Джулиан Лоуэнфельд: за что «адвокат Чебурашки» любит Пушкина

Фото: Photoshelter.com

Джулиан Генри Лоуэнфельд родился в Вашингтоне. С отличием окончил Гарвардский университет (диплом по русской литературе), стажировался в Ленинградском государственном университете, получил диплом юриста в Нью-Йоркском университете. Круг его интересов весьма широк: поэт, драматург, судебный юрист, композитор и переводчик с восьми языков. Уже много лет Джулиан живёт на две страны, в России и в Америке, увлекается русской литературой, театром, музыкой. В 2012 году перевёл на английский книгу архимандрита Тихона (Шевкунова) «Несвятые святые». В том же году принял православие.

«Зачем тебе Россия? Ты хочешь работать в ЦРУ?»

― Джулиан, у вас есть немецкие, еврейские, шотландские, кубинские и португальские корни. Чем вас привлекла Россия?

― Я люблю Россию! Наверное, я полюбил её сразу и мне это было суждено с рождения. Хотя приехал сюда впервые уже взрослым, выпускником Гарварда. Это был ещё Советский Союз. В детстве я здесь не был, хотя моя бабушка по папе была русской еврейкой, её звали Анна Исаевна. Я хорошо её помню: она была эмигранткой из Одессы. В связи с погромами они с прадедом иммигрировали в прогрессивную, как им показалось, Германию, «где не будет антисемитизма». Увы! Не тут-то было! К счастью, бабушка спаслась и оказалась потом в Техасе, в Остине, дожила до старости. Помню, как она пела «Волга-Волга, мать родная, Волга, русская река». Но она не рассказывала мне про Россию, я был тогда слишком мал. С нами она говорила по-немецки. А ещё помню, как она, отвечая на звонок телефона, говорила по-русски: «Слушаю!» И если её не понимали, она вешала трубку и говорила, с русской «р»: «Wrrrrrong номер!».

― Ваш другой прадед, немецкий славист Рафаэль Лёвенфельд, был первым переводчиком произведений Льва Толстого на немецкий язык. Может быть, любовь к России ― от него?

― Но я его никогда не видел ― он умер в 1910 году, как и Лев Николаевич, с которым они очень дружили. Прадедушка тоже в своё время вдруг полюбил Россию, выучил русский язык… Он некоторое время работал корреспондентом газеты Berliner Tagesblatt в Санкт-Петербурге. Переводил Тургенева и Толстого. Потом в Германии он основал свой театр, в котором состоялась мировая премьера пьесы Толстого «Власть тьмы» в прадедушкином переводе. Его театр приезжал в гости во МХАТ, они общались с Немировичем-Данченко и Ольгой Книппер. А после революции в доме нашей семьи в Берлине жили Набоковы, снимали комнаты. Потом из Германии нашей семье пришлось уехать ― фашисты пришли к власти. И уже дедушка мой не говорил по-русски, папа тоже не говорил, а мама была с Кубы и тоже, соответственно, не говорила по-русски.

В детстве у меня не было разговорной русскоязычной практики, и про Россию я знал только самое страшное. Это было время холодной войны. Мне говорили, что Россия ― это империя зла. Родственники мамы, эмигранты с Кубы, ненавидели Кастро, а вместе с ним коммунизм и всё с этим связанное. Так что родители отнеслись к моей любви к России с переживанием, отговаривали. Моя сестра тоже нисколько не больна Россией, совсем ей не интересуется и считает меня чудаком. Но каждому своё. Меня Россия тянет...

― Как же вы уладили этот вопрос с родителями?

― Вообще, я жил по планам родителей. Переехал в Россию уже только после того, как их не стало и они уже не могли расстраиваться. Помню, как они говорили: «Зачем тебе это нужно, ты что, хочешь работать в ЦРУ?» А я отвечал: «Нет, я хочу быть поэтом!» Папина реплика была: «По миру пойдёшь». Родители говорили: «Что ты будешь делать с этой русской литературой? Хочешь выучить чужой язык ― учи японский или китайский! Это практичнее!»

Хотя думаю, что в душе отец был рад моему решению, моей духовной связи с Россией. В 2009 году я перевёл и поставил «Маленькие трагедии» Пушкина в Центре искусств Михаила Барышникова в Нью-Йорке. Отец успел увидеть эту постановку, а я успел увидеть слёзы у него на глазах... Со сцены (я сыграл Сальери) я даже увидел, что папа плачет. И я тоже расплакался (а публике казалось, что Сальери плачет, оттого что он Моцарта убил!)

Мои родители, к сожалению, ушли. Но, знаете, родные от нас никогда до конца не уходят, и самое лучшее, что они нам давали, остаётся с нами и даже усиливается после их ухода. То, что мешало нам принимать это хорошее, уходит очень быстро, нам становится не на кого обижаться, а всё чудесное, доброе, тёплое, мудрое, что они нам давали, остаётся.

Стихи запоминаются, правила ― нет

I loved you once, and still, perhaps, love’s yearning
Within my soul has not quite burned away.
But may it nevermore you be concerning;
I would not wish you sad in any way.
My love for you was wordless, hopeless cruelly,
Wracked now by shyness, now by jealousy,
And I loved you so tenderly, so truly,
As God grant by another you may be.

Александр Пушкин, перевод Джулиана Лоуэнфельда

― Когда вы увлеклись русской литературой?

― «Увлёкся» ― это не то слово: я полюбил! И полюбил с первого взгляда, иначе никак. Я учился на втором курсе юридического факультета Гарварда, и услышал случайно на улице, как кто-то пел красивую песню под гитару. Я не был в тот момент знаком ни с русской литературой, ни с культурой, и если и увлекался чтением, то в основном французской литературы. Я не знаю, что меня так поразило в той песне, ведь я не понимал ни единого слова. Да и мелодия была не самой гениальной на свете ― просто во мне что-то ёкнуло, как будто позвало... Это необъяснимо, просто я почувствовал, что в этой песне есть душа. Оказалось, это была песня Булата Окуджавы «Пока земля ещё вертится… (молитва Франсуа Вийона)». 

После этого я принял решение учить русский язык. Сначала в Гарварде, потом год стажировался в Ленинградском государственном университете. Позже у меня была замечательная преподаватель ― Надежда Семёновна Брагинская, великий пушкиновед. Она очень много мне дала: невероятную заботу, тепло… Но при этом она была очень требовательным педагогом. Редко хвалила, много критиковала, спорила. Но она верила в Пушкина и верила в меня. Мне всегда хотелось её обрадовать. Мы читали по-русски, обсуждали поэзию, я учил наизусть ... Мы вовсе даже не занимались литературой, я просто иногда приходил к ней попить чаю, она угощала меня супом, мы общались. У неё был такой красивый русский язык, такое знание всего, такая глубокая душа... Она для меня эталон интеллигентного человека. Мы с ней дружили до конца её жизни.

Фото: «Русский мир»

Нас с ней свёл забавный случай. Я должен был передать ей от кого-то посылку из Америки. Звоню по телефону. Взяла трубку её дочь: «Мам, там специалист из Гарварда приехал!» Подошла к телефону Надежда Семёновна, пригласила меня в Эрмитаж, потом Царское село, в Лицей... А разве я мог отказаться? На следующий день она пришла на встречу и поняла, что приехал никакой не специалист, а непонятно кто ― студент в майке, а не профессор в бабочке... Но уже было поздно, ей пришлось везти меня в Царское село. Так мы подружились, и поняли, что это было правильно. Бог такой изобретатель! Есть всё-таки какой-то промысл, провидение... Если вы любите, если вы ищете, то ответ будет.

― Чем, как вам кажется, отличается русская литература от литератур других стран и народов?

― Духовным подходом. Это, конечно, нельзя сказать про всю русскую литературу во все времена и эпохи, но в целом... «Между печатными строками читал духовными глазами», ― Пушкин заложил основы этого чтения между строк, дальше это развивали другие писатели, тот же Чехов, например. Важно не только то, что сказано, но и то, что недосказано. Это очень явственно присутствует в русской литературе, это её характерная черта, и мне это очень близко.

― Кстати, вы владеете восемью языками. Как вам это удаётся?

― Я свободно говорю на английском, немецком, французском, русском, испанском, имею довольно неплохое знание португальского, итальянского, немножко знаю иврит, на латыни читаю. Но я знаю людей, которые гораздо больше знают языков, чем я. 

Когда растёшь в семье эмигрантов, языки даются легче: со мной с детства говорили на разных языках. Что касается сознательного изучения во взрослом возрасте, как например, в случае с русским языком, признаюсь, что поначалу мне было сложно. Я никак не мог заставить себя выполнять какие-то скучные упражнения, читать глупые диалоги... И это, к счастью, быстро поняли и сразу дали мне Пушкина. Я с таким подходом согласен: когда я учу кого-то другим языкам, даю сразу поэзию, потому что после этого у людей распускаются крылья, они хотят учить язык!

Фото: Photoshelter.com

Вот когда вы в детстве учились говорить, вам разве сразу сказали, что сейчас будет именительный падеж, потом винительный, родительный, потом дательный? Нет, конечно! Дети учатся языку по наитию, по чувствам, по интуиции, по желанию донести свои чувства до другого человека. Стихи запоминаются, правила ― нет. Главная цель любого учителя любого предмета ― передать любовь к предмету, страсть, сделать так, чтобы сам ученик загорелся, сам себя учил дальше. 

Поэзию на иностранном языке поначалу воспринимать сложно. Сегодня люди не понимают шекспировского языка XVII века. Но если актёры понимают, то и ты поймёшь. Надо сначала понять все слова, потом перечесть, чтобы услышать музыку стиха, а потом лучше всего послушать, как это стихотворение читают люди, носители языка, с пониманием и чувством.

― А как вы учили русский?

― Я учил русский язык, как хулиган. Вместо того, чтобы ходить на уроки морфологии и филологии, делать домашние задания, я встречался с русскими друзьями, ходил с ними в театр, в кино, на концерты, в кабаки... Общение помогает, и да, немножко водочки развязывает язык. На уроках я появлялся редко, зато на экзаменах у меня были отличные результаты, гораздо лучше, чем у тех, кто с почти религиозной дотошностью ходил на все занятия и серьёзно учил все правила.

Помню, когда я только приехал в Питер, ко мне на Невском подошёл незнакомый тип. А я тогда очень плохо знал не только русский язык, но и вообще быт. Подошёл и говорит: «Третьим будешь?» А я не знал, что это значит, и в растерянности отвечаю: «Ээ... о’кей» (когда американец не знает, что говорить, он говорит «о’кей»). ― «Рубль дай!» ― говорит. А рубль для меня тогда не очень большие деньги были, дал. ― «Пошли, братан!» Ну, я пошёл. А на следующий день проснулся с ужасным похмельем, но зато с беглым знанием русского языка! В общем, хулиганство. Пока стажировался, я только общался, ничем не занимался больше... С одной стороны, не рекомендую, но с другой ― надо легче ко всему относиться, это, на мой взгляд, даже пушкинский подход. Серьёзный подход, во всём методический, мне кажется, даже в каком-то смысле проявление гордыни, а гордыня ― страшный грех.

Фото: Photoshelter.com

Конечно, я делал кучу ошибок, пока учился, меня поправляли. И по сей день! Не сразу же я заговорил ямбами! Потом я вернулся в Америку и стал заниматься своей непосредственной карьерой, работал юристом. Я ведь родился в семье потомственных юристов, папа ― профессор международного права в Нью-Йоркском университете, сестра ― адвокат, прадед, о котором я уже рассказывал, тоже был юристом, защищал права евреев, дядя был адвокатом. Я тоже получил диплом юриста в Нью-Йоркском университете, стал специалистом по защите интеллектуальной собственности. Но и здесь моя работа оказалась во многом связана с Россией. Я неоднократно представлял интересы российских киностудий в суде, в том числе «Союзмультфильма», «Мосфильма» и «Ленфильма».

― Да, вас называют «адвокатом Чебурашки»…

― В Америке обижали бедного Чебурашку: распространяли диски без лицензии. На тот момент я был довольно известен, делал переводы некоторых фильмов на русский язык, и «Союзмультфильм» меня нанял защищать свои права в споре против американских пиратов. Поэзия помогает в судебном деле, она придает красноречие, которое помогает выиграть дело. И знание русского языка очень помогло: нужно было знать материю.

― И всё-таки основным делом вы считаете литературу или юридическое искусство?

― Я считаю, что основное дело нашей жизни ― это любить. Где можем, как можем. В данном контексте, может быть, нужно защитить клиента, а в другой ситуации нужно подарить цветы или написать стихи. Мы родились для того, чтобы любить, вот вся моя вера.

«Не берите в голову, приходите в храм», ― это очень по-русски

― В 2012 году вы крестились в православие…

― Это очень личный вопрос, я не люблю об этом говорить. Мне очень не нравится, что в последнее время так много людей хвастается своей верой. Я не хочу навязывать никому свои взгляды, могу только сказать, что в какой-то момент я реально на себе ощутил, что есть сила, неравнодушная к нам. Православие показалось мне ближе. Я очень не люблю, когда кто-то учит других жить и верить. Религия ― это проявление любви. «Вера, надежда, любовь, но любовь из них больше» ― вот во что я верю и чем мне близко православие. Раньше я скорее не верил, чем верил, сомневался. И поэтому у меня большая симпатия к тем, кто сомневается. Я уж точно не считаю, что нужно кого-то преследовать за его веру или неверие.

Лично мне православие помогает жить, это устав некий. Хотя у меня не получается соблюдать все каноны, бывает, я несколько недель не хожу в храм, но всё же есть стержень, это хорошо. Почему православие мне ближе, чем другая религия, я не знаю ― для меня это сродни вопросу, почему мы любим тех, кого любим. Любим и всё! Да, мы можем назвать какие-то хорошие черты их характера, но ведь любим-то мы их не поэтому! Разум здесь тоже в какой-то мере присутствует, но всё равно есть ощущение, убеждение даже, что это судьба. Мне кажется, что все самые важные и заветные решения в нашей жизни выбираются за нас. Для встречи с Богом вы должны быть открыты, иначе она не произойдёт. Есть очень много людей, для которых религия ― это как военный устав. Я не уверен, что это вообще тогда вера. Это скорее служба.

Издание книги «Несвятые святые» на английском языке. Перевод Д. Лоуэнфельда

Иногда я сомневаюсь, задаю вопросы... Владыка Тихон (Шевкунов), который меня крестил и стал моим духовным отцом, говорил, чтобы я всё равно приходил в храм, не дожидался, когда все мои вопросы разрешатся, когда я найду на них ответ. Он говорит, просто побудьте с нами, помолитесь с нами, послушайте хор, исповедуйтесь... «Не берите в голову, приходите в храм», ― это очень по-русски, очень тепло и душевно. Наверное, именно это меня привлекает в православии ― тепло. Но это личное дело каждого человека, правда. И за что ещё я ценю Пушкина, так это за то, что он тоже никогда не навязывает ничего. У него при этом чёткое видение вселенной, ощущение небесной гармонии…

― А что вера для вас?

― Как я могу это описать? Как можно объяснить, почему внутри ёкает? Я могу любить, я могу переживать ― а я объяснить, почему, не могу... Словами этого всё равно до конца не описать. Нет формулы, нет причин. Любовь определяет нас, а не мы её. Или, как говорил Тютчев, «мысль изреченная есть ложь».

― Но ведь лирику как род литературы определяет как раз то, что она призвана описывать чувства и выражать ощущения...

― Парадокс. И писать, и молчать надо для того, чтобы выразить чувства. Нужно искать этот баланс. В наше высокотехнологичное время нас всё время что-то отвлекает, мы не можем сосредоточиться, не успеваем просто быть, а уж молчать нам тем более тяжело. Мы не успеваем думать о самом главном.

Знаете, какая самая важная, на мой взгляд, строка во всём романе «Евгений Онегин»? Когда Онегин приходит в сад на встречу с Татьяной, получив её письмо и... «Минуты две они молчали». Две минуты ― это очень долго! Смотрели друг другу в глаза и молчали ― да вся его отповедь меньше времени занимает! Контакт пошёл между душами, а за ним ― трагедия разрыва этих душ. Мне это доказывает, что между Татьяной и Евгением была настоящая, глубочайшая любовь. Может быть, это было просто от неудобства, но я так не чувствую...

Было бы обыденно, если бы она в конце ему отдалась, а так ― это вечное томление, желание, недостижимость... Собственно, результат здесь не очень интересен, это не наше дело, поэтому Пушкин останавливает свой рассказ: «Блажен, кто не допил до дна...» Это искусство ― вовремя замолчать. Пушкин это мастерски умел делать. И вообще, в гениальном искусстве всегда есть некая пауза, двусмысленность: Гамлет сумасшедший или нет? Пенелопа узнала Одиссея или нет? Онегин любит Татьяну или нет, а Татьяна ― Онегина?

Поэтом нужно родиться

― Каково ваше любимое произведение Пушкина?

― Как такое можно сказать? Сегодня одно, завтра другое ... «Но сердце вновь горит и любит ― оттого, что не любить оно не может». Вот как надо жить! И в этом, кстати, на мой взгляд, заключается православие.

― А есть что-то, в чём вы с Пушкиным не согласны?

― Например, я воздержался бы от дуэли. Сегодня эта культура светской чести, к счастью, уже прошла. Я не понимаю её: в чем замарана честь жены, если она не виновата, зачем чего-то доказывать кому-то? А тогда, увы, другого выхода не было, такая была культура. Или, например, захват Польши. Сейчас мы воспринимаем Польшу как другую страну и не были бы в восторге, если бы русские войска начали бомбить Варшаву. А в то время это была одна империя, и Пушкин ощутил это иначе, чем мы бы сейчас ощутили... Или азартные игры ― я их страшно боюсь. Может быть, потому как раз, что я прочёл Пушкина и Достоевского?

― С кем бы вы сравнили Пушкина из зарубежных поэтов?

― Я бы сравнил Пушкина с Уитменом, с Шекспиром, с Йейтсом, хотя разница большая. Из общего ― волшебство, лёгкость, мастерство, радость, мощь, безбрежное, бездонная любовь. Опять-таки чувство. А ещё я сравнил бы его с Моцартом. Общее ― лёгкость, детскость, врождённое чувство гармонии и дар к счастью.

Прозаиком можно стать, поэтом нужно родиться. Ты слышишь какие-то строки, это как наваждение. Поэт ― это тот, кто пытается музыку языка и грацию художественного произведения использовать для того, чтобы передать словами то, что словами не передашь. Это задача поэта: передать то, что не передается... 

― Что может быть критерием того, что передать получилось?

― Мурашки.

― Говорят, вы отмечаете день рождения Пушкина шире, чем собственный. Это правда?

― У меня день рождения на следующий день после Пушкина, так что получаются два праздника подряд. Сначала мы читаем Пушкина, делаем концерт в его честь. В пушкинский день рождения мне всегда хочется находиться с людьми, читать его стихи вслух. А в мой, бывает, ни с кем не хочу видеться, хочу куда-то уехать.

В этом году 6 июня в 19.00 в бальном зале театра «Москонцерта» на Пушечной улице, 4 будет вечер поэзии Пушкина, будут романсы Чайковского, Мусоргского, Рахманинова, Танеева и даже мои какие-то будут романсы. И я буду читать и по-русски, и по-английски. А на следующий день состоится мой творческий вечер в книжном магазине «Гиперион» в Хохловском переулке, дом 7-9, строение 3. Приходите!

Беседовала Анастасия Прощенко