Игумен Савва (Тутунов): Семинария и академия – целый пласт жизни

- В Московскую духовную семинарию я поступил в 1999 году. Поступал из-за границы, так как жил во Франции. Каждый год приезжал на 2-3 месяца к бабушке и дедушке, которые жили в Москве. Часто ездил в Лавру, и потому у меня возникло желание поступать именно в Московскую духовную семинарию.

В дальнем зарубежье приходы очень маленькие, поэтому в первый день учебы мне ярко запомнилось, как сотни студентов, собравшихся в Троицким соборе, а потом в актовом зале одним голосом воспевали «Царю Небесный» и тропарь Преподобному.

Может быть, немного трудно мне было в самом начале – первые месяца два-три учебы. Приходилось перестраиваться: все-таки жизнь в Западной Европе – это одно, а жизнь в России, в монастырских условиях, в Лавре – это совсем другое. Но поскольку я и до того много времени проводил в России, еще раньше — в Советском Союзе, это не было не настолько трудно, как могло бы быть. Сам о себе свидетельствовать не буду, но, по словам моих ближайших друзей и товарищей по Академии, адаптация прошла успешно (улыбается).

Важным этапом было написание кандидатской – это был наиболее насыщенный и наиболее интересный период обучения: работа в архиве, например, очень захватывала.

Кто оказал наибольшее влияние? Наверное, все наставники понемногу. Глубоко благодарен моему научному руководителю протоиерею Владиславу Цыпину — человеку самой широкой эрудиции. Студенты (да и не только студенты) порой плохо понимают, как много он сделал для церковного права, полагая, что его труды ограничиваются учебником (хотя и это весьма и весьма немало). Между тем отец Владислав до сего дня — некая точка отсчета в канонических вопросах. Можно далеко копать в разные стороны, но он остается незыблемым столпом, к которому необходимо возвращаться.

Важное влияние на многих из нас оказал профессор Владимир Дмитриевич Юдин, преподававший историю России и историю Русской Православной Церкви. Главное его свойство, и главный его урок нам на всю жизнь — честность перед историей. Кто-то усвоил, кто-то нет.

Очень интересно и весьма непросто было учиться у Алексея Константиновича Светозарского, Владимира Михайловича Кириллина, Александра Александровича Волкова, Алексея Мстиславовича Пентковского. Более снисходительным к нашим немощам, но не менее интересным, был многолетний труженик Борис Александрович Нелюбов. Всегда живым и подвижным преподавателем, и чрезвычайно жестким экзаменатором, был отец Максим Козлов. Наверное, таким же он и остается. Не очень просто было слушать медленные до тягучести лекции отца Валентина Асмуса. Но, если заставить себя сосредоточить внимание, открывался целый мир. Академический старец, во всех смыслах этого слова, Константин Ефимович Скурат являлся и является, прежде всего, образом жизни и веры — это самое главное, что он приносит студентам — но это не значит, что его лекции можно не слушать! Вот певческие дисциплины мне были менее интересны, хотя и здесь преподавали очень яркие священники: один отец Алексей Ширинкин с его «сольсисоль-поембездураков» чего стоил! Тоже академический старец, кстати. Да о многих еще можно сказать. Присутствующий во всей нашей учебной деятельности проректор Михаил Степанович Иванов… Столп лаврского ученого монашества отец Макарий (Веретенников)… Вот я вам рассказываю, и думаю: либо надо приводить полный список корпорации, либо кого-то обидеть… Если добавить нынешнего ректора Киевской академии архиепископа Антония (Поканича) — тогда игумена, преподавателя Нового Завета, то, наверное, я вспомнил всех тех, кто оказал на меня лично наибольшее влияние. Но довольно скоро я стал молодым коллегой для наших преподавателей, а это новый этап отношений и обучения у них.

Самое яркое впечатление, оставшееся в памяти, это, как ни странно, выпуск. Был одновременно радостный и печальный день, насыщенный, исполненный какого-то удовлетворения от завершенности, печали от расставания с целым периодом в жизни. Но расставание условное. Alma mater оставила неизгладимый след на всю жизнь. До сих пор многое осмысливаю с оглядкой на то, что слышал в те годы от наставников, на то, что проговаривалось в студенческих спорах. Многое из пережитого тогда переосмысливается, но никогда не выбрасывается окончательно. И всякое возвращение туда — как глоток свежего воздуха.