Как физик из МГУ избежал тюрьмы за любовь к небу

Уголовное дело по ст. 211 об угоне самолёта Як-52 с аэродрома ДОСААФ в Ишиме (Тюменская область) завели на Кудряшова в июне 2015 года. Заявление об угоне написал человек, продавший Илье самолёт за миллион рублей по объявлению в интернете. Как выяснилось позже, сотрудники отделения ДОСААФ торговали государственной техникой, сбивая номера с деталей и выдавая её за свою.

― Илья, два месяца назад благополучно закончилась история с самолётом, которая длилась год. К какому итогу пришли?

― На текущий момент дело закрыто, уголовное преследование завершилось, меня исключили из списка террористов. Но, например, зарплатная карточка так и не разблокирована. Коллеги говорят, что мне пришла премия, а проверить я не могу. Так пока и живём. Нам вернули залог (полмиллиона рублей), а самолёт как улика находится у продавца, денег за него при этом (миллион рублей) я не получил. К тому же, от знакомых из авиационного сообщества я слышал, что продавец снова пытается продать мой самолёт…

― В социальных сетях вы часто обращались с благодарностью к людям, которые вас поддерживали и собирали деньги на залог и адвокатов…

― Да, сейчас мы процессуальным образом будем добиваться моральной компенсации от государства за уголовное преследование, около миллиона рублей было потрачено на адвокатов, причём половину этих денег собрали незнакомые мне люди. Хочется вернуть им то, что они пожертвовали. Также помогали депутаты Ищенко и Выборный, они откликнулись на мой официальный запрос в Госдуму. Антон Ищенко отправил депутатский запрос в прокуратуру. Благодаря Анатолию Выборному, который сам обладает огромным опытом в юриспруденции и работал в прокуратуре, дело дошло непосредственно до генерального прокурора. Ваши коллеги, журналисты, которые поднимали эту тему, тоже внесли немалую лепту.

― Вы также писали о колоссальном опыте, который извлекли из истории с самолётом. Как именно вы собираетесь его использовать?

― Во-первых, это, конечно, огромный личный опыт. Теперь я философски отношусь к жизни. Такое чувство, что меня запихнули в стиральную машину, утрамбовали, отжали, а потом встряхнули и спрашивают: ну, что ты по этому поводу думаешь? С другой стороны, после стирки вроде как цвета остались, отбеливатель не сильно въелся, не сел… Во всех смыслах этого слова. Я могу жить, дышать и заниматься творчеством. А мог вообще убиться. Так что самолёт ― это обидная частность. Я пережил ужасный опыт и надеюсь, он пойдёт на благо обществу. Ведь этот опыт принадлежит также и всем людям, которые меня поддерживали. Нужно его реализовать так, чтобы помочь системным проблемам разрешиться.

― И для каких систем эта ситуация стала лакмусовой бумажкой?

― Вся эта ситуация показала системные проблемы ДОСААФа: он мёртв, там не делают ничего. Есть проблемы с юстицией, но перегибы на местах неизбежны.

Потом выяснилось, что наше общество вообще не представляет себе, что такое малая авиация, относится к ней как к недоразумению. Через десять лет мы, возможно, будем летать на частных самолётах больше, чем ездить на машинах, если сможем создать легкие аккумуляторы. Уже сейчас с точки зрения цены самолёт доступнее, чем некоторые четырёхместные машины, он имеет все шансы стать их аналогом. Правда, законодательно относится к недвижимости. В Европе каждый день покупают и продают самолёты. У нас действует шаблон, что самолёт ― это роскошь, а автомобиль, который может стоить в два раза больше, ― нет. Нужно понять, что это рациональное средство передвижения для страны, где из города в город можно добираться неделю на поезде. Когда летишь на маленьком самолёте через всю Россию, замечаешь, насколько она большая, малозаселенная и насколько там не развита авиация. Летишь над тайгой в полной тишине и спинным мозгом ощущаешь, как медведи на тебя смотрят и облизываются.

Авиатор ― не новый русский, который ведёт себя неадекватно в небе. Это человек с высокой внутренней дисциплиной, ответственный не только за свою жизнь, но и за жизнь пассажиров и тех, кто внизу. Сам себе врагом не будешь, в твоих же интересах поддерживать технику в хорошем состоянии. Гораздо вероятнее, что два автобуса столкнутся, чем у твоего самолёта, которым ты занимаешься ежедневно, отвалится хвост. Авиация безопаснее, только люди этого не понимают и боятся.

― Но ведь для управления самолётом нужно специальное образование?

― Это другая проблема. Сейчас практически нет авиационных центров, где готовят пилотов. Большой авиации можно научиться в училище, а чтобы стать частным пилотом, нужно заплатить полмиллиона рублей. При этом ближайший центр находится в Казани. Я учился с 14 лет, бесплатно, в аэроклубе в Королёве ― это общественный реликт, то хорошее, что осталось от Советского Союза. Дополнительные сложности создаёт забюрократизированность процедур получения свидетельств лётной годности. А помимо моторных навыков, нужна ответственность, планирование. На данный момент отрасль находится в стагнации, политики говорят о её значимости для общества, но государственных программ нет. Отрасль готова развиваться, но для этого нужно создать предпосылки, необходимы административные решения. Благодаря ей можно было бы повысить эффективность экономического рынка, создать рабочие места, решить проблему транспорта, инфраструктуры. Без малой авиации нет большой ― мотивация начинается с создания маленьких машин.

― Вы собираетесь вернуть свой самолёт?

― Да, я подам в суд на продавца за мошенничество. Для восстановления социальной справедливости, а не в качестве злобы или мести. Денег у него нет, раз он пытается продать мой самолёт второй раз, так что попытаюсь забрать саму машину. Я покупал самолёт на свои деньги, но это не просто транспортное средство ― он нужен нам для экспериментов: отрабатывать инженерные технологические решения, испытывать особенности приборов, тренировать вестибулярный аппарат ― все мы хотим летать высоко. У меня есть ещё один самолёт ― на юг слетать или в гости. Мы делаем проект пилотажного самолёта, опытно-конструкторскими работами я занимался параллельно с уголовным преследованием. Сейчас проект с самолётиком приостановлен ввиду отсутствия финансирования, и моё основное поле деятельности ― это астрофизика.

Работа, конечно, спасала во время следствия. Странное ощущение, когда ты занимаешься физикой, находишься над реальностью психологически, а в реальности творится такой сюр, что кажется, ты беспрерывно спишь и просыпаешься, чтобы поработать. Когда я занимаюсь любимым делом, я нахожусь в информационном вакууме, у меня есть задача. А следствие ― это что-то нереальное, сказка, отстаньте, это не про меня. Спутнику и электронам неважно, что со мной происходит, под следствием ли я ― им нужен результат. Я сидел с ноутбуком и программировал прямо перед кабинетом следователя ― все смотрели, мол, что это он делает. Давящая ситуация. Можно просто сойти с ума, если не чувствовать поддержку.

― Неудивительно, что многие учёные после вашей истории ещё больше захотели уехать.

― Для учёного главное что? Свобода творчества, свобода мысли и внутреннего мира. Наверное, не помешает наличие в стране системной оппозиции. Нам не хватает должного финансирования науки, её социальной значимости. Учёному в России жить трудно, некоторые ежедневно совершают гражданский подвиг, работая за 20 тысяч рублей в месяц. Но в любой стране есть свои минусы. Так, в Европе социальный статус учёного выше, но там нет постоянных позиций. Поработал над проектом ― и появилась жизненная неопределённость. У нас устроено по-другому.

Сейчас многие проекты приостановлены из-за кризиса и санкций. Умудрились с НАСА поругаться, с украинскими ребятами, которые работали в Дубне. Конечно, конкуренция ― это триггер для развития военных технологий, которые потом отражаются на остальных сферах. Но всё-таки дружить лучше, чем воевать ― и с экономических, и с гуманистических, и с технологических позиций. Когда политика начинает диктовать нам, учёным, условия работы, это ещё больше затрудняет нашу деятельность.

― Ещё одна проблема ― это, наверное, отсутствие молодых специалистов в отрасли?

― Наука работает так: вкладываем рубль, а на выходе получаем десять рублей спустя годы. Только государство может быть в этом заинтересовано. Механизм привлечения молодёжи в науку должен действовать через создание конкурентных зарплат. Если в банке получают в два раза больше, то человек, конечно, идёт в банк. Да и престиж отрасли нужно поднимать. Мы занимаемся этим в МГУ, организовываем ежегодно в октябре Фестиваль науки. Тысячи людей приходят с детьми, они смотрят модели самолётов, всегда «облепляют» скафандр. Наша наука не про авиацию, а про возможность мечтать. Не просто в облаках летать, а профессионально мечтать. Когда в обществе есть мечтатели ― это здорово.

Беседовала Дарья Лабутина

Фото из архива Ильи Кудряшова