Смирение — это бунт
 |
| Фото: Pinterest.ru |
Действительно, когда люди поступают не по-христиански, вроде бы наша обязанность им на это указать. Не хочется говорить «ткнуть их в это». Вроде как для их же блага.
Но как понять, когда нужно промолчать, а когда — сказать? Я для себя решила, что ровно тогда, когда хочется промолчать, надо говорить, а когда хочется говорить — надо промолчать.
В детстве у меня был сборник карикатур, и там была картинка как раз на эту тему. Начальник пнул подчиненного, подчиненный потом пнул ребенка, ребенок пнул собаку. Такая «пирамида смирения». Очень легко смирять тех, кто слабее нас. А мы с готовностью смиряемся перед теми, кто сильнее. Перед теми, кто может на наше «вразумленьице» дать не очень приятную обратную связь.
И вот это желание смириться перед сильным и посмирять слабого — на самом деле совершенно не про христианство. Сказано: «Если вы будете любить любящих вас, какая вам награда? Не то же ли делают и мытари? И если вы приветствуете только братьев ваших, что особенного делаете? Не так же ли поступают и язычники?» (Мф. 5:46-47).
Если смиряетесь перед сильными и смиряете слабых, — не то ли делают и неверующие? Необязательно быть христианином, чтобы приводить в жизнь этот простой психологический механизм: тормозить свою агрессию там, где может «прилететь» в ответ, — и с удовольствием выпускать пар, когда ничего не угрожает.
Если хочешь кого-нибудь посмирять — смиряй начальника, смиряй того, от кого зависишь. Легко смирять женщин и детей. Легко смирять тех, кто привык к унижениям. Попробуй, подойди к «браткам» и посмиряй их!
На самом деле этот механизм абсолютно естественный, это практически рефлекс. А христианство, это безумное странное христианство, призывает к инверсии этого механизма.
Некоторые поступки Христа порой приводят как пример его «агрессивности». Часто для окружающих Он неприятный человек, который говорит неудобную правду, делает неудобные вещи. При этом Христос не стремился делать их кому-то в контру, а просто поступал по любви. И если внимательно посмотреть, когда Христос смиряется и когда смиряет, можно заметить, что Он делает это совсем не как мы. Он смиряется перед слабыми, перед зависимыми. Он смиряется перед женщиной, которую сейчас забьют камнями. Он подставляет щеку сумасшедшему, запертому в пещере. А смиряет Христос сильных, от которых зависит Его жизнь. Он приходит в храм и переворачивает столы людей, у которых есть деньги, власть, влияние. Он приходит и именно им бросает вызов. Не тем слабым, которым легко читать лекции про их моральное несовершенство — безумцу, маргиналу, отщепенцу, блуднице. Нет, Он приходит к сильным и именно им говорит неприятную правду. На мой взгляд, христианское смирение — это подражание Христу в переворачивании нашего привычного алгоритма мыслей и действий.
 |
| Христос выгоняет торговцев из храма |
Романтичное зло и «нафталиновая» добродетель
Иногда смирение предполагает и говорение неприятной правды, и готовность принять то, что потом тебе за эту правду последует. «Ибо дал нам Бог духа не боязни, но силы, и любви, и целомудрия». Вот этой силы нам действительно часто не хватает. Наше смирение формируется из слабости, из страха.
У архимандрита Саввы (Мажуко) есть замечательные рассуждения про добродетель: в какой момент слово «добродетель» начало «пахнуть нафталином», вызывать ассоциации, что это скучно, ужасно, уныло?
В античной традиции это слово означало самые лучшие качества — то есть именно силу, мудрость. В какой момент добродетель стала какой-то пугалкой, стала ассоциироваться с унынием, слабостью, каким-то ханжеством? Легко сказать: я слабый, я ничего не могу, моя хата с краю, ведь я же добродетельный. И очень сложно быть действительно добродетельным, когда человек вынужден работать над собой, перебарывать страхи и бороться со злом в себе и вовне.
В XIX веке были популярны идеи просветителей, которые отказывались от «религиозного дурмана Средневековья». Они полагали, что христианство неправильно понимает природу человека, считая, что она повреждена грехом. Просветители утверждали, что человек от природы добр, порядочен, адекватен. И вдруг появился Фрейд и начал всех ужасно раздражать, потому что разрушил этот идол «порядочного человека». Он показал, что человеком часто движут какие-то «темные импульсы» — неприятные, некрасивые, даже неприличные.
Архимандрит Савва говорит, что христианство не призывает нас быть порядочными. Христианство призывает нас быть святыми! А быть святым — зачастую значит выпадать из общества, из системы, то есть, быть «маргиналом». Быть тем камнем, который отвергли строители. Быть готовым, что «порядочные» и «приличные»люди оттолкнут тебя. И при этом находить в себе мотивацию, чтобы все равно идти по избранному пути.
И вот вместо «порядочности» и «приличности» мира сего нам предлагают какую-то странную святость, привнесенную из вечности.
Раньше я смотрела на христианство извне и думала, что унылая, «нафталиновая» добродетель и есть его сущность. А зло, наоборот, такое романтичное, такое яркое, такое бунтарское, оно для людей интересных и оригинальных. О, этот ангел света, который пошел на бунт против самого Бога! Но вдруг я поняла, что на самом деле всякого разного хаоса, жути, порока вокруг — большинство, это и есть база. А добродетель и смирение на этом фоне — вот настоящий бунт против порядков мира, таких далеких от добра.
Материться, курить, пьянствовать — это просто, это не требует духовного усилия. А значит, это никакой не бунт. На самом деле ты просто встраиваешься в поток, но тебе нравится считать себя оригинальным.
 |
| Фото: Pinterest.ru |
Кротость — это трусость?
Вы можете задать логичный вопрос: «Дарья, но чего вы про бунт? А как же кротость?». Но что такое кротость? Это когда ты проявляешь меньше агрессии, это мирное состояние души, это плод христианства. Но, опять же, мы должны понимать: наша кротость — она от того, что мы «беззубые», от страха? Или наша кротость — это осознанное решение, духовное упражнение?
Если кротость — это боязнь конфликта, то это не суть смирения. Оказывается, чаще всего Христос говорил ученикам: «Не бойтесь». Так почему страх не входит в список грехов? Наверное, все-таки потому, что Христос нисходит к слабым. Он понимает: если в них «тыкать» их слабостью и называть ее грехом — это будет бесчеловечно. И вместо того, чтобы говорить: «Вы плохие, вы боитесь», Он говорит: «Не бойтесь». Хотя прекрасно понимает, что мы все равно боимся. И только из этого «не бойтесь» мы можем быть по-настоящему смиренными.
Кажется, Шварценеггер говорил: часто человеку на плохонькой машине хочется выжимать газ по полной, обгонять всех, подрезать. А когда пересаживаешься на хорошую машину, это желание пропадает: уже не нужно никому ничего доказывать. Вот это для меня истинное смирение. Смирение из силы, из уверенности, из веры.
Одного боксера спросили: «Что для вас смирение?» И он ответил: «Я не хожу по темным переулкам». Как вы думаете, он боится, что его изобьют? Нет. Он говорит: «Я боюсь, что, если ко мне кто-то пристанет, это может закончиться для него очень плохо». То есть, смирение — это осознанное сдерживание своей силы. Мне очень понравился этот образ.
А когда мы смиряемся со злом вокруг себя, оправдывая это тем, что такие кроткие — это на самом деле трусость. Мне кажется, что здесь важнее смирение перед волей Бога, пославшего эту ситуацию, чтобы ее исправить.
Приведу пример ужасно неприятного для меня духовного упражнения. Когда я вижу людей, которые в метре от урны бросают окурок себе под ноги, мне больше всего хочется... отвернуться и промолчать. Но я заставляю себя подходить, делать замечания, вступать в конфликт, спрашивать: «Вам помочь донести до урны?» Я ведь ужасно, ужасно не люблю конфликтовать с людьми, поэтому это упражнение стоит мне огромных усилий.
Стокгольмский синдром
Есть люди, которые хотят канонизировать Ивана Грозного, Сталина, считают их истинными православными царями. Мол, они приносили осознанные жертвы для очищения народа. Удивительно, что люди жаждут себе таких святых, таких кумиров! Жаждут оправдать и сакрализовать их жестокость.
Но есть еще один несостоявшийся «святой». Он в среде своих почитателей называется Святой Атаульф Берлинский. Догадались, кто это? Да, Гитлер.
Представляете, насколько люди возводят в абсолют этот антихристианский механизм, когда «сильному можно все»? Эту Раскольниковскую идею, что есть особый тип людей, которые вне морали, и на все их жестокости можно придумать некую божественную санкцию.
 |
Удивительно, что одни и те же люди находят самые страшные слова для несчастных женщин, порой вынужденных думать об аборте — и при этом легко оправдывают Гитлера, Сталина, Ивана Грозного. Для блудницы, в отличие от Христа, мы найдем самые жесткие слова, забросаем ее самыми страшными увещеваниями, — а для сильных мира сего отыщем миллион оправданий.
Знаете, что такое стокгольмский синдром? Когда, например, террористы брали в людей заложники, а потом эти люди влюблялись в них, пытались с ними дружить. Так, может быть, это и есть настоящее христианское смирение? Может быть, стокгольмский синдром — это проявление любви к врагам?
Я думаю, что это как раз настоящее антисмирение, псевдосмирение, псевдолюбовь. Это сильный механизм, который срабатывает и на уровне конкретного человека, и на уровне целых народов. Это попытка приспособиться: наверное, здесь срабатывает подсознательный инстинкт самосохранения. Ты пытаешься счесть опасную ситуацию нормой, своего мучителя — хорошим, а его действия правильными. Ведь он сильный, имеет власть над тобой. И тогда смиряться перед ним и любить его становится очень легко и приятно.
Я бы хотела закончить свое размышление цитатой митрополита Сурожского Антония: «Смирение — одна из самых мужественных евангельских добродетелей. Мы же умудрились превратить его в жалкое свойство раба. Мало кто хотел бы быть смиренным, потому что смирение представляется людям отвержением человеческого достоинства. То же относится к послушанию. Мы хвалим ребенка за послушание, тогда как на самом деле он проявляет покорность и лишен собственной воли. Мы очень редко интересуемся, что у него на сердце и принимаем блеющую овцу за овцу стада Христова. Прослыть смиренным, послушным, кротким воспринимается почти как оскорбление. Мы больше не видим высоту и силу этого состояния».
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
