уточнила я.
- И я туда же.
- Ты еле на ногах держишься! - возразила я.
- Ошибаешься, реанимация прошла успешна, могу разгрузить пару вагонов, - улыбнулся он. - А если проведешь реанимацию и после сдачи крови, готов остаться на вторые сутки.
- Как бы тебе меня не пришлось реанимировать.
- Готов немедленно приступить, - глаза уже темнеют. Ох уж эти глаза!
- Вить, пациент же тогда ласты склеит. В нашем адреналине крови не обнаружат».
Стоит добавить, наверно, что на момент этих «почти дружеских» отношений («-Скажи, - тихо спросил доктор севшим голосом. - Какой подвиг нужно совершить, чтобы затащить тебя в кровать? - Просто постучать в дверь, - шепнула я на ухо») доктор Витя женат и у него есть дети. Более того, героиня по-дружески общается с его женой и дочкой Иришкой, по всей видимости, не испытывая никаких угрызений совести за то, что флиртует с их мужем и отцом.
«Ну и что?» - возможно, возразят мне иные читатели. Чем, мол, виновата Летицкая, если все так и было? Если почитать другие книги про «Скорую», например, недавно вышедшую «Траекторию птицы счастья» Т. Введенской, можно убедиться, что на «Скорой» действительно часто случаются служебные романы, и правдивость Летицкой - это, скорее, плюс, а не минус «Сказок...».
Так, да не так. Как известно, художник изображает не все, а лишь некоторые отобранные жизненные факты. Кроме того, художественное произведение не только изображает действительность, но и оценивает ее. И в этом, пожалуй, главная проблема «Сказок...» - нецеломудренное поведение героини изображено в них без всякой негативной оценки (и даже наоборот, в некоторых местах интонация повествовательницы явно одобрительная). Разумеется, никто не требует прямого нравоучения о грехе блуда, но ведь мы уже убедились выше, что художественного таланта Летицкой не занимать, и когда нужно, она умеет показать неприемлемый с православной точки зрения поступок так, что читатель сам поймет, как к нему надо относиться. Однако в случае с любовными отношениями героев она этого не делает. Почему - можно только гадать.
Более того: если долгий и мучительный квазироман доктора Вити с Таней еще можно оправдать с христианской точки зрения тем, что, хотя блудных (точнее, прелюбодейных, Виктор-то ведь женат) помыслов и даже действий в нем было предостаточно, «последнюю черту» влюбленные, по всей видимости, все-таки не переступили (не по нравственно-этическим, правда, соображениям, а по психологическим: зная из опыта, что бригада, где был и закончился «постельный роман», как правило, разваливается - а для них обоих работа была самым дорогим в жизни), то финальная сцена «Сказок» лишена и этого. Сказочный хэппи-энд, как мы помним, сводится к тому, что фельдшера Таню после смены завозят домой, где с недавних пор проживает ее жених Гоша (их свадьба должна вскоре состояться, заявление в ЗАГС подано месяц назад). Интимной близостью с женихом Гошей и заканчиваются «Сказки...». Но и такой эффектной концовки Летицкой мало. Она добавляет еще один выразительный штрих - у этой постельной сцены есть непрошенные свидетели - доктор Витя и водитель Саша, которые привезли Таню домой:
«-Устала? Тяжелые сутки были? - большие теплые руки обнимают меня, прогоняя прочь все утомление.
- Немножко.
- Что-нибудь интересное было?
- Гоняли, как бобиков, по температурам. Из интересного - только мужик с корью.
Губы нашли меня, глаза превратились в стальные озера, он поднимает меня и несет в кровать.
- Поспишь?
- Потом, когда ты уйдешь на лекции.
- Как же я по тебе соскучился!
- И я, - выдохнула я.
За окном, фыркнув, завелась машина. Знакомый голос, а я так и не научилась зашторивать окна, но все это уже совсем неважно.
- Как же я тебя люблю.
- И я.
Вселенная начала свой безумный танец, вращаясь вокруг нас, унося ввысь.
Жизнь стоит того, чтобы жить!».
Надо отдать должное Летицкой: по сравнению с тем, как описывает такие ситуации современная русская литература, конечный эпизод «Сказок...» написан предельно целомудренно, здесь нет ни сладострастия, ни избыточного физиологизма. Но сам факт от этого не меняется: традиционный сказочный финал претерпел здесь показательную трансформацию - до свадьбы, которой, как правило, заканчивается любая сказка об отношениях добра молодца и красной девицы, в «Сказках...» Летицкой дело не дошло, место свадьбы здесь заступила интимная близость - современный суррогат женского счастья в стиле «покет-бук».
Вспомним, насколько по-православному начинается книга Летицкой: «Когда я писала свои «сказки», - признается автор в предисловии, - то сначала даже не думала, что из них можно сделать книгу, - это были просто воспоминания о друзьях. <...> Может быть, кто-нибудь помянет их добрым словом или молитвой. Упокой, Господи, рабов Твоих Виктора и Александра...».
А вот заканчивается книга, к сожалению, тем, что к православию не имеет никакого отношения. И даже прошедшие годы (за которые, как говорится ранее в «Сказках...», героиня сознательно приняла таинство Крещения), по всей видимости, не внесли коррективы в оценку повествовательницей событий своей молодости: в финальной сцене не чувствуется неловкости от мысли о незашторенном окне и свидетелях их с Гошей интимной близости, не ощущается запоздалого сострадания к Витиной боли (ведь их с Таней влюбленность была взаимной, каково же теперь ему было смотреть, как ее обнимает другой мужчина) и, наконец, нет ни намека на осознание того, как оценивается секс с женихом в рамках православной традиции.
