В эпицентре урагана. Россия и мир на пороге 2016 года

Андрей Андреевич Сушенцов родился в 1983 году. В 2005 году окончил исторический факультет МГУ имени М. В. Ломоносова, в 2010 г. — очную аспирантуру МГИМО (У) МИД России. В 2011 г. защитил диссертацию на соискание степени кандидата политических наук по теме «Политическая стратегия США в международных конфликтах 2000-х годов (на примере ситуаций в Афганистане и Ираке)». С 2006 г. — на научно-аналитической, преподавательской и административной работе в МГИМО. Руководитель агентства «Внешняя политика», директор программ Валдайского клуба.

Не присоединяться ни к кому

Андрей Сушенцов. Фото из личного архива

— 2014 год принёс бурные перемены на международной арене. Насколько 2015-й стал его продолжением? Какие процессы шли в том же русле, а какие претерпели изменения?

— Здесь совпало два обстоятельства. Во-первых, ситуация в мире набрала большую динамику. Не только в 2014-м, но и в целом за последние годы идёт учащение крупных событий. Каждый год приносит новые ситуации, которые не учитывались в прогнозах аналитиков. Кризис накладывается на кризис, что создаёт ощущение сжатости времени.

Для нашей страны так было и раньше, но глобальной тенденцией это не являлось: 90-е и 2000-е были временем относительного благополучия и спокойствия в ядре развитых стран — Западной Европе, Северной Америке. Они ощущали поступательный, понятный им ход развития событий. Но пришли «Арабская весна», лихорадка Эбола, украинский кризис, события на Ближнем Востоке и миграционный кризис, ИГИЛ («Исламское государство Ирака и Леванта», организация запрещена в России — «ТД»). Все эти события можно было предполагать, но в реальности никто их не прогнозировал.

Второе обстоятельство — наша страна в последние два года очень сильно вовлечена практически во все крупные процессы. Если бы мы были наблюдателями, это было бы одно, но мы энергично в них участвуем, иногда на первых ролях, что создаёт ощущение эпицентра урагана. Связь между международными делами и бытом каждой российской семьи сейчас видна больше, чем прежде. Мы к этому больше готовы, чем европейцы, которые жили в сытости и достатке, а внезапно вынуждены иметь дело с терактами и наплывом мигрантов.

В целом в 2015 году происходило развитие тенденций, заложенных в 2014-м, но, к сожалению, возникали моменты из «слепой зоны», которых мы не могли учитывать. Например, российско-турецкую конфронтацию нельзя было предположить даже в самых смелых прогнозах. Россия исходила из того, что применение силы в двусторонних отношениях — это явление исключительное и настолько грандиозное, что влечёт последствия вплоть до разрыва отношений и войны. А Турция на это посмотрела иначе и предпочла использовать силу в качестве первого инструмента.

— Некоторые политологи отмечали, что когда Россия присоединила Крым, окончательно рухнула Ялтинско-Потсдамская система международных отношений. Если на протяжении 23 лет основные мировые игроки делали вид, что с распадом СССР ничего не изменилось, сейчас это уже невозможно. Наметились ли контуры нового миропорядка?

— Мне кажется, точкой отсчёта должно быть всё-таки не присоединение Крыма. По гамбургскому счёту, надо отсчитывать от раздела Югославии. А если уж идти «от основания мира», то в Европе после окончания Холодной войны границы менялись быстрее, чем в Африке после деколонизации.

Контуры нового порядка — это открытый вопрос: определённости на этот счёт нет. У нас по-прежнему есть крупный центр мировой гравитации — коллективный Запад. В совокупности он производит чуть меньше половины мирового ВВП, и внутри него есть свой центр в виде США. Они своего значения не теряют — это по-прежнему ведущая мировая держава.

Параллельно с этим энергично растут другие мировые силы на востоке. Россия до 2014 года держалась примерно на одном уровне (2-3% от мирового ВВП), потом из-за курсовой разницы валют наш ВВП сократился в долларовом выражении почти в два раза. Но с точки зрения способности проецировать силу за рубеж мы по-прежнему являемся второй мировой военной державой. И хотя не от России зависит, как будет выглядеть XXI век (она не будет одной из супердержав, как США и Китай), от того, к кому она присоединится, будет зависеть очень многое. В российских интересах — не присоединяться ни к кому, сохранять независимость и самостоятельность своих действий.

Расширение России в XVIII веке

— Для России это возможно, учитывая её слабую экономику?

— Вполне возможно. Сильная армия и слабая экономика — это обычная для нас ситуация. После Второй мировой войны ВВП Советского Союза был на порядок меньше американского, у нас не было ядерного оружия, но была самая сильная сухопутная армия в мире.

Кто-то из иностранцев даже говорил, что Россия — это не государство с армией, а армия с государством. Но для российских условий я бы это не называл ненормальным: это, наоборот, род нормы.

Любое государство — это эксперимент, и российский эксперимент сложился и пока проходит успешно. В нынешних границах Россия существует со времён Петра I (без Крыма, Северного Кавказа, Хабаровского и Приморского краёв и Тувы). Жизнь в этой географии особенно трудная — низкая плотность населения, протяженные коммуникации, северный климат, короткий посевной сезон, большая удаленность от внешних рынков, но близость от центров внешних угроз. За века люди здесь создали государство, способное защищаться и развиваться в таких условиях. В последний три столетия это государство прошло через монументальные стрессы: вторжения, крупные войны, эпидемии, гражданские войны, смены режимов — и неизменно Россия остаётся в первой десятке мировых держав и оказывает решающее влияние на пояс своих границ.

Это уже системная черта нашего развития, которая стала чертой национального характера. Хотя мы европейский народ, у нас есть черты, которых нет у других европейских народов. Мы легче переносим невзгоды и можем преодолеть большие стрессы, но не любим размеренно и равномерно трудиться. Почитайте Ключевского о характере великороссов. Если говорить о будущем, вопросы остаются, и их много. Но если сравнивать те вызовы, с которыми Россия сталкивается сейчас, с историческими вызовами, они не такие уж значительные.

— Новый миропорядок будет скорее биполярным или многополярным?

— Не думаю, что речь будет идти строго о двух полюсах, и вряд ли это было бы лучшим выходом. Я не исключаю развития международных отношений в более компромиссном и консенсусном ключе, чем сейчас. Но для этого, во-первых, на Западе должно прийти осознание, что их ресурсы небесконечны. Во-вторых, на Востоке должны взять реальную ответственность за поддержание стабильности в регионах, которые прямо не относятся к сфере их интересов. И в конечном счёте, все должны понять, что война — это не возможное решение проблемы, а исключительное и недопустимое решение. Сейчас резко снизился порог использования силы. Война уже не влечёт таких катастрофических разрушений для развитых стран, и можно вести военную операцию, даже не догадываясь об этом. Россия ведёт операцию в Сирии — на чём это отражается в нашей бытовой жизни? Практически ни на чём.

Второго дна нет

Самолёты российской авиагруппировки в Латакии (Сирия), 3 октября 2015 г. Фото — Министерство обороны РФ

— Как раз о войне в Сирии. Диапазон оценок российского вмешательства был очень широк — начиная от естественного хода событий и заканчивая «новым Афганистаном», который приведёт к гибели системы. На ваш взгляд, насколько естественным был такой разворот событий, учитывая, что Россия не воевала за пределами бывшего Союза с 1989 года, когда были выведены войска из Афганистана?

— Шаги к более активной роли в Сирии наше руководство стало предпринимать в 2012 году, когда обсуждалась инициатива заменить австрийских миротворцев на Голанских высотах российскими. Потом в 2013 году в Сирии произошёл кризис с использованием химического оружия, Россия энергично в него включилась и вместе с американцами смогла найти решение. Видимо, с тех пор в Москве стали всерьёз смотреть на потенциальные угрозы безопасности из Сирии. Главной задачей было не дать консолидироваться на неконтролируемых территориях исламистам с Северного Кавказа.

Реальное открытие военной базы и начало полётов многих застало врасплох. Но относительно своих возможностей Россия участвует в сирийском конфликте очень ограниченно: всего одна база, до сотни самолётов, причём из них бомбардировщиков две трети, а постоянно летает треть. По сравнению с другими военными кампаниями последних двадцати лет это очень маленькая операция — с Афганистаном её трудно сравнить по масштабу и по объёму задач.

Задача дезорганизации исламистского подполья нашими силами уже сейчас вполне решена. Если у сирийской армии не получится отбить захваченные территории, маловероятно, что мы пошлём туда войска. Советники, консультанты возможны, но российские танки — вряд ли.

— Насколько реальные цели российского руководства в Сирии соответствуют заявленным?

— Думаю, что оно их как понимает, так и заявляет. Здесь нет второго дна, нет задачи во что бы то ни стало поддержать президента Башара Асада. Если бы не было этого режима, всё равно мы бы обозначили там своё военное присутствие — или с кораблей, или с российской территории. На Западе считают, что России во что бы то ни стало нужен Асад плюс она хочет получить военную базу. И то, и другое — большая натяжка. Мы хотим привести к тому, чтобы ситуация больше не требовала нашего участия. Сделать это полностью, наверно, вне наших сил — в этом смысле нужна стратегия выхода из конфликта на случай неудачи.

— Чего ждать от ИГИЛ, какие ещё «сюрпризы» могут преподнести радикальные исламисты?

— Для нас всегда большая проблема — потенциально нестабильный Северный Кавказ. Нельзя исключить возобновления террористической активности в России. Но этот риск равномерно делят все западные страны. После терактов в Париже многие задавались вопросом, почему именно Франция — она ведь поддерживала как раз сирийскую оппозицию, а не Асада?..

Расширение территории под контролем террористов за счёт других региональных сил практически исключено: ИГИЛ может создавать инфраструктуру только на территориях ослабленных государств или там, где их нет. Вакуум власти на западе Сирии, на востоке Ирака, в некоторых частях Афганистана и Ливии — плодотворная почва, где они могут пустить метастазы. Но даже в военном противостоянии с маленькой Иорданией ИГИЛовцы испытают большие проблемы. Кроме того, они не могут занять территории, заселённые не арабами-суннитами: курдские, шиитские, алавитские.

Не нужно ждать быстрого выхода

Министр иностранных дел России Сергей Лавров дарит госсекретарю США Джону Керри российские помидоры и картошку. Сочи, май 2015 г. Фото — Газета.ru

— Во второй половине 2015 года отношения России с Западом если не улучшились, то разворачивались в более конструктивном ключе: стороны активно вели переговоры и делали жесты, свидетельствующие о готовности идти навстречу. Насколько возможен возврат к конструктивному диалогу, особенно на фоне противостояния терроризму?

— Думаю, здесь нет прямой связки между сотрудничеством по одному вопросу и противоречиями по другому. На Украине наши интересы по-прежнему очень различны: американцы по-своему понимают Минские соглашения, ситуация фактически в тупике. Россия против желания Донбасса выталкивает его в состав Украины, и если дать этим людям провести референдум о самоопределении, результаты многих обескуражат. Но и Киев не хочет принять Донбасс на условиях, которые устроят Россию.

Украинское государство несомненно устоится, но в каких границах, мы не знаем. Этот эксперимент будет длится несколько поколений, а «Минск-2» — сиюминутный, двух-трёхлетний эпизод. Дипломатический процесс вокруг Минска-2 не даст результатов, а значит нужно привыкать к западным санкциям как к константе нашей жизни. Допускаю, что они сохранятся на пятьдесят или сто лет, то есть в историческом масштабе — навсегда.

— Ждать ли нового обострения на Украине в 2016 году?

— Оно не исключено, но условий для возврата к «горячей» фазе конфликта сейчас нет. Без политического решения линия фронта двигаться не будет. Я не вижу причин для России форсировать события. Со стороны Киева такие причины могут возникнуть: отвлечение внимания от внутренних неурядиц, политический кризис, отсрочка выплат внешнего долга, инициатива отдельных лидеров. Но не думаю, что это приведёт к резкому изменению статус-кво — фронт снова консолидируется на какой-то новой отметке.

— Насколько президентские выборы в США могут повлиять на отношения между нашими странами?

— Вряд ли они повлекут грандиозные перемены, но точно изменят кадровый состав людей, от мировосприятия которых зависит наша жизнь. Хотя выбирать там особо не из кого: кто бы ни пришёл, он будет трудным партнёром. По крайней мере, появление нового человека, будь то Хиллари Клинтон или кто-то из республиканцев, позволит отойти от комплекса обид, накопленных за восемь лет. Не исключаю, что это может привести к некоторого рода нормализации, хотя, на мой взгляд, хорошими наши отношения быть не могут. Если они хорошие, то или у нас что-то не так, или в Америке.

Возможный кандидат в президенты США от Республиканской партии Дональд Трамп с вероятным кандидатом от Демократической партии Хиллари Клинтон и её семьёй

— Какие главные вопросы ставит перед нами 2016 год, какие ожидаемые события повлияют на ситуацию в мире?

— Мы останемся воюющей страной. Довольно тревожно развиваются российско-турецкие отношения: по худшему сценарию нельзя исключать локального военного конфликта — в море, в воздухе, в отношении космической группировки. Но скорее всего, будут найдены пути заморозить ситуацию.

Тревожная ситуация в Средней Азии, прежде всего в Таджикистане. Влияние событий в Афганистане может привести к тому, что в следующем году может «полыхнуть». В России замедляется рост нескольких секторов экономики, включая строительство и розничную торговлю. Миграционный наплыв из России в эти республики также может привести к народным волнениям.

В этом году мы видели протесты по той же причине в Молдове, но вряд ли там повторится украинский сценарий: власти давно себя дискредитировали, рейтинг всех партий минимальный.

Конечно, украинские события особенно разрушительны. Там идёт ползучая феодализация, формируются региональные центры власти. Центральный аппарат не может самостоятельно исполнять свои функции или не может конкурировать с региональными центрами. В стране возникает «семибоярщина». К чему она в итоге приведёт? Возможно, к фактической независимости отдельных регионов (не только Донбасса), как это было с Аджарией в Грузии начала 2000-х. И кто будет медиатором внутриукраинских процессов, большой вопрос.

— Чего ждать нашим соотечественникам, учитывая вновь просевшие цены на нефть, сохраняющиеся санкции и непонятные прогнозы в экономике?

— Не думаю, что возникнут жизненные угрозы нашей государственности, которые поставят под вопрос существование страны и стабильную жизнь. Но темп внешней политики останется высоким: мы будем по-прежнему вовлечены в сирийскую войну, украинский кризис, по-прежнему в поле внимания будут отношения с Турцией. Правительство будет вынуждено откликаться на угрозы вне нашей территории: если что-то взорвётся в Таджикистане, это будет требовать реакции. Но вмешательство в любом случае будет ограниченным — наши власти отличает большая доля прагматизма, даже цинизма в том, что касается расходов на оборону.

Негативная конъюнктура в следующем году по-прежнему сохранится. Не нужно ожидать быстрого выхода из нынешнего некомфортного состояния. Все процессы, с которыми мы имеем дело, продолжительны, но конечны: и операция в Сирии, и конфликт с Турцией, и украинский кризис. Тем, кто помнит 90-е, это покажется пустяком.

Беседовал Даниил Сидоров

Фото на главной — hq-oboi.ru, фото на слайдере — britishexpats.com