Священник Антоний Борисов: После вузовской «вольности» семинарские порядки сразу «привели в чувство»

Желание поступать в семинарию у меня возникло спонтанно. Дело в том, что до 9-го класса я хотел поступать на факультет журналистики. Но потом все изменилось. Летом перед 10 классом мы с отцом и дядей поехали в Троице-Сергиеву лавру. Это было накануне праздника  Изнесения Честных древ Животворящего Креста Господня. В Лавре мы оказались в то время, когда был открыт академический Покровский храм – туда мы и попали на службу. До сих пор вспоминаю этот момент - в храме я увидел ребят в кителях и понял, что хочу быть таким же, как они. Желание это меня больше не оставляло, а мысли поступать на журфак или филфак исчезли. Но не все было просто: отец был «за» мое поступление в семинарию, мама – «против». Ей казалось, что священнический путь не для меня. Но вскоре все успокоилось, и оба были согласны с моим выбором.

Тут возникла проблема иного плана. На момент моего выпуска из средней школы (тогда шел 2002-й год) еще действовало правило, по которому в семинарию не брали людей моложе 18 лет. Мне было 17, и сразу поступать в семинарию я не мог - так что год надо было заниматься чем-то еще.

К счастью, тогда в Православном Свято-Тихоновском богословском институте (он еще не был гуманитарным университетом) существовал богословско-пастырский факультет, на котором можно было получить знания, которые могли бы пригодиться в дальнейшем богословском образовании. Так что сперва я поступил туда. А через год забрал документы и поехал поступать в Московскую духовную семинарию. В ПСТГУ я не остался учиться по той простой причине, что перспектива с рукоположением там была очень неясной (сейчас совсем не жалею о том, что ушел – никто из моих бывших однокурсников по ПСТГУ сана не принял). А с семинарией все было понятно – кто там учится и у кого есть желание принять сан, того точно рукоположат.

Когда я приехал в семинарию на вступительную сессию, первое слово, которое вертелось в голове, было слово: «Ужас!». Общежитие под «кодовым названием» чертоги, в которое нас поселили,  - это бывшие царские конюшни. В каждой комнате проживало порядка 20 человек, ни у одной не было входной двери. К тому же люди, которые жили в этих чертогах, были из разных стран, представляли разные культуры, так что ориентироваться в том, что происходит, было сложно. Помню, как один мой будущий однокурсник (сам он из Молдавии) появился на пороге комнаты и спросил с ярко выраженным акцентом: «Есть тут кто из Кишинёва?» Вообще, примерно одна десятая из тех, кто приехал поступать, собрали вещи и уехали на первый же день. Видимо, поняли, что приехали не туда и все это не для них.

Лично я вещи собирать я не стал, хотя после вузовской «вольности» семинарские порядки сразу «привели в чувство». Сразу стали ощущаться дисциплинарные требования – необходимость следовать очень жесткому расписанию, нести тяжелые хозяйственные послушания. Преподаватели очень взыскательно относились к тому, насколько хорошо студенты были подготовлены и насколько четко они выражали свои мысли. А еще было понятно, что оценка абитуриента происходит не только во время экзаменов, но, фактически, круглосуточно: дежурные помощники пристально наблюдали за нами. И вообще весь ход жизни построен так, чтобы выявить наиболее достойных поступления.

Все это давало понять, насколько ответственно нужно было относиться к учебе в семинарии.

Каждое утро во время вступительной сессии начиналось с Литургии. Встать нужно было самое позднее в 7 часов утра. После службы был завтрак, и потом мы сразу шли на экзамены или собеседования. Экзаменов сдавали 4 или 5 и примерно столько же собеседований, так что во время вступительной сессии каждый день мы что-то сдавали, с кем-то беседовали.

Во время собеседований больше оценивали не знания, а самого человека. К примеру, на собеседовании с проректором по воспитательной работе архимандритом Саввой (Базюком) надо было ответить на два вопроса – по Уставу и Библейской истории. Отец Савва вызывал по одному и у каждого спрашивал одно и то же, так что, стоя в очереди, можно было выучить то, что следует отвечать. И было понятно, что оценивает он не знания, а человека, который к нему приходит.

После экзаменов и собеседований мы шли на обед и потом несли хозяйственные послушания. Запомнилось, что мы разгружали строительные леса, которые привезли из Дивеевского монастыря. Шел дождь, было холодно, и мы таскали эти тяжелые трубы.

В последний день вступительной сессии мы пришли в Актовый зал и старший помощник проректора по воспитательной работе отец Мелетий (Соколов) зачитал списки поступивших.  Мою фамилию он пропустил… Сердце у меня ёкнуло, но тут отец Мелетий поправился и все мою фамилию прочитал. От сердца тогда отлегло.

Абитуриенты, которые действительно хотели поступить, утром перед литургией ходили на братский молебен, который служится у мощей преподобного Сергия. А после прочтения списков те, кто был зачислен, пошли в Троицкий храм благодарить преподобного за то, что поступили.

О тех днях, несмотря на все пройденные испытания, у меня остались сам лучшие воспоминания. Вступительные экзамены, а затем восемь лет обучения в стенах семинарии и академии стали для меня и моих однокурсников настоящей школой церковной жизни, благодаря которой многие из нас решились на священническое служение Церкви.