Где живет злость?

Фото: Myrussia.life

Вот дядька с огромным тюком страшно «тормозит» на эскалаторе. Станция «Комсомольская», 6 утра, метро только открыли, внутрь ринулась толпа «понаехавших» с громадными сумками. Дядька толкает всех локтями и наступает на ноги. И неимоверно хочется пихнуть его в ответ, или перепрыгнуть прямо через его лысую голову, только бы вылезти из этой давки, — и уже через пару секунд начинаешь этого дядьку натурально ненавидеть. И вот, когда наконец удается его обогнать, глянешь вскользь — а у него пальцев на руке нет...

Вот в вагон набилась толпа, тебя зажали в тараканью щель, дышать никак, а у тебя с собой баклажки неподъемные. А прямо напротив сидит широкоплечий парень, и смотрит в упор. Видит, как ты мучаешься, а места не уступает! И такое зло берет… Но вот он выходит на следующей остановке, и видно в окно, как он ковыляет по платформе — ноги у него скрючены, коленками внутрь, от ДЦП.

Стоишь в очереди в аптеку, жутко болит живот — а за несколько человек перед тобой косматая старуха дотошно расспрашивает провизора обо всех, кажется, существующих лекарствах. «А это что? А то сколько стоит?» — и ничего не покупает. Люди в очереди злятся вместе с тобой. Кто-то нетерпеливо выкрикивает: «Эй, бабка, ты тут не одна вообще-то!» Старушка виновато суетится. У нее болезнь Альцгеймера, и она уже забыла, зачем пришла…

Как-то мне пришлось добираться на работу в ночном проходящем поезде. Я возвращалась с дачи, проторчав среди грядок в известной позе целый день. Ехать выпало в душном плацкарте, жутко болела спина и голова, дико хотелось спать. И место попалось, как назло, у туалета, верхнее боковое, и рядом, голова к голове, лежала голая, потная, прямо-таки тюленья туша и издавала громогласный храп на весь вагон. Моя полка буквально сотрясалась от этого нечеловеческого звука, и казалось, в этот миг я сконцентрировала в себе все зло мира.

Надеясь хотя бы немного поспать, я начала стучать в перегородку между полками. Тщетно. Потом стала греметь металлическими защелками. Снова тщетно. Потом слезла и начала трясти виновника своей бессонницы. Но он упрямо не просыпался и ни на тон не снижал своего грамофонного храпа.

Я легла обратно и, ненавидя уже весь мир вместе с ним, попыталась зажать уши и подумать о приятном. Но этот жуткий звук вкупе с хлопками тяжеленных межвагонных дверей прямо над головой буквально разрывали мне мозг...

Превозмогая приступы бешенства, я, наконец, направилась к проводнице с просьбой дать мне другое место. Но, как и следовало ожидать, та оказалась непреклонна. Продираясь впотьмах обратно к своему притуалетному аду, как через непроходимую лесную чащу, неуклюже лавируя между торчащими в разные стороны потными ногами, я тряслась в бессильной злобе. И вдруг меня осенило: ведь это же я причина всего происходящего! Я, а вовсе не тот несчастный дядька, у которого, должно быть, завтра будет жутко болеть от храпа горло… Ведь это же я ненавижу ни в чем не повинного человека, который просто спит, ни о чем не подозревая. Все пассажиры в вагоне уснули, кроме меня — а значит, вовсе не храп мешает мне cпать — а бешенство, раздирающее изнутри…

А может, этот человек на самом деле добрейшей души создание и жертвует на больницы для малоимущих, или воспитывает приемных детей, или содержит приют для бродячих собак. Может быть, он тяжело болеет — и оттого он такой толстый и потный, и оттого храпит, и не может проснуться, даже если его трясти. Может быть, он едет сейчас на похороны отца или матери, которых горячо любил, и сегодня впервые за последнее время уснул, выпив чего-нибудь крепкого...

И мне так стало стыдно, так нестерпимо от собственной ненависти, что я стала молиться: «Господи, пожалуйста, прости меня! И пошли здоровья и счастья этому человеку, кем бы он ни был».

И — о чудо! — храп вдруг прекратился. Резко, словно его оборвали. В один миг.