Городу и миру. Прогулка по булгаковскому Киеву

Михайловский переулок

«Весной зацветали белым цветом сады, одевался в зелень Царский сад, солнце ломилось во все окна, зажигало в них пожары. А Днепр! А закаты! А Выдубицкий монастырь на склонах! Зеленое море уступами сбегало к разноцветному ласковому Днепру. Черно-синие густые ночи над водой, электрический крест Св. Владимира, висящий в высоте... Словом, город прекрасный, город счастливый. Мать городов русских. Но это были времена легендарные, те времена, когда в садах самого прекрасного города нашей Родины жило беспечальное, юное поколение. Тогда-то в сердцах у этого поколения родилась уверенность, что вся жизнь пройдет в белом цвете, тихо, спокойно, зори, закаты, Днепр, Крещатик, солнечные улицы летом, а зимой не холодный, не жесткий, крупный ласковый снег...» («Киев-город»). Чувство, испытанное впервые, особенно пронзительно. Из душного застолья, от гостей, вина и музыки выйти в тишину зимней ночи, обжечься звездами и морозом и понять, что ты влюблен — впервые. Теряя силы и веру в себя, не видя ничего, кроме рюкзака впереди идущего и своих ботинок, без конца карабкаться в гору и, как-то неожиданно оказавшись на вершине, увидеть мир с высоты — впервые. Родиться и прожить в Киеве лет, скажем, 20, исходить его улицы, полюбить его холмы, прирасти к нему душой — и под свист метели и грохот декабрьских фейерверков прочесть «Белую гвардию». А потом, следующей зимой, снова. И еще раз. И каждый раз — как впервые.

***

«Нет на свете города красивее, чем Киев», — написал Булгаков. Впрочем, все сказанное писателем о городе его детства можно читать как стихи и слушать как песню. «Город. Прекрасный в морозе и тумане на горах, над Днепром...» «Эх, Киев-город, красота! Вот так Лавра пылает на горах, а Днепро! Днепро! Неописуемый воздух, неописуемый свет! Травы, сеном пахнет, склоны, долы, на Днепре черторой...» «Город прекрасный, город счастливый. Над развалившимся Днепром, весь в солнечных пятнах...»

***

После прочтения «Белой гвардии» непременно тянет на улицы Города, побывать в измерении Турбиных. Пройти маршрут Алексея от его «кривой улицы» (Андреевского спуска) до Музея (ныне — Дом учителя), где волновалась вооруженная толпа, до желтого корпуса университета — Александровской гимназии, где покинутые «штабной сволочью» защитники Города готовились дать отпор Петлюре. Поспешить на уютную Театральную улицу (теперь ул. Лысенко), что позади Оперного театра: там, в бывшем магазине мадам Анжу «Парижский шик», располагался штаб мортирного дивизиона. Вместе с героем, за пять минут дважды изменившим свою жизнь, в морозной дымке повернуть от Золотых Ворот на Владимирскую, ускорить шаг — «до излома самой фантастической улицы в мире» (Мало-Провальная улица в романе — наша Малоподвальная). На старинной улочке забыть ненадолго приметы нашего времени — шум машин, серый асфальт, витрины кислотных расцветок, — как забылся раненый Турбин болезненным сном в квартире своей спасительницы. Застрять в том тревожном декабрьском дне, когда судьба Города — в который раз — делала крутой поворот.***Все булгаковские дороги в Киеве ведут к дому № 13 на Андреевском спуске. Писатель, тоскуя по родному городу на чужбине, поселил героев своего первого романа по одному из самых дорогих ему адресов — в «дом постройки изумительной». Долгие годы здесь теснились коммуналки, а сейчас в доме снова срослись два мира: мир Булгаковых и мир Турбиных.

Вид на Андреевский спуск

Здесь теперь музей, главное сокровище которого — люди, обжившие эти два мира. Люди, сполна разделившие со студентом Булгаковым, с врачом Булгаковым, с писателем Булгаковым его чувства к Городу. Не играют часы гавот, нет и кремовых штор, за которыми кончался кошмар гражданской войны и гнездился уют; не сохранилась, конечно, и булгаковская обстановка. Семейные портреты и пара десятков подлинных булгаковских артефактов, рассеянных среди гипсовых «турбинских» декораций, не собьют с толку... Соль ведь не в мещанской очевидности антикварных кресел. Предметам о многом рассказать не под силу. Самое главное свидетельство верности писателя Городу блестит в глазах создателей и хранителей музея, сквозит в разговорах любителей чаепитий на булгаковской веранде (кстати, самый вкусный чай здесь — крымский; самое дивное варенье — кизиловое и ореховое, и еще розовое). Здесь всегда есть с кем и о чем поговорить, сюда всегда есть смысл прийти снова.

***

Чтобы вернуться в дом № 13, как возвращались каждый день из гимназии братья и сестры Булгаковы, нужно сперва двинуться дальше. Прогуляться по недостроенной нью-Воздвиженке, ведь на Воздвиженской улице, у подножия Замковой горы, в 1890 году поселились родители Михаила Булгакова. «Самый дальний конец улицы, поворачивая влево, сообщается с Андреевским спуском, а рядом извиваются Гончарная, Кожемяцкая, Дегтярная улицы и переулки — древнее средоточие киевско-подольских ремесленников. Над этими улицами-урочищами вздымаются обрывистыми склонами старокиевские горы — с осыпями желтых глин и белых песков, с зарослями дерезы, писком стрижей и стрекотом кузнечиков»¹.

По сей день в сердце Киева можно взобраться на гору, залечь — если лето — в высокую траву, которую сплетает в косы свежий ветер... Тут, под киевскими холмами, поселился 32-летний преподаватель Киевской Духовной Академии Афанасий Иванович с молодой супругой Варварой Михайловной. Оба происходили из духовного сословия, оба — дети провинциальных священников Орловской губернии. Афанасий Иванович преподавал в Академии курс истории и разбора западных исповеданий, а еще — историю в Институте благородных девиц. На Воздвиженской, 10-Б появился на свет их первенец — Михаил (дом разобрали не так давно, и многие знатоки булгаковских мест успели заполучить себе по кирпичику). Крестовоздвиженская церковь дорога многим киевлянам. В советские годы храм не пострадал, здесь крестили и отпевали. Вот и Михаил Булгаков принял крещение в этом храме. Нелегко сказать, насколько справился с обязанностями крестного профессор Академии Н.И. Петров. Отношения писателя со Всевышним не лежат на поверхности отдельных глав его произведений. Вот дневник его сестры Надежды. Уже через три года после смерти отца, в 1910 году, она пишет: «Миша не говел в этом году. Окончательно, по-видимому, решил для себя вопрос о религии — неверие».
Креста Булгаков не носил. О его участии в церковных Таинствах нигде не пишется. Увлечение наркотиками — было. Аборт его первой жены, еще до венчания — факт. Едкие зарисовки из церковно-приходской жизни — его рук дело... Но вот — булгаковский дневник:«19 октября 1922. Итак, будем надеяться на Бога и жить. Это единственный и лучший способ... 26  октября 1923. Нездоровье мое затяжное. Оно может помешать мне работать. Вот почему я боюсь его, вот почему я надеюсь на Бога… 27 октября 1923. Помоги мне, Господи». «Помоги, Господи, кончить роман», — надписал Булгаков один из черновиков 1931 года. До богоборчества Булгаков никогда не опускался. Когда ему заказывали антирелигиозные пьесы — отказывался. Одной из причин разрыва с первой женой, Татьяной Лаппа, было ее враждебное отношение к религии. Напрасно сестра сочла неверие Михаила окончательным. Что может быть окончательного в 19 лет? О последних днях писателя в дневнике его жены Елены Сергеевны говорится: «6 марта 1940 г. Был очень ласков, целовал много раз и крестил меня и себя — но уже неправильно, руки не слушаются...» И, конечно, последние строки «Белой гвардии» не мог написать человек неверующий. В автобиографии писатель говорит: «Год писал роман "Белая Гвардия". Роман этот я люблю больше всех других моих вещей».

***

Хочется идти дальше, вслед за разраставшимся семейством Булгаковых. В 1895 году они поселились в Кудрявском переулке, дом 9 и прожили здесь восемь лет. Миша, Вера, Надя — а теперь еще Варя, Коля, Ваня и Леля — росли в уютной пятикомнатной квартире, и образ лампы с зеленым абажуром родом отсюда. Пианино, семейные праздники, именины, елка. Отец, пишущий за столом. Крутая деревянная лестница, детские игры в зеленом дворике... И дорога «в школу». «О, восемь лет учения! Сколько в них было нелепого и грустного и отчаянного для мальчишеской души, но сколько было радостного». Сегодняшний школьник, в утренней мгле бредущий навстречу знаниям с бутербродом и яблоком в рюкзаке, испытывает ту же гамму чувств, что и ученик славной классической Первой гимназии, самой престижной в Киеве, «Четырехъярусный корабль, некогда вынесший в открытое море десятки тысяч жизней» — так пишет о гимназии Булгаков в «Белой гвардии».

Семья Булгаковых на даче в Буче, 1906 г.

Целый квартал на Бибиковском бульваре, вместе с садом и плацем, зимой — каток, весной — цветение каштанов на бульваре и гимназистки в зеленых передниках... Теперь сюда, «в желтый корпус», приходят за знаниями студенты Университета им. Шевченко, а Бибиковский бульвар зовется бульваром Шевченко. Итак, дорога с Кудрявского переулка в гимназию: Сенной базар, Большая Подвальная (Ярославов вал), Владимирская. По всему Киеву, как и сейчас, строительный «бум». Доходные дома, каменные, многоэтажные множились и удивляли древний Город: дом Городецкого с химерами, «Замок Ричарда» на Андреевском спуске, замок барона Штейнгеля (Ярославов вал, 1). Мимо последнего гимназист Булгаков прошел сотни раз, как и мимо караимской кенасы, похожей на причудливый дом из мокрого песка.

***

Андреевский спуск сейчас — улица особенная. Глянцевая брусчатка, обнимая киевские горы, сбегает из верхнего города в нижний. Фонари, старинные домики, вернисаж с акварелью, песни, стихи и хипповский бисер ложатся на душу, как масло на хлеб. В дни Булгакова Андреевский был улицей тихой, уютной, но вполне прозаической: не художники, музыканты и олигархи селились здесь, а скромные мещане, ремесленники и торговцы. В дом №13 на Андреевском спуске Булгаковы переехали осенью 1906 года. Летописная гора Уздыхальница возвышается над домом, и как было не полюбить эту гору: «Оттуда можно было... увидеть не только Подол, но и часть верхнего Города, семинарию, сотни рядов огней в высоких домах, холмы и на них домишки, где лампадками мерцают окна». Огней теперь в Городе, конечно, прибавилось; города стало больше, и со смотровой площадки на Уздыхальнице просто не хочется уходить. В знаменитом доме №13 Булгаковы жили, конечно, намного тесней, чем Турбины. Многодетная семья, скромный достаток... «Семья воспитала в нас чувство дружбы и долга, научила работать, научила сочувствию, научила ценить человека».

С переездом на Андреевский спуск в семью пришло горе: тяжелой, неизлечимой болезнью заболел Афанасий Иванович. В эти тяжелые дни друзья семьи хлопотали о скорейшем присвоении ему ученой степени доктора богословия и звания профессора, что должно было обеспечить семье достойную пенсию. Весной 1907 года отец скончался. Хочется вспомнить друзей Афанасия Ивановича, сделавших невозможное для семьи будущего писателя; тем интереснее, что их книги и труды мы изучаем по сей день. Это поистине цвет Киевской Академии: профессора Петров, Кудрявцев, Рыбинский, Экземплярский. Среди коллег и друзей семьи — профессора Скабалланович, Маккавейский, Попов, отец Александр Глаголев (прообраз отца Александра из романа). Удивительной женщиной была Варвара Михайловна: овдовев в 37 лет, она сумела устроить жизнь семерых детей и дать им образование. «Влияние матери на детей было огромным. Это была незаурядная женщина, с большой волей, энергичная, смелая, находчивая в трудные минуты жизни», — вспоминает Надежда. Спустя годы, в 1922 году, когда матери не станет, Булгаков не сможет приехать в Киев на похороны и будет горько сожалеть об этом.

***

Киевский Университет святого Владимира, «вечный маяк впереди», означал для гимназистов «жизнь свободную, закаты на Днепре, волю, деньги, силу, славу». В 1909 году он стал повседневной реальностью студента-медика Булгакова. Университетские годы Михаила совпали с политической активностью студенчества: массовые волнения, выступления, забастовки. И театр — новая любовь на всю жизнь. Быть может, из-за увлечения театром, быть может, из-за увлечения своей будущей супругой Булгаков вынужден был повторно пройти академический курс.А весной 1913 года Михаил и Татьяна обвенчались в церкви Николы Доброго на Подоле (улица Покровская, что под Андреевским спуском; сейчас храм оказался в распоряжении греко-католиков). Венчал их отец Александр Глаголев. Скажем прямо, особого проникновения Таинством в воспоминаниях невесты не наблюдается: «Почему-то хохотали под венцом ужасно...» Пожив недолго на Рейтарской, молодая чета снова поселилась на Андреевском спуске, в доме № 38, напротив Андреевской церкви. Место это тем еще примечательно, что в соседнем доме незадолго до Булгакова снимал жилье художник Михаил Врубель, и в его письмах к сестре упомянута дивная панорама на Днепр.

Ул. Владимирская, 1900-е гг.

И снова Андреевский, 13, последние мирные деньки. Потом — Первая мировая, ускоренные выпускные экзамены, мобилизация, фронт. «Взрослый мужчина должен, стиснув зубы, разделять судьбу родного края», — у другого классика. Жизнь и смерть — лицом к лицу. Потом — скитание начинающего медика по городам и весям («Записки юного врача»), трудный опыт, тоска по родным, по Киеву... И вот в феврале 1918 года, который был «велик и страшен», Булгаков был демобилизован по болезни и вернулся наконец домой. «Город жил странною, неестественною жизнью...» Переворот за переворотом: по словам писателя, из 14 киевских переворотов 10 он сам пережил. «Эх, жемчужина — Киев! Беспокойное ты место!» В результате новой мобилизации доктор Булгаков покидает Город, чтобы теперь лишь иногда возвращаться, греться у его огня и потом посвящать ему пронзительные строки. Впереди — Кавказ, тяжелая болезнь, разрыв с медициной, с первой женой, со второй женой, драматургия, литература и Москва, Москва. Уже отчертив на полях своей жизни ее киевскую главу, Булгаков томится желанием описать пережитую Городом революцию... Здесь-то и начинается «Белая гвардия», и, кажется, для Киева она никогда не заканчивается. Не стареют слова писателя, полюбившего Город и поведавшего о нем миру. Не переводятся счастливцы, которым предстоит впервые открыть «Белую гвардию». Увидеть, услышать, узнать и полюбить Город.

Город прекрасный, город счастливый... 

«Как многоярусные соты, дымился, и шумел, и жил Город. Прекрасный в морозе и тумане на горах, над Днепром. Целыми днями винтами шел из бесчисленных труб дым к небу. Улицы курились дымкой, и скрипел сбитый гигантский снег. И в пять, и в шесть, и в семь этажей громоздились дома. Днем их окна были черны, а ночью горели рядами в темно-синей выси. Цепочками, сколько хватало глаз, как драгоценные камни, сияли электрические шары, высоко подвешенные на закорючках серых длинных столбов.Днем с приятным ровным гудением бегали трамваи с желтыми соломенными пухлыми сидениями, по образцу заграничных. Со ската на скат, покрикивая, ехали извозчики, и темные воротники — мех серебристый и черный — делали женские лица загадочными и красивыми. Сады стояли безмолвные и спокойные, отягченные белым, нетронутым снегом. И было садов в Городе так много, как ни в одном городе мира. Они раскинулись повсюду огромными пятнами, с аллеями, каштанами, оврагами, кленами и липами. Сады красовались на прекрасных горах, нависших над Днепром, и, уступами поднимаясь, расширяясь, порою пестря миллионами солнечных пятен, порою в нежных сумерках, царствовал вечный Царский сад. Старые сгнившие черные балки парапета не преграждали пути прямо к обрывам на страшной высоте. Отвесные стены, заметенные вьюгою, падали на нижние далекие террасы, а те расходились все дальше и шире, переходили в береговые рощи над шоссе, вьющимся по берегу великой реки, и темная скованная лента уходила туда, в дымку, куда даже с городских высот не хватает человеческих глаз, где седые пороги, Запорожская Сечь, и Херсонес, и дальнее море.

Старая мостовая Андреевского спуска, 1969 г.

Зимою, как ни в одном городе мира, упадал покой на улицах и переулках и верхнего Города, на горах, и Города нижнего, раскинувшегося в излучине замерзшего Днепра, и весь машинный гул уходил внутрь каменных зданий, смягчался и ворчал довольно глухо. Вся энергия Города, накопленная за солнечное и грозовое лето, выливалась в свете. Свет с четырех часов дня начинал загораться в окнах домов, в круглых электрических шарах, в газовых фонарях, в фонарях домовых, с огненными номерами, и в стеклянных сплошных окнах электрических станций, где были видны неустанно мотающие свои отчаянные колеса машины, до корня расшатывающие самое основание земли. Играл светом и переливался, светился и танцевал и мерцал Город по ночам до самого утра, а утром угасал, одевался дымом и туманом. Но лучше всего сверкал электрический белый крест в руках громаднейшего Владимира на Владимирской горке, и был он виден далеко, и часто летом, в черной мгле, в путаных заводях и изгибах старика-реки, из ивняка, лодки видели его и находили по его свету водяной путь в Город, к его пристаням. Зимой крест сиял в черной гуще небес и холодно и спокойно царил над темными пологими далями московского берега, от которого были перекинуты два громадных моста. Один цепной, тяжкий, Николаевский, ведущий в слободку на том берегу, другой — высоченный, стреловидный, по которому прибегали поезда оттуда, где очень, очень далеко сидела, раскинув свою пеструю шапку, таинственная Москва». «Белая Гвардия»

¹ А. Кончаковский, Д. Малаков. «Киев Михаила Булгакова»

Впервые опубликовано 21 мая 2007 года в рамках совместного проекта «Татьянина дня» и православного журнала для молодежи «Отрок.ua»