От 22 июня до Победы: рассказ военного журналиста

Михаил Лощиц. Выборг, март 1941 года

Михаил Фёдорович Лощиц родился в 1917 году в Одессе. Вырос в селе Мардаровка Одесской области. Работал телеграфистом на почте, трудился в местных газетах. В 1939 году был призван в армию. Служил в Ленинградском военном округе наводчиком гаубичного артполка 123-й стрелковой дивизии, затем заместителем редактора полковой газеты. В Великую Отечественную войну ― на Ленинградском фронте; был агитатором полка, секретарём, заместителем редактора и редактором дивизионной газеты «На боевом посту», заместителем командира стрелкового полка по политической части. Фронтовые воспоминания Лощица позже вошли в его книгу «В первом эшелоне. Записки военного журналиста» (1988). После войны окончил Военно-политическую академию имени В. И. Ленина. Работал в газете «Красная звезда», заместителем главного редактора газеты «Советский флот», первым заместителем главного редактора «Красной звезды». В 1972 году Михаилу Лощицу присвоено звание генерал-майора. Награждён орденом Отечественной войны I степени, орденом Трудового Красного Знамени, орденом Красной Звезды и многими медалями. Скончался в 2015 году в Москве.

Рыбалки не будет

Мне оставалось служить до осени сорок первого года ― осенью кончался мой срок действительной военной службы. В 1939 году я был призван, и в 1941-м должен был возвращаться домой, к своей жене, к своему сыну. Не получилось.

Почти перед самой войной я приезжал домой на побывку. Жена должна была меня провожать до Мардаровки на поезд. В одном месте в селе Фёдоровка дорогу перегородил ручей, и так она и не смогла этот ручей перешагнуть. Мы с ней тут расстались, и так вышло, что очень надолго. Уже снег таял, весна наступала, и этот ручей нас разделил на много лет, на всю войну.

В артиллерийском полку я был наводчиком 152-милимметровой гаубицы. А товарищи, которые были в дивизионной газете, узнали, что я когда-то, ещё в Мардаровке, в газете работал (там была многотиражка при машинно-тракторной станции), и переманили меня в «дивизионку». В Гатчине и в Пушкине, бывшем Царском Селе, я тоже работал в многотиражных газетах.

Это перед самой войной было. Поскольку заканчивался срок моей службы, я просил редактора, чтобы меня не производили в командиры (потом, во время войны, это стало называться «в офицеры»). Тогда я бы оказался в кадрах армии и о том, чтобы демобилизоваться, поехать домой, не могло быть и речи. Он сначала отговаривал меня, потом согласился. Но через некоторое время началась война. Тогда, хочешь не хочешь, меня сделали младшим политруком (одно из специальных воинских званий армейских политработников в 1935-1942 годах, соответствовало лейтенанту ― «ТД»).

Михаил Лощиц с армейскими товарищами

А дивизия наша стояла в Выборге. Это был воскресный день, 22 июня. Утром ребята из редакции собирались на рыбалку и меня пригласили, поскольку я в этом отношении мало что знал: в Мардаровке негде было рыбачить. Ждём мы редактора Чабурина (он пошёл в штаб дивизии), он приходит и говорит: «Ребята, никакой рыбалки не будет, началась война». Не только Германия напала на нас, но и Финляндия, а мы стояли рядом с ней. И в тот же день или на следующий мы отправились на фронт ― он проходил по границе с Финляндией.

Трофейные апельсины

Война оказалась очень тяжёлой, и на первых порах для нас очень невыгодно складывалась обстановка. Ленинград, рядом с которым я находился, через какое-то время тоже подвергся нападению. Наша дивизия ещё держалась на Карельском перешейке, а вот те силы, которые наступали со стороны Прибалтики и Пскова, довольно быстро подошли. Кончилось тем, что Ленинград оказался в блокаде. Ценой больших потерь и больших усилий врага остановили, и немцы начали окапываться, готовиться к обороне. Кроме того, часть сил они сняли с Ленинградского фронта и перебросили под Москву, потому что там разгорелись самые ожесточённые сражения.

Под Москвой была первая наша серьёзная победа в войне. Я тогда уже работал в политотделе дивизии и по просьбе Чабурина принимал по радио очередную сводку Совинформбюро (по одной из радиостанций передавали самые важные сообщения для газет, в том числе для дивизионных). Я её принял и увидел, что это совсем другая сводка: в ней говорилось о том, что немцам нанесли контрудар, что были освобождены некоторые города, сотни населённых пунктов. Я эту запись принёс в политотдел (там начальник отдела Втюрин собрал всех своих работников), влетел в землянку и стал зачитывать это сообщение. Когда зачитал, все воспрянули духом: кто стал аплодировать, кто «ура» кричать. Потом они спохватились и начали меня подбрасывать в воздух. Я говорю: «Остановитесь, дистрофики!»

Михаил Лощиц с женой Тамарой и сыном Юрием. 1940-е

С едой тогда было очень плохо ― с первых месяцев начались перебои. Поскольку наша дивизия находилась на фронте, солдату на передовой полагалось 500 граммов хлеба в день. Приварок был, конечно, тоже очень скудным: какие-то крупы, чуть-чуть жиром заправляли. Мы забыли вкус картошки, лука, чеснока, мясо очень редко попадало к нам. Но требовали, чтобы еда была горячей даже для тех, кто в окопах стоял. А кто не на передовой ― связисты, сапёры, те получали по триста граммов хлеба. Вместо хлеба иногда давали сухари: пару сухарей дадут ― считалось, получил пятьсот граммов хлеба. Повара ухитрялись делать из хвои какие-то напитки, чтобы поддерживать организм витаминами.

У нас под Ленинградом испанская «Голубая дивизия» (250-я дивизия испанских добровольцев ― «ТД») воевала. Мы её разгромили потом, а у них, кроме всего прочего, апельсины были ― захватили их (смеётся).

Прорыв блокады

Блокада была тяжёлым временем. Немцы уже не наступали, финны пытались наступать в конце 1941 года, захватили Выборг и подошли к старой государственной границе по реке Сестре, которая была до Советско-Финляндской войны. Здесь мы держали оборону, а потом нашу дивизию вывели и начали готовить к наступательным боям по прорыву блокады, которые произошли в январе 1943 года.

В самом Ленинграде я бывал во время блокады ― приходилось ездить туда по всяким делам. Ленинград был без света, не ходили трамваи, город подвергался систематическим обстрелам, налётам. А тут накопили сил и пошли прорывать блокаду. Навстречу шёл Волховский фронт. Нам надо было пройти навстречу друг другу километров, может быть, пятнадцать, но они были очень укреплены. Наша дивизия тоже участвовала в этих боях. И вот когда блокаду прорвали, через несколько дней построили железнодорожную ветку, по которой можно было какие-то продукты завозить в Ленинград. Через год, в 1944-м, в январе месяце блокада была снята полностью. Тогда наша дивизия пошла вперёд, захватила Лугу и приказом Верховного главнокомандующего Сталина была названа Лужской.

Михаил Лощиц на фронте. Декабрь 1943 года

А во время прорыва блокады командир дивизии меня направил в один из полков. У него появились сведения, что там неважно обстоят дела, какая-то растерянность. И я под покровом ночи с одним связным, который из этого полка пришёл, добрался туда. Нашёл там командира полка, его заместителей, увидел, что никакого беспорядка нет, они твёрдо руководят своими подразделениями. Тут же доложил по телефону командиру дивизии и получил от него указание проследить, как идёт пополнение артиллерии, которая была придана этому полку, и доставка снарядов, чтобы артиллерии было чем стрелять, если противник опять предпримет танковую атаку.

За участие в боях по прорыву блокады Ленинграда меня тогда наградили медалью «За отвагу». Не такая уж большая награда, но я ею очень дорожу.

Слушать музыку боя

Во время своей службы я несколько раз был назначен вместо погибших или раненых товарищей. А сам, как видишь, прошёл всю войну, не получив ни одного ранения ― вот только контузия была у меня.

На войне очень важно уметь слушать музыку боя. Если артиллерийский обстрел идёт или миномётный, или авиация противника налетает, то надо выбирать такое место, где тебя не так может задеть пуля или осколок. Причём хорошо, если есть выемка! Был случай: по какому-то заданию я оказался в тылу нашей дивизии. И в это время как раз по этому месту ударила немецкая авиация, начали рваться бомбы. Я скомандовал: «Ложись, ребята», ― и все легли. И вот начали рваться бомбы. Там неподалёку стояла кухня, повар и повариха сидели и чистили картошку. И тот, и другая получили ранения и выбыли из строя, а мы легли ― и ничего. Правда, у меня плащ продырявило.

А в другом случае планшетка (она и сейчас где-то здесь лежит) оказалась у меня на спине, и её тоже осколком пробило в двух-трёх сантиметрах от позвоночника. И вот таких случаев великое множество, потому что мне приходилось и в атаку ходить, и преследовать противника. Как-то мы с моим однополчанином Андреевым участвовали в преследовании противника, отбили артиллерийскую батарею. Это случилось, когда уже немцев погнали от Ленинграда и мы наступали в Прибалтику. Но они очень хитро отступали: ночью отойдут на некоторое расстояние, пять-шесть километров ― и останавливаются, и опять организуют оборону. Это им обходилось без всяких потерь.

Михаил Лощиц и Тамара Грабовенко. 1945 год

И вот мы с Андреевым решили рано утром, пока они не успели ещё на новом рубеже окопаться как следует, нанести удар, чтобы они не могли так безболезненно переходить с одного рубежа на другой и сберегать свои силы. Дали нам несколько танков, несколько машин, и нанесли мы рано утром удар по немцам. Вот тогда мы захватили эту батарею, наши артиллеристы повернули её в сторону противника и начали вести огонь по врагу. Погнали их дальше, захватили группу пленных и потом доложили командиру корпуса Мартынчуку: видимо, так надо поступать, не давать им безнаказанно переходить с одного рубежа на другой.

Последний день войны

Войну я закончил не в Берлине и не в Вене, а в Курляндии ― это южная часть Латвии ― между Тукумсом и Либавой (ныне Лиепая ― «ТД»). Там были окружены около тридцати немецких дивизий, которые отступали из-под Ленинграда, из-под Новгорода, из других частей Прибалтики. Наша задача заключалась в том, чтобы их держать там: немцы старались перебросить их туда, где у них всё, так сказать, горело, потому что бои уже к Берлину приближались. А эту группировку мы должны были удержать. И как только поступали данные о том, что они пытаются часть этих сил перебрасывать морем в Германию, мы организовали, как могли, наступление, чтобы не дать им возможность это сделать. И получилось так, что эта группировка оказывала сопротивление ещё и тогда, когда в Берлине было уже всё закончено.

И вот в последний день ― это было чуть ли не 8 мая ― наш полк находился во втором эшелоне, и нас вызывают к командиру дивизии, чтобы получить задачу. Мы должны были выдвинуться вперёд, вступить в бой с противником, а полк, который там сражался, ― отойти во второй эшелон. И вот в это время закралась боязнь за собственную жизнь, что бывало очень редко на войне. Чувствуем, что война уже, по сути дела, кончилась, а эти сволочи ещё тут сопротивляются! И только мы так стали переживать про себя, как вдруг стало известно, что немецкая группировка сдаётся в плен. Они получили из Берлина приказ капитулировать. И эти пленные немцы, а их там огромное количество было, начали целыми колоннами выдвигаться. Нам потом пришлось их, уже как военнопленных, конвоировать в наш тыл. Вот так кончилась для меня война.

Письма с фронта

Никакой связи с женой у меня долгое время не было. Она ведь была на оккупированной территории, в селе Фёдоровка. Их освободили весной 1944 года, и как только это произошло, я стал писать туда письма, потому что не знал, живы они или нет. Даже когда ещё не освободили, но подходили к этим местам, уже написал: думаю, пока письмо идёт, их освободят. Написал жене, написал её родителям, написал своему брату ― он там тоже где-то должен был быть, даже написал в сельсовет. И стал ждать. Потом стали поступать письма оттуда ― не так много времени прошло. Я узнал, что они живы-здоровы, оформил документы, чтобы они могли получать материальную помощь от меня. Эти деньги особой цены не имели, но всё-таки была какая-то поддержка.

После Победы мы ещё стояли в Курляндии, и я попросил короткий отпуск. Помню, через Москву с трудом, но добрался. Сначала в Котовск (до 1935 года ― Бирзула, с 2016 года ― Подольск ― «ТД»), а потом на каком-то товарном поезде доехал до Мардаровки. Иду домой, и Тамара встретила меня. А Юра находился в это время в Фёдоровке. Мы пошли в Фёдоровку, и он выскочил меня встречать. Он родился в 1938 году, а я уехал в армию в конце 1939-го, так что, конечно, меня не помнил. Но он и сейчас вспоминает некоторые подробности той жизни: запомнил, как немцы отступали и как наши пришли.

Беседовал Даниил Сидоров

Фото из архива семьи Лощицев