Павел Лунгин: Нищета духа против балагана страсти

«Иван Грозный — ключевая фигура русской истории»

— Норштейн, когда начал снимать «Шинель», повесил над своим рабочим столом напротив портрета Гоголя портрет Пушкина, чтобы хоть немного оттягивало всю эту жуть и фантасмагорию. Не страшно находиться, пускай опосредованно, рядом с такой личностью, как Иван Грозный?

— Иными словами, мне надо было повесить портрет Путина, чтобы спасаться?

— Может, это и впрямь смешно, но, честно говоря, мне трудно понять: как, откуда, зачем возникает эта тяга заглянуть в душу, в которой — без всякого смеха — адский ужас. Как на такое можно решиться?

— А мне трудно ответить однозначно. Всегда есть простая причина и сложная. Простая причина — в том, что, снимая «Остров», я вдруг в какой-то момент увидел в лице Мамонова лицо Ивана Грозного. Более того: увидел некую матрицу русского характера, в которой смешивается святость, юродство, зло, покаяние, и которая в Иване Грозном, видимо, была доведена до предела. Понимает ли это сам Мамонов — не знаю. Но снимая эпизод, в котором отец Анатолий топил сапоги настоятеля и душил его, я вдруг остро почувствовал, что у него — ну, вчистую, — лицо Ивана Грозного и та же психофизика. Так что все было просто.

— А сложная причина?

— Сложная в том, что есть желание говорить на сущностные темы, а Иван Грозный меня давно интересует: он — ключевая фигура в русской истории. Мне кажется, что время правления Грозного было поворотным моментом в русской истории, потому что после него произошло великое расхождение между Россией и Европой. Возрождение, которое начиналось в России и которого так и не случилось, было сломано этой его особой психофизикой и напрямую с ней связанными особенностями его правления.

Призрак Ивана Грозного до сих пор витает над Россией — то приближаясь, то отдаляясь от нее. Я совершенно не претендую на объективность, но, мне кажется, фигура Грозного абсолютно эмблематична. Правда, все, в основном, воспринимают Ивана Грозного как политика, а для меня это был художник на троне, и все его фобии, страхи, абсурдность правления, на мой взгляд, связаны с очень сильным поэтическим даром тирана, стоявшего во главе империи.

Если святость митрополита Филиппа немногословна, то покаяние Ивана Грозного высокохудожественно. Он из всего устраивает спектакль, он даже кается сладострастно, как Свидригайлов у Достоевского, когда покаяние, не подтвержденное делами, превращается в балаган страсти. Его истовое биение в грудь и тут же возвращение к прежнему неумолимому кровопролитию, как к новой возможности для покаяния, очевидно, было одной из форм его сладострастия. Я бы даже сказал, что это был какой-то вечный двигатель его особо изощренного эротизма.

Вообще, Иван Грозный очень многое определил в этом мире. К примеру, все его правление было связано с непрерывными чистками и сменой элит. Потом это еще не раз происходило. И не только в России, но нигде это не проводилось так планомерно и регулярно. А начало такого рода тотального уничтожения положил Грозный. Кроме того, он определил потребность тирана не только в повиновении народа, но в безграничной любви подданных к себе. А так как любят-то всегда недостаточно, то карать можно любого. И значит, виноваты все, потому что недолюбили.

— В фильме Грозный обвиняет бояр, которые пока не согрешили, но...

— Да, просто пока не успели предать.

— Не успели на деле, но в мыслях-то, в помыслах могли же успеть. Значит виновны.

— Все это возвращает нас ко многим процессам ХIХ-ХХ века. Вот эта постоянная виноватость всех не за реальное деяние, а за недостаток внутренней преданности, сердечной любви. А как известно, была бы любовь, то и хлеб бы родился, и война бы сама выигрывалась. То есть, некоторая извечная матрица отношения народа и власти в годы правления Ивана Грозного проявилась в полной мере.

— В этом смысле фильм Эйзенштейна не мешал?

— Нет, абсолютно не мешал. Мне кажется, что его фильм к личности Ивана Грозного вообще не имеет никакого отношения. Это сама по себе какая-то гениальная форма искусства, как театр Но, как Кабуки. Потрясающее изображение. Выверенная во всем красота, которая играла еще и определенную роль прикрытия авторских политических воззрений. Но этот совершенно гениальный фильм на вопрос, каким был реальный Иван Грозный, и не пытается ответить.

— А в фильме «Царь» есть эта попытка?

— Наверное, есть... Каждый делает, что может. Я же не могу снимать так красиво, как Эйзенштейн. Это не мое. Но я пытаюсь из Мамонова изо всех своих сил психологизм тащить. Как и из Янковского, который в роли святителя Филиппа мне кажется тоже крайне интересным и неожиданным.

Вообще, масштаб личности святителя Филиппа просто поражает. Так же, как поражает и то, что эта потрясающая эпоха дала Грозному такого по-настоящему мощного духовного противника, что надо сказать, потом, во времена его менее грозных клонов, почему-то ни разу не случалось.

Он был гениальным изобретателем, блестящим инженером, механиком, занимался металлургией, сажал виноград на Соловках, который давал потрясающие сборы, построил там соляной завод, его автоматические пекарни работали до 30-х годов ХХ века и только во времена ГУЛАГа окончили свое существование. А прорытые в его время каналы существуют на Соловках до сих пор. Так что, для меня митрополит Филипп — русский Леонардо да Винчи. И одновременно он был пустынником и молитвенником.

— Главное в фильме — это история отношений Грозного и святителя Филиппа?

— Да, ведь святитель и царь представляют собой два типа русского религиозного сознания. Поэтому для меня было крайне важно противопоставить Грозному, который являет собой специфический тип лжесвятости, человека, который, как во времена первых христиан, во времена Нерона, сознательно пошел на жертву. Святитель Филипп мог принять схиму, мог уйти в скит, как перед ним это сделал митрополит Афанасий, но он прилюдно начал обличать кровавого тирана в церкви, прекрасно понимая, на какой подвиг веры он идет.

 И пока я не нашел для себя образ святителя Филиппа, не мог двигаться, потому что делать черный фильм про страшного человека невозможно. Но ведь чем страшнее время, тем более светлые фигуры противодействия оно рождает. Так что для меня личность святителя Филиппа уравновешивает весь этот ужас мрака и тирании. То есть, у одного есть мощь государства и вся сила власти, а у другого ничего этого нет, но...

— ... но будут мощи...

— ... действительно, будут мощи...

— ...притом нетленные.

— Да, будет чудо. А с другим чуда не произойдет...

— И не просто никакого чуда не произойдет, но за кровавые деяния на грозного царя была наложена трехлетняя епитимия, запрещающая молиться в храме. А последние десять лет жизни Иван Грозный был церковным Собором отлучен от причастия Святых Христовых Таин.

— Мне кажется, если я что-то и сделал серьезное в этом фильме, то это то, что поставил рядом таких двух абсолютно несовпадающих людей и очень ярких личностей. В этом для меня и было главное решение.

— В том, что Мамонов может гениально сыграть Ивана Грозного, не было сомнения. От него уже знаешь, чего ждешь. Но от Янковского в роли святителя Филиппа — нет. Вообще, как это — сыграть святого? И то, что он с такой простотой и достоинством играет полную сосредоточенность, любовную внимательность сострадающего человека, убеждает, думаю, как мало что другое.

— Янковский — по-настоящему большой актер, и я уверен, значительность его личности просвечивает через образ святителя Филиппа (Олег Янковский, исполнитель роли митрополита Филиппа, скончался 20 мая 2009-го года на 66-м году жизни. Эта роль стала последней в его жизни. Олег Иванович успел посмотреть смонтированный фильм — «ТД»).

Вообще, я понял, почему серьезные фильмы надо снимать долго: потому что сам процесс делания фильма его видоизменяет. Через месяц все встает на свои места, через два уже начинают идти такие тонкие материи, о которых сначала и подумать было невозможно, они как бы сами лепятся друг к другу. А если бы у нас еще был лишний месяц на съемки, как изначально было запланировано, фильм мог бы развиться во что-то еще более глубокое.

— Но в произведении на историческом материале всегда может сработать закон двойного зрительского прочтения, а в случае с Иваном Грозным здесь все — минное поле.

— Я стараюсь быть осторожным.

— Думаю, это непросто. Ведь какой бы это не казалось дикостью, есть немало людей, которые всерьез хотят канонизировать Ивана Грозного как святого.

— На мой взгляд, это какое-то абсолютно антихристианское течение, которое предлагает убийц и злодеев почитать как святых и тем самым пытается нанести удар по истинному христианству. По этому поводу в 2001-м году было даже специальное обращение Патриарха Алексия II к верующим (О попытках псевдоревнителей православия самочинно канонизировать тиранов и авантюристов. В сб. «К вопросу о канонизации царя Ивана Грозного и Григория Распутина». 2006 г. — «ТД»), где было очень четко сказано, что если признать святым Ивана Грозного, то надо деканонизировать митрополита Московского Филиппа, которого он умучил. Нельзя же поклоняться убийцам и их жертвам. И что же это будет за Церковь, в которой один «святой» — Иван Грозный — убил другого святого — святителя Филиппа — и их вместе канонизируют? Просто один взял и убил другого.

— Сказано же, что не каждый, кто говорит Господи, Господи, войдет во Царствие Небесное. Сама по себе вера в существование Бога еще не гарантирует спасения. Бесы ведь тоже знают, что Бог есть. И несмотря на все посты, ночные бдения, на все гимнотворчество Ивана Грозного, он выражает собой определенный тип богоборчества.

— Конечно, он был еретиком. Он заменял собой Бога. Считал, что его воля святая, хотя ни одно из своих волеизъявлений не соотносил с христианской моралью и заповедями, так как был уверен, что царь неподсуден. У него была такая фраза: «Как человек я грешен, а как государь праведен». Поэтому в истории Грозный остался как страшное искушение: и в политическом, и в социальном, и в религиозном смысле. Его невероятное разрушительное влияние прошло по всем этажам русского самосознания и до сих пор живо. Вот что потрясающе. Хотя прошло уже пятьсот лет.

— Поэтому, видимо, фильм вызовет бурю противоречий и неминуемо спровоцирует обострение всех проблем, и не только внутрицерковных, связанных с Иваном Грозным. Ведь, как известно, сторонники его канонизации — ужасно активные люди.

— Безумцы всегда активны. Я почту от них получаю огромную.

— И никак не реагируете на это?

— А как я должен реагировать? Я к ним не имею никакого отношения. Если я сам не захочу впутываться, меня и не впутают. Будут меня ненавидеть? Ну, будут. Я к этому привык: многие мои фильмы вызвали острую ненависть — и «Такси-блюз», и «Олигарх», и «Свадьба». Может, на этот раз не зарежут. Но в игры свои они меня играть не заставят.

Меня, к примеру, гораздо больше волнует, что в фильм не вошла цитата из Исаака Сирина, которая мне очень нравится: «Когда лежишь ты перед Богом в молитве, будь в помышлении твоем как муравей, и как твари земли, и как пчела; и заикайся, как селянин, и не говори перед Ним в знании твоем. С умом младенческим приближайся к Богу и ходи пред Ним, чтобы принять отеческую заботу о тебе, которую родители имеют к малым своим чадам...».

Беседовала Татьяна Иенсен

Впервые опубликовано 4 ноября 2009 года