Рэпер Хаски за «спасение душ их»

Фото: Spb.kp.ru

Несмотря на многоплановость собственного творчества (он режиссёр и сценарист, участник проекта «Живые поэты», хип-хоп-исполнитель), Дмитрий выделяет именно слово «рэпер»: «БэнгБэнг. Как худеют звезды // БэнгБэнг. Рэпер Хаски», превращая реальность в пространство игры с самим собой. В этом карнавальном пространстве есть «зло песенное, а не зло истинное», смерть здесь — нечто вроде циркового выступления. Кузнецов в течение часа свисает из окна отеля Ritz-Carlton, а потом через группу во «ВКонтакте» приглашает фанатов на «церемонию прощания с рэпером Хаски», где в течение нескольких часов лежит в гробу, после чего открывает глаза. Безусловно, это можно рассматривать как буквальное выражение строк: «Мне приснятся мои похороны» и «Твои сорок дней уже идут». Но эта история — и про Воскресение тоже: героя забирают в четверг, в пятницу он «умирает», в воскресенье вновь оказывается живым.

Я неслучайно касаюсь перформативного сопровождения творчества Хаски. Рэпер логически продолжает сюжеты песен в реальность, где за выстрелом («бэнг-бэнг») следует смерть. Личность лирического героя — это получеловек, псоглавец. Отсюда и «звериный» псевдоним автора, и альбомы «сбчьжзнь» и «Евангелие от собаки». Песни Хаски отличает «собачий» взгляд снизу вверх, пристальный к неэстетичным, но ароматным деталям: «Помнишь, ты умерла? И мы твоё мясо ели, // Что пахло, как мумия, забытая в мавзолее» — на основании этих строк рэперу было выдвинуто обвинение в пропаганде каннибализма. Животное начало в текстах рэпера усиливается через обилие повторов, звукоподражаний, подкрепляется особой манерой выступления и танца — рваной, истерической, дёрганой.

Фанаты строят предположения о болезнях, которые могут проявляться таким образом. Но наиболее подходящим мне кажется слово «юродство», к пониманию которого Хаски подошёл близко в песне «Дурачок»: «А дурачок, он всегда видит Бога-Бога». Низость юродства, хождение на четырёх ногах помогает постичь возвышенные вещи, буквально почувствовать себя Божьим сыном: «Когда мне башню ***** [снесёт], — день близок, клянусь, — // Мной овладеет мысль: я — Иисус». Несмотря на сниженную тематику, религиозные сюжеты встречаются у Хаски во многих песнях, лирический герой сравнивает себя и с Иудой, и с протопопом Аввакумом, однако особенно интересен текст «Бит шатает голову», который можно отнести к молитвам: «Бит шатает голову, голову мою // А перед выцветшей иконою Господа молю».

«Ощущение почвы человеку давала религия — нам важно иметь концептуальное знание о своей роли в системе жизни», — говорит рэпер в одном из интервью.

Фото: Spb.kp.ru

Русская традиция стихотворной молитвы восходит как минимум к стихам Державина, продолжается Пушкиным и Лермонтовым, активно развивается в Серебряном веке, не чужда и шестидесятникам. Стихотворная молитва обычно строится императивно — например, у Булата Окуджавы: «Мудpому дай голову, // Тpусливому дай коня»; у Лермонтова: «Окружи счастием душу достойную», то есть предполагает формулировку запроса. Именно плотная поэтическая структура лучше всего подходит для этой цели. Также молитва может включать в себя (и чаще всего включает) обращение: «Непостижимый Бог, всех тварей Сотворитель, // Движениев сердец и помыслов Прозритель!». Молитва — это мост между «я» и «Ты» (просителем, лирическим героем и Богом, Тем, к кому он обращается).

В песне «Бит шатает голову» вид на эту ситуацию открывается со стороны, сбоку. «Перед выцветшей иконою Господа молю» — герой как бы смотрит на себя извне. О чём он будет просить, с чем обратится к условному «ты»? Адресат долго не возникает, поначалу герой рассказывает о своём опыте в пустоту, никому: «Водка уже вот-вот, и кадыка поперек», и вдруг оказывается: адресат — женщина, мать. «Я буду твоим сынишкой, махать тебе во все окна // Наскучит — продашь меня, если примет комиссионка», — низвергает Хаски важный христианский мотив верности, неотречения. При этом он подчёркивает могущество и мудрость той, к кому обращается: «Шмонай мою голову, как ты научилась // Там только страх и стыд». Финальная строфа, которая логически должна содержать непосредственно просьбу, полностью написана изъявительным наклонением, утвердительно: «Мы умрем, когда сиги дотлеют», «как жил — бедно и глупо // Прорасту тайгой на руинах этого клуба». Герой не спрашивает разрешения и не просит — он утверждает. К кому он обращается? Это женщина? Это мать? Кому он кричит «Бэнга! Псина! Псина! Псина!»?

«Мама у меня ходит и в буддийский храм, и в христианский», — рассказывает Дмитрий. Сам он, родившись в Улан-Удэ, тоже посещал и дацан, и православную церковь. К какому существу он обращается? Какой Бог живёт в Бурятии (напомним, что буддизм — атеистическая религия)?

Для чего нужно юродство, собачьи танцы, пространство игры и перформанса? «Задача как бы следующая — рассказать о современном человеке, о человеке в современных условиях», — говорит рэпер. Но выполняя её, Хаски задействует древнейшие сюжеты, маски, образы. Его молитва — не только обращение человека к Богу, но и человека к людям, призыв увидеть ближнего своего и смотреть на него во все глаза, будь он дурачок, сын-недотёпа или же одинокий юноша с простреленным лицом.