Что нам Византия? А.М. Лидов отвечает на вопросы читателей «ТД»
 |
Византия – это поле битвы разных мифов, которые имеют очень малое отношение к реальности. Сегодня мы пытаемся разобраться, когда и как эти мифы возникали.
- Итак, Алексей Михайлович, что нам, современным людям, древняя Византия?
- Что нам Византия? Когда редакция обратилась ко мне с просьбой ответить на вопросы читателей, я сразу вспомнил фразу из классики. Помните, как у Гамлета: «Что он Гекубе? Что ему Гекуба? А он рыдает», когда вспоминаются события, связанные с падением Трои. Действительно, что нам Византия и почему все-таки она нас так сильно трогает? Причем не собственно профессионалов, занимающихся этой культурой, как мы с Вами, а очень многих людей. И возникает вопрос, который есть в списке присланных на сайт вопросов…
- Почему сейчас нам надо говорить об этой странной Византии, которая давно умерла, была тысячу лет тому назад и, как кажется, никакого влияния на нашу повседневную современную жизнь не оказывает?
- А так ли это? Мне не хотелось бы сейчас повторять «школьные вещи», например, о том, что вся наша традиция, связанная с Православием, верой и культурой, родившейся на основе этой веры, вся, без исключения, пришла к нам из Византии. Это очевидный факт, о котором многие часто не задумываются. Все образование и явление Руси-России из откровенно варварских славянских племен связано с тем, что Древняя Русь в 988 году приняла христианство от Византии и впитала в себя в очень короткие сроки самую сложную, изощренную, глубокую культуру того времени. Культуру, воспринявшую все наиболее значительное, что было создано в античности.
Но сейчас я хотел бы сказать о другом: о том, что одна из глобальных проблем современной русской культуры и сегодняшнего дня вообще, — это утрата идентичности, а из-за утраты идентичности — и наш недостаток чувства собственного достоинства. Я имею в виду, конечно, не гордость, не национальное чванство… этого у нас сколько угодно. Русские за границей (у многих был ведь такой опыт!) достаточно легко узнаются по своеобразному поведению и по особому выражению лиц, в которых парадоксально сочетаются одновременно робость и нахальство. То есть многие «наши» чувствуют себя в западном мире не вполне полноценными и равными, и при этом хотят показать, что они лучше «пошлых западников, с их скучными правилами и мелким расчетом». Я, честно говоря, полагал, что это результат эволюции homo soveticus, оказавшегося в незнакомом мире. Но вот не так давно на даче я взялся перечитывать Тургенева, в частности, его повесть «Ася», где описываются русские дворяне в Германии середины XIX века. И там главный герой говорит, что избегает общаться с соотечественниками, которых узнает по характерному, хорошо нам знакомому выражению лиц. Значит, ситуация, связанная с потерей идентичности, недостатком чувства собственного достоинства гораздо глубже, чем постсоветская история.
По всей видимости, проблема восходит к петровским реформам, когда поменялась культурная модель, и в России реально возникли две абсолютно разные, в чем-то противоположные, матрицы. Для меня невероятно красноречива история о том, как декабристы давали свидетельские показания на процессе. Когда их арестовали, то по закону Российской империи русские люди, русские дворяне должны были давать показания на государственном, т.е. русском языке, но они были так взволнованны, что давали их по-французски. И для них приглашали переводчиков. Таким образом, в стране одновременно сосуществовали две разные культурные модели. Элита была пересажена на инородную почву, на которой не чувствовала себя уверенно, но при этом смотрела сверху вниз на «простой народ», принадлежавший к национальной «византийской» традиции, воспринимавшейся как нечто непросвещенное и неблагородное. Как уже было замечено, кажется Юрием Лотманом, русские дворяне XVIII — начала XIX века все время разыгрывали некую пьесу из французской жизни, что неизбежно вело к утрате идентичности.
Между тем, наша идентичность напрямую связана с византийскими корнями. И византийское образование для нас —не просто частность, важная как любое образование в любой сфере, но это возможность восстановить национальное самосознание и чувство собственного достоинства, понимания того, кто мы. Поэтому для нас Византия есть нечто существенно важное и многое определяющее. И восстановление нашей идентичности может быть осуществлено, на мой взгляд, именно на византийском фундаменте. При этом, констатируя печальную реальность, два слова «невежество» и «непонимание» характеризуют ситуацию, связанную с византийской культурой в нашей стране.
- И не только в нашей! Помните эпизод с американской студенткой, спросившей у Вас: «Ах, Вы занимаетесь византийским искусством, как интересно! А правда, эта сказочная страна никогда не существовала?!». И тут я задам Вам вопрос читателей: «А было ли у Вас когда-то мифическое представление о Византии?».
- Была ли для меня Византия сказочной страной? Да, наверное, до какой-то степени была в детстве, поскольку само слово «Византия» невольно рождало ассоциации с чем-то нереальным, почти сказочным. Когда я впервые увидел иконы в музеях, в возрасте 10-12 лет, я влюбился именно в византийскую основу этих образов (как я сейчас задним числом понимаю). Эта способность иконы служить посредником и уводить в другую реальность меня просто завораживала. Думаю, что стремление понять и объяснить это ощущение во многом определило и выбор предмета занятий, и основное направление научных поисков – иконография, иеротопия, проблема иконического.
Пример практического использования мифа о сказочной Византии, непонятной, завораживающей, таинственной и явно выходящей за границы любой обыденности, можно найти в названии знаменитого романа «Вечер в Византии» американского писателя Ирвина Шоу. Должен признаться, я когда-то, лет 25 тому назад, прочел этот роман именно потому, что меня привлекло слово «Византия», но про Византию там не было сказано ровным счетом ничего, а речь шла о странном мире голливудского закулисья, с кинозвездами, продюсерами, тайными страстями и непрерывными интригами. Под Византией имелся ввиду мир, сочетающий порочное и одновременно манящее. Экзотическое слово должно было вызвать именно такой образа в сознании массового читателя, который про реальную Византию не знает ровным счетом ничего.
- Любопытно, что в связи с Византией существуют не просто разные, а прямо-таки противоположные мифы. Есть мифы негативные – о темных веках и невежественной стране (а я-то думала, что это советский миф!). Есть и позитивные, идеализирующие Византию и представляющие ее как некое идеальное государство. Чем объяснить такую ситуацию?
- Действительно. Причем, встречаются мифы на одну и ту же тему, и иногда с одними и теми же примерами. Негативные пришли вместе со всей традицией новой европейской культуры, для которой Византия – пример тоталитарного государства, где правят интриги, где господствует вероломная политика на всех уровнях...
- Вот откуда идет выражение «вероломная Византия»!
- Это часть негативного мифа о Византии, «ужасной и отвратительной», как ее называл Вольтер. Блестящий «журналист», своим хлестким определением он просто заклеймил Византию. У Монтескье есть «замечательная» фраза о том, что в Византии не было ничего, кроме тупого поклонения иконам. Видите, они не скупились на хлесткие выражения! И эти эффектно сформулированные фразы, как клише, остались в сознании европейской культуры до сих пор. Интересная и поучительная история: французские просветители XVIII века организовали блестящую, невероятно успешную, но абсолютно не имеющую никакого отношения к исторической реальности кампанию по разоблачению Византии, превращению Византии в некий жупел.
- Какова же была цель этой антивизантийской кампании? Чем французским просветителям не угодила давно завоеванная и скончавшая свой век Византия?
- Целью этой кампании была не Византия. Из Византии создали муляж для битья. Целили, разумеется, во французский абсолютизм XVIII века, который как раз очень к Византии был неравнодушен. Но поскольку абсолютизм тогда был правящий, и существовала цензура, то создав чудовище под названием «византийская империя», они однозначно обличали через этот отрицательный миф современную систему правления. И в первую очередь Монтескье и Вольтер (их читали тогда не только во Франции, но и во всей Европе, включая далекую Россию!) провели образцовую кампанию отрицательного пиара, на столетия вперед сформировав образ Византии как недоевропейской страны, варварской, погрязшей в невероятной роскоши, недееспособной, с последовательной негативной оценкой всей культуры, связанной с православной религией.
Вместе с тем существовал и очевидный позитивный миф, формулируемый некоторыми авторами, отчасти как протест против мифа французских просветителей, имевших немало последователей в России. Так, Петр Чаадаев мог слово в слово повторять нелепости Монтескье, обличая Византию и византийское, уводящие Россию от Европы в глубину невежества и абсолютизма. У Чаадаева было много оппонентов и не только со стороны государства и православной Церкви. Ряд современников-интеллектуалов, причем, иногда из западников, как историк Тимофей Грановский, справедливо указывали на огромную роль византийского наследия в становлении русской культуры. Спор был ожесточенным и бескомпромиссным с перехлестами с обеих сторон. Византия восхвалялась как идеальное государство, единственно возможная модель существования.
Этот позитивный миф дожил до наших дней, и у некоторых современных политологов, связанных с евразийством, можно прочесть заявления, что любой человек, критикующий Византию, наш враг, что Византия для нас – есть воплощение абсолютного добра, наше главное оружие в борьбе с враждебным Западом.
- Но может быть идеализировать — это не так уж плохо? Или позитивный миф тоже, по-Вашему, таит в себе опасности?
- Его опасность – в неправде или в не полной правде, которая легко оборачивается абсолютной ложью. Византия существенно отличалась от того мира, в котором мы сейчас живем, мира новоевропейской цивилизации, со своими представлениями о добре и зле, с дракой идеологий и политических понятий, о которых в Византии никогда не задумывались просто в силу их иноприродности. И в этом контексте Византия оказывается либо сусальной картинкой, либо злой карикатурой. Так, некоторые «идеологи», взывая к образу «сусальной» Византии, пытаются обосновать тезис, что России не нужны «гражданское общество», свобода личности, независимый суд, разнообразные и неподконтрольные власти средства массовой информации и все то, что обычно называется «демократическими институтами». Они этими идеологами рассматриваются как вредные западные затеи, а мы, согласно «византийскому» идеалу, должны объединиться в любви и преданности богоизбранному государю, который поведет нас в «царство небесное» вместе с единственной и непогрешимой государственной Церковью. Думаю, не стоит объяснять разумным людям, к чему это может привести в современных условиях. Как минимум, к полной изоляции России в окружающем мире, к новой опричнине и почти неизбежной деградации, в том числе, и культурной.
Однако реальная Византия здесь ни при чем. Кстати, там было достаточно справедливое правосудие, основанное на развитой системе законов. Существовала политическая жизнь, воплощавшаяся отнюдь не только в интригах, но и в борьбе партий, группировавшихся вокруг спорта, как бы мы сейчас сказали, а именно — состязаний колесниц на константинопольском Ипподроме. Неотъемлемой частью императорских ритуалов было напоминание о бренности земного бытия и публичное покаяние. К тому же, многие злоупотреблявшие властью правители заканчивали свою жизнь, сметенные восставшим народом или политическими противниками. И самое главное – в Византии существовал очень высокий уровень свободы личности, основанный на краеугольном христианском тезисе личной ответственности перед Богом за все, что ты сделал с собой и в этом мире. И в этом смысле никакая «соборность», государственная, корпоративная или семейная, не избавляла византийца от высшего отчета на Страшном суде.
- В России отношение к Византии всегда было сложным и противоречивым…
- Отношение было сложным, в первую очередь, политически, потому что Византия была империей, а Русь, так или иначе, независимой страной. Она культурно и духовно зависела от Византии. Напомню тот факт, что подавляющее большинство русских архиереев в домонгольский период были греками. Византия воспринималась как недосягаемый образец, но при этом и соперник, некое государственное образование, раствориться в котором Русь не хотела. Довольно рано на Руси возникли темы о лукавстве греков, которые всегда обманывают, о византийском вероломстве, что нашло отражение в многочисленных исторических романах и советских кинофильмах на тему Руси изначальной. Там византийцы появлялись обычно в виде мерзких интриганов, которые только и думали о том, как обмануть и ограбить благородную честную Русь.
- В советскую эпоху это отрицательное отношение, конечно, было подхвачено?
- На уровне массовой культуры отрицательный миф о Византии был очень удобен для создания другого националистического мифа – о русской самобытности. Причем очень часто истоки этой самобытности искали в язычестве, отвергая христианство как «византийский проект», призванный ликвидировать и исказить нашу национальную самобытность. В целом грустное резюме: Византия – это поле битвы разных мифов, которые имеют очень малое отношение к реальности.
- Какой из мифов о Византии лично Вас поразил, обескуражил больше других?
- Поразить меня на тему Византии сложно, но можно говорить о степени нереальности этих мифов. Пожалуй, в антивизантийской мифологии, созданной французскими просветителями, меня в свое время больше всего поразило полное игнорирование реальности. Согласно антивизантийскому проекту Монтескье и Вольтера, в Византии не было ничего, кроме тупого поклонения иконам, Византия была малоразвитой и необразованной. А между тем, в Константинополе существовала полная грамотность, почти каждый человек несколько лет учился в школе, где давались начальные знания о Платоне, Аристотеле, древнегреческой драматургии, Плутархе и многом другом, о чем на средневековом Западе не имели представления.
- Можно ли допустить, что Вольтер и Монтескье не знали этого?
- Нет. Когда-то мне казалось именно так. Я прочел их суждения и подумал: «Какое невежество!». Но потом выяснилось, что Франция была наиболее информированной страной, с наиболее полным знанием о Византии и византийской истории. Еще до Монтескье вышел знаменитый словарь Дюканжа, энциклопедия византийской культуры. Им пользуются до сих пор, настолько он фундаментален и хорош. Вышло более сорока томов византийских историков. Французская элита и в XVII веке, и начале XVIII века чрезвычайно интересовалась Византией. Византия была в моде. Даже известно, что Людовик XIII, Мазарини, Кольдер собирали греческие рукописи, Людовик XIII переводил византийские трактаты эпохи Юстиниана. Так что представить себе, что Монтескье и Вольтер «не знали», просто невозможно.
- Вы обсуждали Вашу идею об «антивизантийском мифе» как обличителе французского абсолютизма с Вашими западными коллегами?
- Я излагал ее всего один раз на международном семинаре на Корфу «Греция – мост цивилизаций». Реакцией западных коллег, которые там присутствовали, было некоторое изумление, ибо то, что я говорил, было для них неожиданно и совершенно ново. Западные участники, впрочем, настроенные на взаимопонимание и диалог, очевидно задумались. По их словам, они услышали объяснение для очень многих своих недоумений. Хуже всего то, что антивизантийский миф ушел на уровень подсознания. То, что слово «Византия» в девяти случаях из десяти рождает у западного человека отрицательные ассоциации и ощущения, переходящие на современную ситуацию. И когда он общается с представителями стран «византийского мира», к которому и мы с вами принадлежим, к которому также принадлежат Греция, Болгария, Румыния, Кипр (я перечисляю страны, которые сейчас входят в состав Евросоюза), то он невольно отождествляет эти страны с Православием, а, следовательно, с византийской традицией. Отношение к Византии переходит на отношение к Православию и приводит, к сожалению, к вполне однозначной для массового восприятия реакции, что эти люди принадлежат к недоевропейской традиции, что они отчасти варвары и должны пройти школу европейской демократии, ну и, конечно же, отказаться от своих глупостей и суеверий как на уровне политики, так и на уровне восприятия духовной культуры.
- Интересно, что предки тех же самых европейцев совершенно иначе относились к Византии, восхищались ей!
- Я попытался проследить, как формировался антивизантийский миф (кстати, это была бы совершенно замечательная тема для диссертации!). На мой взгляд, процесс начался в XIII веке, после захвата и разграбления крестоносцами Константинополя в 1204 году. Они совершили преступление, это было понятно уже современникам. Как мы помним, папа Иннокентий, современник Четвертого крестового похода, осудил поведение своих собратьев по вере. Было понятно, что произошло нечто возмутительное. И как своего рода оправдание началось формирование мифа о восточной деспотии, которая нам чужда и враждебна, об инородной чужой религии, об извращенной культуре. До этого лейтмотив западной реакции на Византию – восхищение и преклонение. Европейцы видели культуру, которая стояла на порядок выше их собственной, причем практически во всех областях. В сфере юриспруденции в Византии действовал Кодекс Юстиниана – вершина римского права. На его основе был создан Кодекс Наполеона, главный свод законов для Европы XIX века. В сфере образования – поголовная грамотность, о которой на Западе, где даже элита в массе своей была неграмотной (грамотность и письменность были уделом западного духовенства) в это время, приходилось только мечтать. Византийская культурная модель вызывала естественное чувство восхищения на всех уровнях. Не говоря уже о великих памятниках, о красоте Константинополя, о богатстве и разнообразии форм жизни и национальных культур!
Ни о какой недокультуре или культуре второго сорта говорить абсолютно не приходилось. Взгляд был снизу вверх. А потом, в процессе политического упадка Византии, который продолжался довольно долго, два с половиной столетия, с 1204 года, Четвертого крестового похода, до 1453 года, падения Константинополя под ударами турок, постепенно формировался негативный миф. Его следы мы видим, например, в «Жизнеописаниях художников» Джорджо Вазари, который с неким презрением и чувством превосходства в XVI веке пишет о том, что maniera bizantina была преодолена великими художниками Ренессанса. И для него это уже некое общепризнанное клише. Он даже не упоминает о том, что крупнейшие художники (Чимабуэ, Дуччо и ряд других), стоявшие у истоков Ренессанса, были либо византийскими учениками, либо следовали византийской традиции, у которой в эту эпоху были высочайшие художественные достижения... А Вазари, прославляя «византинизирующих» художников, рассматривает весь процесс Ренессанса как отрицание этой «примитивной» и беспомощной «манеры византина», и не желает замечать внутреннего противоречия в своих построениях.
Просветители оформили и завершили процесс формирования антивизантийского мифа, который до сих пор живет в современной культуре без какого-либо понимания. Причем не только в культуре западной, где слова «Византия», «византийский», за небольшими исключениями вызывают негативные ассоциации. Кстати, единственная относительно позитивная коннотация, которая есть во Франции в связи со словом «Византия» («Byzance»), это представление о невероятной, фантастической, запредельной роскоши, нормальному человеку явно не нужной, но поражающей воображение. И в нашей политической лексике слово «византийский» имеет почти исключительно отрицательный смысл, например, «византийский двор и стиль, византийские интриги и нравы». Это мы унаследовали от французских просветителей вместе со всей системой образования, основа которой была сформирована именно в эпоху Просвещения и до сих пор существует у нас и везде в мире.
- С причинами формирования антивизантийского мифа и восприятием Византии на Западе все более-менее ясно. Но Вы думаете, если мы с Вами сейчас выйдем на улицу где-нибудь в центре Москвы и спросим жителей столицы, что они думают о Византии, их ответы будут положительно отличны от ответов парижан?
- Нет, потому что это клише, которое стало основой образования. Приведу еще один яркий пример. Описывается ситуация Четвертого крестового похода, когда банды крестоносцев разоряют величайший и богатейший город в мире, город, с которым связаны истоки нашей культуры и все лучшее, что лежит в основах русской духовной традиции. Предложим среднему российскому школьнику, с кем он будет себя идентифицировать: с защитниками города или с крестоносцами? Однозначно с крестоносцами, потому что вся традиция описывает крестоносцев как своего рода героев в бесконечном количестве романов, начиная от Вальтера Скотта, и далее по длинному списку, включая, конечно, кино как «важнейшее из искусств». Тогда как в исторической реальности они вели себя как бандиты, грабители и насильники. Если Вы зайдете в большой книжный магазин в Москве, и найдете там пару книг про Византию, то вам сильно повезет. При этом вы легко обнаружите на полках десятки книг, посвященных крестоносцам, рыцарским орденам и в целом западному Средневековью. Это определенная образовательная модель и некая система ценностей, в которой для Византии по большому счету нет места.
- Наверное, Вы правы. Но как преодолеть это искажение и найти противоядие от «антивизантинизма» и «лжевизантийства»?
- Преодолеть ложные мифы можно только через знание, создание системы «византийского образования», длительную и кропотливую работу по воспитанию бережного и признательного отношения к собственным истокам. Чтобы мысль о причастности нашей традиции к великой византийской культуре вызывала чувство естественной гордости, которое не противоречит также естественному уважению к достижениям как Запада, так и Востока.
Продолжение следует…
27-29 сентября Алексей Михайлович Лидов будет выступать с докладами на Международном симпозиуме "Огонь и Свет в сакральном пространстве". Посетить это мероприятие, организованное Институтом мировой культуры МГУ, Государственной Библиотекой иностранной литературы и Научным Центром восточнохристианской культуры, может любой желающий.
Симпозиум состоится в Овальном зале Всероссийской государственной Библиотеки иностранной литературы им. М. И. Рудомино по адресу: Москва, ул. Николоямская, 6 (отдельный особняк). Телефон для справок: 8 (495) 915-36-21. Проезд: м. Китай-город, Лубянка, троллейбусы 63, 45 до остановки «Кинотеатр Иллюзион»; м. Таганская-кольцевая, троллейбус 16, 63 до остановки «Кинотеатр Иллюзион».
