Да ведают потомки православных

Но прежде два слова – о жанре: о записных книжках.

Документы минувшего – наиболее интересное, значительное, содержательное, что появилось на книжных полках наших магазинов в последние годы. Воспоминания, дневники, письма, автобиографии людей, проживших ХХ век и оставивших свои частные свидетельства, меняют обыденные представления и общие схемы. Таким откровением стали для меня дневники Пришвина, Льва Тихомирова или Александра Шмемана, «Записные книжки» Андрея Платонова, воспоминания Сергея Дурылина и митрополита Вениамина (Федченкова), рабочие тетради Твардовского. К их числу относится и книга «Дядя Коля против», изданная в этом году в Нижнем Новгороде.

Епископ Варнава (Беляев). 1910-е гг.

Ее автор, в священном сане епископ Варнава, а в миру Николай Никанорович Беляев прожил жизнь, с одной стороны, для своего времени в чем-то типичную, с другой – уникальную. Он родился в 1887 году в простой, как сказали бы в более поздние времена, «рабоче-крестьянской» семье, что не помешало ему окончить с золотой медалью гимназию, а затем Московскую духовную академию.

В 1915 году ее выпускник принял монашеский постриг и подвизался инспектором и преподавателем гомилетики в Нижегородской духовной семинарии. В 1920-м стал епископом Васильсурским, викарием Нижегородской епархии, а уже в 1922 году ушел с кафедры в знак протеста против «советизации» Церкви, и до самой своей смерти, последовавшей в 1963 году в день Георгия Победоносца, формально пребывал вне церковной иерархии, неофициально окормляя небольшую общину своих последователей.

«Диссидентские» годы были заполнены самой разнообразной его деятельностью. Не принявший декларацию митрополита Сергия в 1928 году, Варнава уезжает в Среднюю Азию и организует там тайный монастырь. Обитель просуществовала три года, после чего была раскрыта, а ее основателя арестовали и продержали сначала три года в лагере за организацию подпольной монашеской общины и проповедь среди молодежи, а потом еще три за отказ выходить на работу – в психиатрической больнице. Освободившись, опальный епископ жил в разных городах страны и закончил свои дни в Киеве, все это время ведя дневник. Записи были то более полными и систематичными, то прерывались, но в итоге в этом году нижегородское издательство «Христианская библиотека» выпустило прекрасно оформленный, откомментированный, проиллюстрированный том «Записных книжек» епископа 1950-60 гг. Составителем сей уникальной книги оказался замечательный современный духовный писатель – Павел Григорьевич Проценко, один из последних узников совести позднего советского времени, за освобождение которого в конце 80-х выступали и Андрей Битов, и Валентин Распутин.

Проценко интересуется фигурой епископа Варнавы давно. В 1999 году вышла его книга «В Небесный Иерусалим: История одного побега», в которой подробно и очень увлекательно описана биография владыки, нынешняя же книга – это уже непосредственно голос человека, который формально был никому не подчинявшимся, нигде не служившим, живущим в «частном секторе» гражданином СССР, зорко наблюдавшим за всем, что происходит в его земном Отечестве. Но наблюдавшим, по моему читательскому ощущению, очень по-земному, по-мирскому, что не отменяло и глубоко духовного взгляда на вещи. Собственно в этом соединении горнего с дольным, «волны и камня» и есть сокровенная тайна «дяди Коли».

«…захлебывающиеся в поте и собственной крови, голодные, холодные, преследуемые, безгласные, как овцы, на которых русский народ похож по характеру… мы видим настоящую жизнь, как она есть, всю грязную сторону, скрытую за декорациями».

Это все правда, в записях Варнавы нет ничего близкого к лакировки действительности, напротив, в ней много того, что можно было бы назвать житейской мутью – нравы советских общежитий и коммунальных квартир, будни заводов, фабрик и советских учреждений, суды, больницы, очереди, собрания, и постоянное сравнение с дореволюционной жизнью в пользу последней («разве может это сравниться со старой жизнью и порядками?»), хотя и о тех благословенных временах не слишком почитающий земную власть Варнава высказывается порою жестко.

И чем дальше я читал, тем сильнее самые разные чувства – согласия, несогласия, восхищения, удивления, раздражения, протеста – меня охватывали. Ничего келейного, ничего елейного – страстный, мятущийся, мятежный, не только ревностный, но и ревнивый, склонный, как мне кажется, к осуждению, как бы ни резали эти слова по отношению к епископу, человек – вот кем был Варнава. Резко оппозиционно настроенный к коммунистической идеологии и к советским писателям как ее выразителям, он был не менее ядовит и по отношению к тогдашней Московской Патриархии, возглавляемой Патриархом Алексием (Симанским). Святейшего называл «Алексеем-гепеушником», «поскольку его Патриархия представляет собою филиал НКВД». А о пастырях, ведущих недостойный образ жизни, писал: «М.В., монахиня, приехавшая из Москвы, рассказывает, что она убедилась на основании фактов, что священники и духовенство у них в столице – настоящие безбожники, в буквальном смысле». Хотя если подумать, сколько этих священников в столице тогда было и каково гонимым было выстоять, будь они на самом деле безбожниками?

Во всем происходящем со страной епископу виделся высший Промысел: «Советский строй есть наказание Божие, а вместе с тем показательный пример для всего человечества – что бывает с народом, отступившим от заповедей и повелений Божиих».

Варнава (Беляев), епископ. «Дядя Коля» против.... Записные книжки епископа Варнавы (Беляева). 1950-1960. 2010. - 864с.: ил.

Однако на констатации этого факта он не останавливался – не позволяла натура – и жадно вглядывался в современность, читал и делал вырезки из газет, цитировал упаднические, как ему казалось, стихи молодых поэтов – Юнны Мориц, Беллы Ахмадулиной и Евгения Евтушенко, повсюду ища признаков скорого падения советского строя, не веря в его прочность, и оттого в его записях появлялись слухи, «бабьи разговоры», к которым он внимательно прислушивался: «Говорят, что потому в Кремль стали пускать, что он пустой… Говорят, что в Воркуте недавно бунт устроили заключенные… Говорят, что в Ирпене в лесу американцы десант сбросили». И неожиданный переход: «Душа народа, затравленная, замученная, не в силах больше терпеть…»

Ан нет, терпела. И примириться с этим терпением Варнава не мог. «Тысячу лет воспитываемый Церковью в добродетели послушания, смирения, – скорее с сожалением, нежели с умилением писал владыка о своем народе, – он в этом видел свою цель, а если бы был гордым и свободолюбивым, давно бы, как щепку, море гнева народного выкинуло коммунистов».

Его раздражали полеты в космос, фестиваль молодежи и студентов в Москве, достижения науки и техники, электроники, потому что во всем виделась ложь и выброшенные на ветер народные деньги. Порой трагическое в его записях переплеталось с комическим. В 1957 году епископу удалось купить в «энкаведешном» магазине «Динамо» заграничные спортивные ботинки, единственные подходящие для его больной ноги. На улице старика остановили молодые дружинники, принявшие его за стилягу: «Как не стыдно в такие года!... Да еще, судя по лицу, культурный человек!..»

А «культурный человек», приходя домой, с горечью писал о том, как советская молодежь становится жертвой коммунистической пропаганды и как одновременно с этим возникают ростки новой идеологии, той, что накрыла нас с головою сейчас: «…ходит такой хлыст по Крещатику и хочет, чтоб все считали его за иностранца. На все ему наплевать, все, говорит, пережито, все познано. Девиз один: Бери от жизни все, что можно…» А вместе с тем: «В лавре монастырское начальство стариков совершенно изолировало от остального мира, заперло и не позволяет выходить, боясь, что они расскажут молодым монахам, как жили в лавре до революции».

Вот они – отцы и дети новых времен.

Варнава этот разрыв остро чувствовал, через себя пропустив. В его позиции было что-то и от неистового Аввакума, и от максимализма русских мальчиков Достоевского: исступленная, безоглядная жажда правды и никаких компромиссов. Такого рода люди с трудом находят себе место в любой иерархии – так что само название «Дядя Коля против» – очень точно. Но быть может, именно по этой причине как человеческий документ, как свидетельство места и времени – книга невероятно глубокая и занимательная.

Нам порой кажется, что люди в советском прошлом были недостаточны умны и зорки, зашорены, не ведали и плохо понимали, как живут. Напротив, это Варнава очень хорошо понимал, что «будущему историку не разобраться в нашей действительности». Дневниковые записи владыки помогают это сделать как никакой другой документ. Хотите знать, чем люди жили, – читайте «дядю Колю». Без него картина окажется неполной.

Только вот еще один вопрос, который занимал меня на протяжении прочитанных мною почти восьмисот страниц: а что бы сказал суровый пастырь, обличавший разврат и нравы 50-х годов (за тайные публичные дома, например) про день нынешний? Какое бы вынес суждение, читая не Леонида Леонова с Верой Пановой, а Владимира Сорокина с Виктором Ерофеевым? Какими показались бы ему сегодняшние российские газеты, да хоть «МК» с разделом объявлений «досуг» и «сауна»? Какое «шило» на какое «мыло» мы променяли, и нет ли ныне среди русских епископов, клириков или мирян того, кто так же зорко, беспощадно и гневно в противовес общей расслабленности и гламуру, захватывающему, увы, частично и церковь, описывает нашу жизнь, свидетельствуя перед потомками о дне сегодняшнем?