О выборах и выборе

Фото: Ivbg.ru

На дому обычно голосуют те, кому сложно прийти на участок: пожилые люди, больные, инвалиды. Те, с кем я мало сталкиваюсь в своей обычной жизни, и те, в чей мир я могу ненадолго заглянуть. Поэтому и в тот раз я присоединилась к членам комиссии, ходившей по домам с урной для голосования.

В одной из квартир нас радушно встретила пожилая женщина с приколотой к нарядному платью брошкой. Помню, еще в прихожей я залюбовалась стенами: они были завешаны картами, а на полках стояли рынды и макеты кораблей. Веяло романтикой путешествий и открытий… Вручив нам бахилы («чтобы не возиться лишний раз с обувью, вам же еще много квартир обходить»), старушка объяснила: это все от ее мужа, бывшего моряка, плававшего с разными экспедициями. «А теперь он болеет, вот мы и голосуем на дому», — и она повела нас в комнату, где мы увидели ее мужа.

На кровати под одеялом, время от времени издавая тихие хрипы, лежал старик-паралитик, который уже не мог говорить и шевелиться. Бывший моряк, участник экспедиций.

— Простите, но мы не выдаем бюллетени для голосования недееспособным, — после случившейся паузы одна из женщин неосторожно произнесла то, о чем мы все вместе подумали (в двух квартирах мы уже отказали по той же причине).

От радушия хозяйки не осталось и следа, и как-то очень холодно, но в то же время напряженно она нам ответила:

— А кто здесь недееспособный? Он все видит, слышит и понимает, он имеет право голосовать! Витя, ты нас слышишь?

Старик на кровати моргнул и что-то прохрипел.

— Но как же он поставит галочку?

— Я поставлю за него.

— Это запрещено законом.

Старушка вся поникла, села за стол и упавшим голосом спросила:

— И что же делать?

Фото: ТАСС

Она, кажется, очень любила своего мужа, а ему, кажется, очень немного осталось. Мы попробовали предложить другое: чтобы он при нас попробовал произнести, за кого он хочет проголосовать, а она бы при нас поставила галочку в эту графу. Старушка искренне вознегодовала:

— Что же вы такое предлагаете, это же нарушение тайны голосования!

Мы согласились. Старик хрипел. Старушка сгибала и разгибала пальцы…

В конце концов мы сошлись на том, чтобы муж хозяйки при нас позволил заполнить свой бюллетень жене. Тот снова моргнул, опять что-то прохрипел, хозяйка поставила за него галочку, проголосовала сама и почти с тем же, только немного усталым, радушием проводила нас до дверей. С днем выборов мы ее поздравили сами.

Я потом думала, что же было дальше. Сняла ли она брошку сразу, закрыв за нами дверь, или проносила до вечера? Поздравила ли своего мужа с голосованием, улыбалась ли при этом? Плакала ли в другой комнате о том, что все произошло не так торжественно, как ей хотелось бы, и, может, не стоило ни брошки, ни бахил?

Ответов на эти вопросы я не знаю.

Но я восхищалась и продолжаю восхищаться этой женщиной. Ежедневно ухаживая за лежачим больным: вынося за ним утки, борясь с пролежнями — она продолжала видеть в своем умирающем муже моряка и члена экспедиций, который принадлежал не маленькому миру их квартиры, а большому миру, где он хотел бы что-то значить и иметь право. Право на поступок, право на выбор, право менять мир, в котором он живет.