Возрождение сатиры, или Урок отца Тихона
Протоиерей Максим Козлов, настоятель храма св. мц. Татианы при МГУ, профессор Московской духовной академии
И показанный по российскому телевидению фильм отца архимандрита Тихона «Гибель империи. Византийский урок» сам по себе неординарен, и вызванная им дискуссия выявила целый ряд важных черт сознания современного нам российского общества. Неординарен этот фильм прежде всего тем, что является уникальным образцом с точки зрения жанра. Это политическая сатира, снятая в рамках телеповествования, с ведущим, который является священнослужителем, с обращением к византийской истории в качестве субстрата для повествования о фактах истории современной. И в этом фильме мы видим продолжение жанра достаточно древнего. Это то, что российскому читателю более всего известно по произведениям Джонатана Свифта, хотя можно вспомнить и других его современников — хотя бы таких, как Джон Донн. Жанр политической сатиры сам по себе снимает целый ряд упреков, которые этому фильму предъявляются. Дело не в тех или иных неточностях подачи византийской истории или в акцентах, на которые по большей части указывают, кстати, не ученые-византинисты, а деятели от журналистики, за византинистику будто бы радеющие. Да, конечно, можно предположить, что масштаб личности Василия Второго был вовсе не таков, каким он подан в фильме отца Тихона. Но этот упрек был бы основателен для исторического курса или научно-популярного сериала, но никак не для псогоса, никак не для политической сатиры. Все мы понимаем, что речь идет не о Византии только, но о болях нашей современной жизни.
Встает вопрос: а вправе ли священник выходить с таким жанром к общественному зрителю? На этот вопрос отвечу другим вопросом: а почему нет? Отказ Церкви от того, чтобы выдвигать священнослужителей на политическую арену, отказ от участия в непосредственном политическом процессе (имею в виду думские дебаты и выборы или политические дискуссии) не означает отсутствия общественно-политической позиции, как таковой, и тем более не означает отсутствия боли о происходящем на нашей Родине. Отца архимандрита упрекают в том, что этот фильм есть политический заказ. Так могут говорить только люди, его не знающие. Более искреннего и более цельного в своем мировоззрении человека мне в жизни встречать не приходилось. Если и произошло некоторое совпадение взглядов, то позволю себе сказать, что это наконец взгляды иных из власть предержащих совпали со взглядами архимандрита Тихона, а не он видоизменился или «прогнулся», как нынче говорят, под существующую власть. Кстати, это совпадение, может быть, во многом и обусловлено той мерой искренности, с которой он умеет общаться с этими людьми, благодаря той недвуслойности, которая ему присуща.
Еще одно важное соображение, которое приходит в голову в связи с упомянутым фильмом: за последние годы в нашем обществе (о котором оппоненты церковного сознания любят говорить, что это общество светское и постхристианское) наиболее широкий и массовый отклик вызвали в области телевидения и кино три фильма, непосредственно с христианством связанные: «Страсти Христовы» Мела Гибсона, «Остров» Павла Лунгина и теперь «Гибель империи» архимандрита Тихона (Шевкунова). Это говорит о том, что не такое уж светское, не такое уж постхристианское наше общество. Наконец, мы имеем талантливое произведение, которое, будучи обращено к миллионам зрителей по всей стране, вызвало самый широкий отклик. Неважно, что это противоречивый отклик, важно — что чрезвычайно массовый. Это дает нам пример того, как нужно вести общественную дискуссию. Скажем, если по отношению к Основам православной культуры сторонникам официально церковной точки зрения в основном приходится отстаивать сам принцип иного понимания светскости, чем у оппонентов, не приводя часто конкретных образцов того, как в школе этот принцип будет реализовываться, то теперь в области работы с общественным сознанием мы видим прекрасный пример того, как это можно делать. Мы видим и человека, которому недурно было бы поручить — со стороны государства и государственного телевидения — значительный участок работы в области формирования традиционного патриотического нравственного сознания у наших соотечественников.
Владимир Бурега, преподаватель Московской духовной академии
Когда я смотрел фильм отца Тихона, то не мог отделаться от ощущения, что нечто подобное уже видел. Довольно быстро я понял, чтó мне напоминает эта лента. Напоминает она голливудское историческое кино. Очень похоже. Похожим было, увы, и чувство внутреннего неприятия, возникшее при просмотре.
В голливудских фильмах на исторические темы прошлое используется лишь как метод пропаганды правильного понимания современности. Поэтому исторические события здесь преподносятся особым образом. За примерами далеко ходить не надо. Вспомним хотя бы «Гладиатора» Ридли Скотта (Великобритания—США, 2000). Главный герой фильма (актер Рассел Кроу) мало похож на жителя Древнего Рима. Это идеал современного западного человека. Он борец за демократические ценности (в их современной западной трактовке), противник монархического деспотизма. Другой показательный пример — нашумевший фильм Вольфганга Петерсена «Троя» (Великобритания—Мальта—США, 2004). Он вышел в свет в разгар Иракской кампании. И потому сюжет скорее рождал у зрителей весьма неслучайные ассоциации с современностью, нежели оживлял в памяти гомеровские тексты. Так что американское (и не только) историческое кино почти всегда представляет зрителю лишь отчасти связанные с историей идеологические конструкции. При этом пропагандистский эффект таких картин, как правило, весьма значителен. Ведь немалая часть обывателей (и в России, и на Западе) формирует сегодня свои представления об историческом прошлом главным образом на основании художественных фильмов. В сравнении с этим «самым важным из искусств» меркнут не только школьные учебники, но и исторические романы.
Главный принцип пропагандистского кино достаточно прост. Посредством исторического сюжета зрителю сообщается какая-либо важная для создателей фильма (или их заказчиков) идея (или, как нынче принято говорить, важный message, послание). Послание это содержит в себе определенное осмысление современности и нацелено на формирование в зрителе вполне конкретной позиции (мировоззренческой, политической, социальной и т. п.). Чтобы пропаганда достигла цели, необходимо, во-первых, чтобы пропагандируемая идея формулировалась в ясной, четкой, а главное — привлекательной форме, а во-вторых, чтобы она была устойчива по отношению к критике.
Одна из центральных проблем пропагандистских технологий — соблюдение правильного баланса между простотой изложения и защищенностью от возможной критики. Усиление защищенности, как правило, усложняет повествование и потому может повлечь за собой утрату общедоступности. Если же увлечься простотой изложения, то пропагандируемые тезисы могут стать легко уязвимыми для критиков.
Форма «исторического кино» весьма удобна, почти идеальна для сохранения в пропаганде этого правильного баланса. Во-первых, кино с легкостью решает задачу простоты и популярности повествования. Во-вторых, фильм создает вокруг пропагандируемых идей привлекательный художественный фон. В-третьих, «историческое кино» прямо не говорит о современности. Оно отсылает зрителя к прошлому (порой весьма далекому), которое ему мало знакомо. При этом в повествовании четко расставляются нужные акценты.
Создатели качественного пропагандистского кино всегда заботятся о точности в изложении исторических фактов, дабы заранее обезоружить критиков. Но это нисколько не вредит агитационным целям. Ведь message содержится не в фактах, а в их интерпретации. Не в тексте, а в контексте. Контекст же, как известно, рождается на стыке фактов друг с другом. И с этой точки зрения различие, которое обычно проводят между игровым и так называемым документальным (точнее было бы сказать неигровым) кино, весьма условно. По меткому замечанию Отара Иоселиани, фильм, в котором есть хоть одна монтажная склейка, уже не является документальным (даже если он при этом неигровой). Как только режиссер соединил два отснятых эпизода в определенной последовательности, он уже вложил в киноповествование лежащую вне его (повествования) идею. Однако это не значит, что кино — это всегда пропаганда. Демонстрировать идеи — еще не значит их пропагандировать.
После этого небольшого теоретического отступления можно обратить взор на фильм «Гибель империи. Византийский урок». Перед нами, несомненно, пропагандистская картина. Цель ее вовсе не в том, чтобы рассказать зрителю об истории падения Византийской империи. Автор говорит о современности. Он дает оценку событиям, происходившим за последние 15—20 лет в России и на постсоветском пространстве. Вполне очевидно, что зрителю предлагается более или менее целостный идеологический набор. Вот лишь некоторые его компоненты: апология империи как типа государственного устройства, критика западной цивилизации, ущербной «на генетическом уровне», утверждение необходимости государственного регулирования экономики, опасность национальных идеологий для сохранения целостности империи. Список можно было бы продолжить.
То, что предлагаемый зрителям фильм не является научно-исследовательским, признает и сам автор. Однако, на мой взгляд, на экране представлена чрезмерно упрощенная картина прошлого, которая не всегда стыкуется с данными современной исторической науки. Приведем лишь один пример. В фильме особое внимание уделено истории четвертого крестового похода и взятию Константинополя крестоносцами в 1204 году. Автор утверждает, что виновниками разграбления Константинополя были венецианцы, направившие крестоносцев на столицу Восточной империи. Однако среди историков до сих пор нет единого мнения о том, кто именно был инициатором изменения направления похода (изначально предполагалось, что крестоносцы отправятся в Египет). Существует, как минимум, три версии событий 1204 года. Одна из них озвучена в фильме. Две другие не упомянуты. Вполне очевидно, что для концепции фильма наиболее подходящей была версия, обвиняющая венецианцев. Лишь она дает возможность утверждать изначальную (генетически запрограммированную?) ненависть Запада к восточно-христианской цивилизации. Совершенно очевидно, что нам предлагается идеологическая конструкция, а не исторические факты сами по себе.
Есть в фильме и куда более прямолинейные пропагандистские приемы. Например, когда автор повествует о болгарах и сербах, которые якобы по наущению Запада не оказали Византии военную помощь при нашествии турок (в конце XIV — первой половине XV века), мы слышим следующий текст: «Были спровоцированы несколько настоящих революций. И наконец при помощи экономических и военных рычагов Запад настоял на отделении сербов и болгар от Византии и присоединении их к объединенной латинской Европе». При этом на экране идет игровая сцена драки на средневековом рынке, во время которой рассыпается несколько корзин с апельсинами. Зачинщик драки в черном плаще и в маске лукаво надкусывает апельсин. Затем мы видим карту Европы, на которой территория Сербского и Болгарского государств сначала выделяется оранжевым цветом, а затем Болгария окрашивается в желтый цвет, а Сербия — в синий. Вполне очевидно, что нам показывают украинскую оранжевую революцию. При этом message о ее пагубности буквально вдалбливается в головы зрителей. Мало того, что кадр изобилует оранжевым цветом, средневековые Сербия и Болгария еще и оказываются окрашенными в цвета украинского национального флага. Наличествующий в цитированном тексте пассаж о некой «объединенной латинской Европе» имеет весьма условное отношение к реалиям XIV—XV веков. Речь конечно же идет о современной объединенной Европе, которая, по мнению автора, заставила украинцев («при помощи экономических и военных рычагов») заявить о своем стремлении к европейской интеграции.
Сказанного вполне достаточно, чтобы обосновать проведенную выше аналогию между фильмом отца Тихона и западным историческим кино. Зрителю предложен откровенно пропагандистский продукт. Критикуя Запад, автор активно использует классические методы западной же пропаганды. Но при этом «Гибель империи» явно уступает западным образцам. Фильм полон чрезмерно навязчивой агитации, которая лишь отталкивает думающую аудиторию.
Любая кинопропаганда исходит из представления о зрителе как о разумной массе, которой необходимо внушить те или иные идеи. На просмотре фильма «Гибель империи» я почувствовал, что попал под достаточно мощный агитационный пресс. Обидно и больно было осознавать, что в очередной раз за скобки вынесли не только историческую реальность в ее уникальном живом потоке, но и человека, свободно определяющегося в этой реальности. И дело здесь не в достоинстве пропагандируемых в фильме идей, а в используемых режиссером методах. Попытки оправдать их использование миссионерскими целями едва ли можно признать состоятельными. Ведь как ни крути, а пропаганда всегда исходит из стремления ограничить богодарованную человеческую свободу, из стремления подчинить человека с целью последующей манипуляции им. Идеология всегда связана с вопросом власти. Евангелие же — это не идеология. И христианская миссия — не пропаганда. К сожалению, этот урок мы, похоже, еще не выучили.
Владимир Кириллин, профессор Московской духовной академии, заведующий кафедрой филологии
Фильм архимандрита Тихона (Шевкунова) «Гибель империи. Византийский урок», несомненно, яркая работа, будоражащая умы. Кому-то — как кость в горле, кому-то словно бальзам на душу, но в любом случае цепляющая зрителя. А это уже результат. Совсем не такой, когда сказанное, казалось бы со значительностью, с весомой основательностью, оказывается на деле никем не услышанным, будто и не было ничего сказано.
Не буду рассуждать здесь о кинематографических достоинствах или недостатках фильма — это дело профессионалов. Не буду толковать о научной тождественности представленной фильмом картины прошлого тому, каковой в действительности была история Византии и Европы. По большому счету этого в полной мере не знают даже самые просвещенные историки: и факты не все нам открыты, и грань между объективным и субъективным отношением к точно известному всегда ведь очень зыбка, обусловлена и спорна. Кстати, и сам создатель фильма не ставил перед собой научных целей. Да, он допустил некоторые натяжки. Например, не только Запад способствовал процессу отделения в начале XIII в. Болгарии и Сербии от Византии, но и сами болгары и сербы издавна и настойчиво стремились к самостоятельности,— явление естественное для отдаленных провинций при слабой притягательной силе центра. Не только прозападные настроения болгар и сербов обманно привели их к лишению независимости на рубеже XIV—XV веков, но прежде всего их собственная слабость перед силой османов и одиночество в братском христианском мире.
Не буду, наконец, оспаривать уже брошенные в адрес автора фильма (и даже Русской Церкви) обвинения в сервилизме, в увлечении пропагандой и агитацией. Пока эти запущенные в публику обидные словечки терминологически не определены и логико-содержательно не обоснованны, нет предмета для серьезного разговора. Вот будет конкретика, а не нервические восклики, тогда и поспорить можно. Хотя мне вполне понятно, как раздражительны для нашего доморощенного свободного человека употребленные о. Тихоном выражения «внешняя агрессия», «еврейские капиталы», «ненависть Запада», «олигархия», «коррупция», «преемственность власти», «вертикаль власти», «боеспособная армия», «национальный вопрос», «демографическая проблема», «Сталин», «традиционализм» и особенно «православная вера».
Полагаю, интереснее поразмышлять о сути представленной зрительскому суду работы. Очевиден ее публицистический пафос. И в этом смысле автор отчетливо выступает как служитель, агитатор и пропагандист своей идеи. А как же иначе, смею спросить? Даже юношеские, в поэтическом восторге, вздохи и охи под луной о безответной любви имеют свою идею, служение ей, ее агитацию и пропаганду. По-другому среди людей строится только поток безумного сознания в палате № 6 (да и то надо еще у психиатров спросить, действительно ли по-другому). Так что идеологичность обсуждаемого фильма есть естественная норма. Впрочем, как и норма — его приятие или неприятие, буквальное или же ассоциативное понимание. У каждого свои критерии. Например, для одних апельсины, рассыпавшиеся на константинопольском рынке в ходе избиения турками греков,— это намек на оранжевую революцию (хотя вроде на площадях Киева пару лет назад никто никого не убивал). Для меня же тут никакого намека нет: не редька же, в самом деле, должна была тогда посыпаться с торговых лотков?! Но даже если и есть тут намек, то что же в этом плохого? Разве это не хороший художественный прием, только обогащающий коммуникативную связь между творцом фильма и зрителем? На то и публицистика, чтобы возбуждать сознание.
Итак, о чем же фильм о. Тихона? На мой взгляд, действительно, слишком прост был бы ответ: о Византии и ее падении. История гибели великой империи — это лишь поразительно красочный, многогранный, знаменательный образ прошлого. Но раз образ, значит он что-то отражает, то именно, к чему отсылает нас автор. Тогда чтó же является настоящим сюжетом, скрытой интригой авторской рефлексии? И опять-таки вроде бы ясно. Лексико-терминологически монолог о. Тихона определенно связывает нас, его зрителей, с нашим нынешним бытием. То есть на самом деле фильм о сегодняшней России. О ее внутренней и внешней политике, о ее экономике, о власти в ней, о разных проявлениях кризиса в ее жизни — в государственной идеологии, в культуре, в общественной и частной морали, в быту.
Вот это, думается, и вызвало столь бурный гнев у нашей свободомыслящей интеллигенции: мол, опять Церковь вмешивается в жизнь общества, навязывая ему свои идеи (ей, свободомыслящей интеллигенции, видно, очень хочется, чтобы Церковь была вне общества). Позволю себе поправочку: не Церковь, а только один православный священник, монах, и не навязывает, а только делится с обществом своим пониманием истории. Разве у него нет такого права? Есть. Как и у всех остальных наших соотечественников без различия по чинам и положению. Ну, взял бы, в самом деле, какой-нибудь прогрессивный профессор, скажем господин Афанасьев (все-таки известный, авторитетный специалист и общественный деятель), да и рассказал нам так же ярко (чтобы излечить нас от вредных заблуждений) о другой истории, к примеру о совершенно бескровном создании Карлом Великим Священной Римской империи в Западной Европе, или о том, что в
Тáк вот.
И все же — об истинно главном в фильме о. Тихона. Мне представляется, фильм о. Тихона на самом деле о будущем. О том, чтó нас всех ждет, если мы — и народ, и разные ответственные лица — как единое сообщество не научимся любить, понимать, ценить сами себя; если мы не прекратим последовательно разрушать доставшееся нам наследие; если мы не перестанем, как раб нерадивый, тупо зарывать оставленные нам нашими пращурами «таланты», наивно полагаясь на авось или надеясь на помощь какого-то доброго дяди — в образовании, науке, духовно-художественной сфере, экономике, производстве, сельском хозяйстве; если мы будем превозносить чужое и низвергать свое, уничтожим в себе ощущение исконной причастности к своей Родине и к ее истории; если мы забудем о великом нравственном императиве «возлюби ближнего своего, как самого себя», то есть забудем о необходимости самоуважения, предполагающего столь же почтительное отношение к другим; если мы откажемся от самоорганизации на основе всеопределяющего постулата «во всем, как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними», то есть откажемся от утверждения прерогативы личной и взаимной ответственности друг за друга, за землю, в которой мы родились и которую оставим после себя, от единых созидательных усилий во имя нашего общего благоденствия.
Вот о чем преподанный нам о. Тихоном «византийский урок»!
Именно об этом красноречиво говорят заключительные кадры фильма, когда символическая группа, представленная быком, львом, юношей и орлом, с тихой грустью оставляет пустой город, уходя в пустоту же, и когда затем следует панорама Стамбула с куполом Софийского собора в обрамлении минаретов и звучит пение молитвы к Пресвятой Богородице со словами «...зриши мою беду, зриши мою скорбь...».
Подготовлено по материалам портала "Богослов.ru"
Фото с сайта Православие.ру
