Советское – значит, шампанское
Человек смотрит хорошие советские фильмы, читает хорошие советские книги, слушает «старые песни о главном». Перед ним открывается совершенно другой мир, не похожий на нынешний. Там живут люди, самоотверженные, как Павка Корчагин, мужественные, как Володя Высоцкий, талантливые, как шахматисты и работящие, как колхозники. Они пролагают дорогу в космос и раскрывают тайны атома, они защищают Родину от врага, а потом идут работать в самую обычную школу, как киногерой Вячеслава Тихонова. Они интеллигентны и довольствуются скромным достатком, как у Рязанова, но умеют, когда надо, «зажигать», как у Гайдая. Их жизнь полна достоинства и смысла, у них есть высшая цель - и, может быть, только по недоразумению этот смысл и эта цель не связаны напрямую с христианством. Да где же тут противоречие с десятью заповедями, даже и с Евангелием?
Наверное, если бы я судил о советском прошлом только по фильмам и книгам той поры, я бы тоже так думал. Но я жил в ту пору. Только, пожалуйста, не думайте, что я ненавистник всего советского. Например, советское шампанское - оно гораздо лучше всяких «асти», я всегда выбираю его. Так еще тогда повелось, когда никакого другого шампанского и в заводе не было. Мы слушали лозунг отечественной рекламы (была и такая) «советское - значит отличное», и творчески переделывали его в «советское - значит шампанское».
Вообще, все эти разговоры о достоинствах и недостатках СССР бесконечно упираются в перечисление частностей: была везде колбаса по два-двадцать или не было в свободной продаже никакой, или все же была, но далеко не в свободной и такая, что лучше не надо? Так ответ на этот вопрос зависит только от одного: кем ты был в ту пору, где жил, к какой категории принадлежал. Для одних колбасы не было нигде и никакой, для других - навалом какой угодно и бесплатно, а прочим удавалось купить где-то какую-то когда-то, уж как повезет. И делать выводы на чьем-то частном примере нелепо.
Но меня спросили не о колбасе (хотя к ней неизбежно сводится большинство таких разговорах), а о заповедях. В той дискуссии я сказал: нарушать их в советское время требовалось ежедневно, массово и организовано, а сегодня можно этого не делать. И если говорить не о «Кубанских казаках» или «Кавказской пленнице», а о реальной жизни, то, пожалуй, придется действительно пояснить, как и почему.
Мы уже начали говорить о материальной стороне дела. В кино она для советского человека часто бывала неважна... но это означало лишь, что говорить о ней было не совсем удобно. Не меньше, чем теперь, требовались тогда людям еда, одежда, жилье и бытовые удобства, не меньше, чем теперь, желали они получить всё это как можно лучшего качества. Но иной была система распределения. Чтобы что-то получить, вовсе не обязательно было очень много работать или быть особо талантливым - все зависело в основном от допуска. Вспомним тот же «Гараж» Рязанова: казалось бы, умные и порядочные люди начинают делать друг другу страшные гадости просто потому, что гаражей на всех не хватило и нет никакого справедливого и простого способа их поделить.
И так было всегда и везде, о чем бы ни шла речь: о пресловутой колбасе, о гаражах или о хороших книгах, о летнем отдыхе детей. Невозможно было просто взять и заработать денег, а потом пойти и купить нужное, или уж смириться сразу с тем, что денег на гараж не хватает, как теперь. Как в анекдоте: «в принципе всё есть, а в магазинах ничего», вот и с ранних лет дети приучались поклоняться импортным джинсам, машинкам, пластинкам, даже фантикам от жвачки - признакам красивой и обязательно заграничной жизни. Всё это требовалось «доставать», а значит - унижаться, зависеть от других людей (включая продавца или приемщика стеклотары), бесконечно завидовать и желать чужого...
Чужого - потому что почти ничего не было своего. Государство распределяло квартиры, дачные участки, служебные машины, посты и статусы, которые обеспечивали допуск к продуктам и одежде - и по собственной прихоти отбирало всё это обратно. Люди привыкли жить в коммуналках, которые когда-то, до революции, были господскими квартирами, пользоваться купленной по случаю мебелью из чужих домов (распродажи после арестов?), «трофейными» предметами, которые вывезли из Европы в 1945-м. Привыкли собирать личный урожая на колхозных полях и таскать домой всё с работы, до гвоздя, до листочка бумаги - даже не потому, что жили слишком бедно, а потому, что само государство жило по единожды брошенному лозунгу «грабь награбленное» и не признавало самого понятия «частная собственность». Вот все и грабили, кто как мог.
А главное, приходилось постоянно лгать. Еще в детском саду учили любить «дедушку Ленина» больше, чем маму; и так от горшка и до самого конца жизни оставалась одна правда для друзей на кухне, другая - для бесконечных октябрятских, пионерских, комсомольских, партийных, профсоюзных и прочих собраний, где никто, ни один оратор, не верил сам в то, что говорил, в чем якобы пытался убедить остальных. Сегодня такое тоже встречается - но теперь можно туда не ходить, а тогда, чтобы купить молчание, требовалось упасть на самое социальное дно, и не дауншифтером в Гоа, а дворником в ЖЭК, истопником в котельную, дояркой на ферму - и уже навсегда, до конца жизни. Вот таким еще было позволительно было отмалчиваться на собраниях, не проводить политинформаций, не сдавать всяких ленинских зачетов и экзаменов по научному атеизму.
Об этом сегодня совсем редко вспоминают: советский строй был атеистическим. Ну как же, открыты были церкви, мечети, синагоги, священнослужители ездили даже на всякие зарубежные конгрессы в защиту мира (то есть против США и за СССР)... В этом, может быть, заключается самая страшная разновидность гонений. Государство всей своей пропагандистской мощью глумилось над религией, рисовало ее как занятие для неграмотных старух и жадных попов, пользующихся старушечьей дремучестью - и делало всё, что могло, чтобы вписать действительность в такую картинку. Священникам (кого утвердили - кандидатуры семинаристов тоже ведь «согласовывались») разрешалось совершать богослужения, беспартийным пенсионерам - их посещать. Всех остальных могли ожидать серьезные неприятности; если, к примеру, студент ВУЗа оказывался верующим - его, как правило, выгоняли, даже с последнего курса.
Но главное, что категорически запрещалось о вере говорить. Книги и беседы о вере, даже кухонные - за всё это при известной настойчивости люди могли получить реальные срока заключения даже в позднебрежневскую пору. И одновременно иерархам на каждом шагу надо было рассказывать, что религия в СССР ничуть не притесняется, надо было украшать собой фасад и притом регулярно отчитываться перед властью и госбезопасностью в каждом своем шаге - как, впрочем, и всем, кто входил в тогдашний «средний класс», не говоря уже о высшем. И когда верить стало в 1988 разрешено, оказалось, что множество людей готово приходить в церковь, поститься и молиться, но совершенно не готово пытаться жить по Евангелию, даже не знают, что это такое и как это может быть. Сменить серп и молот на крест - это пожалуйста, а переменить сердце... Это что, это о чем?
Только свободный человек может менять по собственной воле свою жизнь, но советский строй был обществом тотальной личной несвободы. За нас решали, что будем есть и носить, что будем говорить и даже думать. Так было на всех уровнях, и даже чем выше, тем меньше свободы: в моей школе в параллельном классе учился внук члена Политбюро (кстати, в последний раз, когда я его видел, он был видным чиновником в московском правительстве). Он жил при коммунизме, имел все «блага»: например, на метро ездил раза три в своей жизни, с классом на экскурсии. Но стоило ему влюбиться в дочку школьной медработницы из нашего класса... и оказалось, что им просто невозможно побыть наедине: каждый шаг маленького функционера был расписан заранее, и на выходе всегда его ждал охранник, слишком похожий на конвоира.
Свобода - сложная штука. Порой очень хочется, чтобы кормили-поили, водили под охраной, предписывали, что говорить и что думать. Но, по русской пословице, «невольник - не богомольник». Нынешний наш общественный строй далек от идеального, в нем очень много порока, но он оставляет нам пространство личной свободы. Во множестве ежедневных наших выборов каждый из нас сам определяет, как ему поступать в рамках возможного, и это, пожалуй, единственное бесспорное достижение почти двух десятилетий постсоветской России. Если брать за пример Моисея и исход израильтян из Египта - нам долго еще странствовать по пустыне, пока не минует сорок лет, пока не избавимся мы от следов египетского рабства.
В Египте, конечно, котлы мясные были очень даже большими, и запах от них шел манящий. Только мясо нам доставалось довольно паршивое, да и то не каждому. Возвращаться туда, жалеть об уходе - благодарю покорно. А шампанское, книги и фильмы - вот это наше навсегда, и люди, замечательные люди, наши родители, дедушки и бабушки, которые жили там наперекор всему. И, на самом деле, я уверен, что неделя жизни в реальном Советском Союзе стала бы самым действенным лекарством, которое у молодых наших современников любую ностальгию об этом строе отбило бы навсегда.