Шёл за общением, а оказался добровольцем в ПНИ

Про Николая в движении говорят, что он «работает в свободное от волонтерства время». С гитарой и дружеским разговором он приходит когда в детдом, когда ― в психоневрологический интернат. Но вы думаете, от сострадания?

― Не было никакого сознательного решения, ― объясняет Николай. ― Просто мне на установление контакта требуется продолжительное время. А, например, даже в онкологической больнице, куда тоже ходят «Даниловцы», все время разные дети. Для меня это каждый раз проблема: опять надо устанавливать контакт. Проще приходить туда, где меня знают. Мне подходит что-то более продолжительное: когда встречаешься с человеком на протяжении месяцев, есть динамика в отношениях.

― Получается, что установить контакт с обычными детьми для вас проблема, однако вы хорошо ладите с «особыми детьми»? Вам с ними комфортно?

― Получается, да. Я хожу с ним с гитарой. Как правило, в детдоме-интернате (ДДИ) мы посещаем группы достаточно сохранных детей, которые если не говорят, то понимают. Они вполне адекватно реагируют на все слова и могут донести мысль или желание. Но даже если говорить о совсем тяжелых, когда непонятно, слышит он тебя или нет, то я и к ним иду с гитарой. Воспитатели говорят, что детям нравится.

― А как вы вообще стали волонтером?

― К «Даниловцам» я пришел три с половиной года назад. Было такое состояние на тот момент ― хотелось чего-то делать. А через соцсети все время доходила информация, что вот, например, приглашают погулять с человеком с ДЦП. Я смотрел ― где? Далеко, другой конец города. И опять же ― чем мы будем заниматься? Просто буду человека катать? Непонятно. И так, кликая по ссылкам, я набрел на Школу социального волонтерства «Даниловцев». О, они еще и обучают! Стал смотреть сайт, увидел группу благотворительных ремонтов.

А я в то время искал какого-то общения, потому что общение на работе меня не устраивало. И раньше я участвовал в разовых мероприятиях, в мастер-классах помогал, каких-то театрализованных штуках. Но это все было разово, а хотелось стабильного. Мне показалось, что ремонты ― это оно: и полезное дело, и общение.

― И что вы ремонтировали?

― Первый мой объект ― квартира на Воробьевых горах: молодая семья, у них трое или четверо маленьких детей. Потом был «долгий» объект на Текстильщиках, где мы делали ремонт в квартире под инвалидную коляску. Там жили мама с сыном, она специально купила квартиру на первом этаже. Обслуживающая компания сделала ей пандус, а остальное делали мы: перестраивали стену, расширяли проем дверной.

― Понравилось?

― Благотворительные ремонты ― это большая ответственность. У нас нет избытка в материалах. Поэтому, если ты накосячишь, исправлять будет нечем. Есть у нас шпаклевка ― ее надо израсходовать умело. Потому что больше ее нет. Вот от этого устаешь.

― А как вы пришли к детям?

― Как-то мы с волонтерами ездили в паломническую поездку и заезжали по дороге в детский дом. Устроили там концерт: песню спеть, фокусы показать. Я взял гитару, спел две песенки, и координатор группы волонтеров в ДДИ №24 предложила мне сходить к ним в интернат и выступить перед детьми. Я поехал сначала с гитарой, а потом решил ходить туда как волонтер. А через какое время начал ходить и в психоневрологический интернат (ПНИ №30) ко взрослым.

― Что это были за дети? Вы представляли, кого увидите?

 ― Нет, я не изучал заранее ничего. Это был День аиста, праздник, когда приходят потенциальные усыновители. Я ходил по группам, играл везде по паре песенок: «Круглую песню» из проекта «Смешарики» и «Зеленую карету» Суханова. Из того посещения я мало что запомнил. Но заметил, как дети, которые сидели и смотрели выступления, обнимали воспитателей. Мне казалось, что в подобных учреждениях все жестко ― никаких контактов, «а то на шею сядут!», и все ведут себя смирно. А тут смотрю ― и воспитательница его обняла. Это перевернуло мое представление об интернатах ― я не увидел там казармы, которую боялся увидеть.

Через неделю я пришел в пятую группу уже волонтером. И мы играли в «Барыню», «Бояре» ― танцевально-песенные игры. Дети как-то сразу со мной контакт нашли, и я с ними играл, а они меня друг у друга перехватывали. Они были расположены к общению, и все легко получилось.

― И потом было легко?

― По-разному. Допустим, кто-то из мальчиков подходит и говорит: «Ты мой папа». Говорю: «Нет». А он настаивает: «Папа!» И все время, пока мы общаемся, называет меня папой. Я, разумеется, перестаю на это реагировать, и мы дальше играем. Его реальность ― какая-то другая. И я не мог ее нарушать.

Но вот координатор группы Вика говорит: «На этой неделе день рождения у Леши». Мы идем, поздравляем Лешу, хоровод, каравай, дарим подарок ― фломастеры или блокнот. И сразу все дети налетают: «У меня тоже день рождения был на той неделе!» Меня это сначала тревожило ― пусть даже ребенок это придумал, как мы можем не подарить ему подарок? В его-то реальности день рождения есть! Но тут Вика говорит: «Ах ты, хитрюня, я же помню, что у тебя день рождения летом!» Смотрю, ребенок заулыбался: обычная реакция разоблаченного лукавства. И я тогда понял, что зря парился ― не надо с ними общаться по-особому, просто надо иметь в виду, что какие-то темы могут быть болезненными.

― С кем вам комфортнее всего?

― С детьми лет 10-11. Чтобы с ними можно было поиграть в кубики, подурачиться, поиграть в автобус. Помню восторг одного мальчика: мы с ним жонглировали игрушечным мотоциклом.

― Вас и вашу гитару знают во многих социальных учреждениях. Сколько раз в неделю вы выходите волонтерить?

― Сейчас хожу не очень часто ― по воскресеньям ко взрослым в ПНИ, на неделе чередую ― иду или на ремонт, или к детям в интернат. А до этого было чаще: дважды в неделю ― к детям в ДДИ, каждую субботу ― на ремонт, в воскресенье ― в ПНИ.

― А живете-то вы когда? Получается, что волонтерство ― это и есть ваша жизнь.

― Дело в том, что я хожу к конкретным людям. Во второй группе детдома-интерната есть Саша, Вика и Зоя. Нет, я их не выделяю во время посещения, иногда даже не удается с ними пересечься, когда я прихожу к Махарану или Алексею из другой группы. Я просто этих ребят давно знаю, и время от времени мне хочется их навестить, просто поболтать. Мастер-классы проводить мне, если честно, тяжело, приятнее общаться или петь.

― Получается, вы «в ответе за тех, кого приручили»?

― На входе в эту систему у меня были сомнения. Был страх, что они ко мне привяжутся, а мне не захочется ходить…

― А они будут ждать и плакать.

― Да. И был момент, когда я принял решение, что пойду на риск и подпущу их ближе. Сейчас они для меня уже близкие люди, которых я иногда посещаю как родственников.

― А в ПНИ к кому вы ходите?

― Для меня сейчас это лучшая группа, от которой я чувствую какой-то заряд. Для себя я это объясняю тем, что люди к нам приходят сами. Тут нет такого, как в детских интернатах, когда вся группа должна присутствовать на занятиях с волонтерами, потому что с одним ребенком воспитатель не останется.

― А были какие-то проблемы, с которыми надо было обращаться к психологам «Даниловцев»?

― Я ходил на тренинги по выгоранию, и когда сам выгорел, оценил эти знания. В одно из посещений ДДИ мы сидели на веранде, и все ушли гулять, а я остался с одной девочкой. У нее была какая-то электронная штука, поющая песни, и я стал подпевать: «Облака, белогривые лошадки…». Я с ней сидел и пел, ей очень нравилось, настала пора уходить, и тут девочка очень агрессивно стала себя вести: «Нет! Не отпущу, не будем заканчивать!» Воспитатель говорит: «Отдай музыкальную шкатулку». Та: «Нет! Не отдам!» Стала драться, плеваться.

И потом каждый раз, когда я приходил к детям, эта девочка всегда меня примечала и издали кричала: «Зайди к нам! И к нам!» Мы еще раз пришли, и случилось еще хуже. Там даже не было 15 минут идиллии ― сразу начался крик, она потом за мной бежала и матом на меня кричала, и ногами пыталась ударить.

На одном из тренингов у «Даниловцев» я поделился этой ситуацией, и мы попробовали ее проиграть, чтобы осмыслить все мотивы поведения. Нас учили справляться с затянувшимися реакциями, чтобы не давать им прорасти. Иногда мы рассматривали чью-то ситуацию, и потом я понимал: «Ага, а у меня тоже есть такое же, как у других!». Например, мне казалось, что один мальчик очень агрессивно ко мне относится, и когда мы распутывали случай волонтера из другой группы, я понял, что происходит. Ребенок ждал усыновления, а ведь могут и не усыновить! Через агрессию он выражал свой страх перед неизвестностью. Конкретно я там бы ни при чем, и когда это понял, начал по-другому себя вести.

После таких тренингов я сумел найти подход и к той девочке. Она боялась, что мы к ней больше однажды не придем, это был страх потери. Просто она по-другому не умела эмоции выражать.

― Что вы можете сказать людям, которые хотят волонтерить? Это сложно или легко? Каждому ли подойдет?

― Я вижу, что многие приходят с одними мотивами, а потом эти мотивы либо переосмысливают, либо уходят через полгода, потому что получили не то, что хотели. Некоторые думают, что будут помогать с христианской такой точки зрения, что надо к ближнему приходить. А тут есть структура волонтерская, у которой есть свои законы, где надо, например, делать фотографии. Многие пытаются от этого как-то увильнуть, сохранить свое служение в тайне. А я, как уже говорил, шёл в волонтёрство за общением, но оказалось, что это ― самообман: закончили смену, и каждый пошел своей дорогой.

― Но фактически вы нашли общение, только в ПНИ!

― Да, спустя какое-то время. Точка входа в эту сферу будет одна, а потом можно обнаружить себя в другом месте. Как я ― вошел через ремонты, а потом обнаружил себя в театральных занятиях в психоневрологическом интернате. И мне это нравится.

Беседовала Анастасия Кузина