Домой
Текст и фото: Татьяна Ильина
***
В 2010 году в декабре я оказалась в Абхазии, в Дранде, в психиатрической больнице.
Это небольшое здание, в каких-то местах полуразрушенное, огороженное дряхлой и отсыревшей перегородкой, которая служит скорее психологическим барьером для предотвращения бегства, нежели реальным.
Одному из больных разрешалось выходить на улицу, потому что когда-то он был известным боксером и пользовался общим почетом и уважением.
Я подошла поближе, он задумчиво курил и молчал какое-то время, а потом произнес одно только это:
— Если в Бога не верят, они психически больными не могут быть, потому что в Бога не верят. А если в Бога верят — душевнобольные. Я — душевнобольной, я своего детства не помню.
Первым я посетила женское отделение.
Пациенты были очень приветливы и встречали меня радостными возгласами, после чего каждый старался перекричать другого и рассказать о том, что более всего волнует его:
— Рады вас видеть! Пускай пишут и пускай знают!
— Видите в какой комнате живем — даже стены покрасить не могут и полы сделать!
— Нас за людей не считают.
— А пенсию мы получаем четыреста рублей и нам на лекарства не хватает.
— Элементарная маленькая вещь, которая нужна нам здесь — вода.
— Воды нету, света нету. Как жить?
— Вот посмотрите, посмотрите... Мы в Абхазии живем — цветущий край, цветущий край!
Голос врача:
— Перестань!
Дама садится на свое место:
— Я молчу, — произносит с язвительной улыбкой.
— Если нас будут показывать, может они хоть ремонт сделают, пенсию нормальную дадут. Инвалидам...
— А что нам делать? Кому жаловаться? Мы лежим как эти самые здесь...
— Давай, ты же сказала, что песню будешь петь.
Женщина средних лет, одевшая на себя несколько курток и плотно обвязанная двумя платками (так как в комнате достаточно холодно) поет надрывным, в какие-то моменты почти истерическим, но красивым голосом:
— Ягода малина нас к себе манила. В гости звала-а-а-а-а!
Все подпевают на свой манер, вразнобой.
В мужском отделении передо мной снова открывается железная решетка. Врач:
— Так, Ромочку сфотографировали? Ты такой красавец, так красиво одет, подними руку. Подожди-подожди, сколько он продержится?.. А это Феликс — наш Божий человечек.
Через несколько минут врач снова возвращается к Ромочке:
— Хватит-хватит, ну опусти ручку, ну опусти.
Захожу в соседнюю палату. Врач говорит нежным сладко-надрывным голосом:
— Вот, гости пришли...
Слышны нечленораздельные звуки, бормотание и шепот. Кто-то из пациентов прячется под дырявое одеяло и выбирает наиболее порванный участок для наблюдения за происходящим. Один из пациентов стоит на фоне окна, заделанного черными решетками и заклеенного клеенкой, активно жестикулирует и читает какую-то роль на никому неизвестном языке.
В углу сидит красивый мужчина, побритый налысо, и, не останавливаясь, гладит себя по голове.
Входит медсестра с порциями таблеток в коробке от шоколадных конфет.
Все провожают меня, подойдя к решетке вплотную. Невнятные звуки, на этот раз напоминающие бульканье, не прекращаются, все затихает только в момент поворота громоздкого ключа в огромном ржавом замке.
Затем я оказываюсь в палате «привилегированного больного». Комната немного больше остальных, которые я уже успела увидеть, стены также холодные, бетонные, но не облезлые, покрашенные в однотонный серый цвет.
Для того чтобы согреться в комнате имеется обогреватель причудливой формы, на деревянных столиках в художественном беспорядке разложены фрукты, бульварные романы про киллеров и женские детективы. Ближе к кровати на столике лежит внушительного размера Библия, украшенная темными очками, по-видимому, служащими иногда закладкой.
Иконы и дезодоранты также небрежно раскиданы на столиках и стульчиках — маленьких и разрисованных разноцветными красками, какие мы обычно можем увидеть в детском саду.
Врач о пациенте:
— Он у нас такой аккуратный, педантичный. Он очень аккуратный у нас... Дело в том, что это у нас немного привилегированный больной — у него мама церковный служитель. Поэтому... Ну а потом, он спокойный, сохранный.
— Ты уже год лежишь тут?
Пациент с готовностью и приветливо отвечает:
— Да восемнадцатого год будет.
Рассказывает свою историю.
— В Москву прилетели с мамой, мне было лет десять, мама пошла в магазин, там в магазине, ну... Директор магазина — моя тетка. Мама вошла в магазин, я пошел гулять. Это на Бауманской было, в Москве. Иду гулять, гуляю, тут смотрю, подвальчик какой-то — здание-подвальчик. Спускаюсь в подвальчик, а там лавка стеклодува. Захожу и гуляю по этой лавке, а они стекло дуют. В трубочку. Погулял по лавке-погулял, они там что-то посмеялись между собою. Выхожу, и мама выходит из магазина, я к маме подхожу и говорю: «Мама, вот здесь была лавка стеклодува, пойдем, я тебе покажу». Беру маму, иду туда, подходим, а этого здания уже нету...
Этой лавки уже нет... Мне лет десять. Или не могу найти, или нет этой лавки.
«Мама, — говорю, — здесь только что была лавка стеклодува, я был там, видел, заходил в подвальчик». А мама говорит: «Ты, наверное, придумал». «Нет, не придумал». «Да ладно, перестань».
Вот такая вот странная история: раз и... Закончилась.
После этой странной, но действительно удивительной истории я оказалась в тесном помещении столовой, где люди едят стоя, забившись в угол, кто-то сидит за пластиковыми столами.
Eдят из железных мисок — руками или ртами, придвигая миски вплотную к лицу. На обед макароны с хлебом и бульон.
Один из пациентов ест в своей палате, которая по ширине чуть больше железной кровати, на которой он сидит.
Перед самым выходом меня догоняет пожилая женщина и импульсивно рассказывает мне, что у нее на душе:
— Мне здесь скучно, скучно мне здесь, скучно... Умереть должна — от скуки, от горя, умереть должна. Скучно, скучно, мучаюсь я здесь в больнице. Домашнего ничего кушать нету, дома у меня все есть, все есть! Дома... все есть у меня. Дома жива буду, здесь скоро умру! Домой хочу, извините меня и спасибо большое.
Я ей верю: у нее дома действительно все есть. И тоже хочу. Домой.
