Пластиковая жизнь

Фото: Respect-shoes.by

Мои сапоги новыми не были, но расставаться с ними я пока что не собиралась. Удобная колодка, хорошая кожа, классический фасон — что еще нужно человеку от обуви? Они честно служили мне в Москве и Екатеринбурге, Питере и Новосибирске, Туле и Кронштадте. Однако им было уже четыре года, а носить вещи так долго почему-то считается дурным тоном. Странный парадокс постсоветской эпохи (но и советской тоже): всеми силами как можно яростнее избавляться от своего прошлого. Полвека назад москвичи начали выкидывать из своих квартир резную ореховую мебель, заменяя ее клееной фанерой и сиротским пластиком, который венчала репродукция какой-нибудь «Герники»: пожалуйте, минимализм 60-х; новое поколение советских людей будет жить при коммунизме, а пока что для романтиков — споры о кибернетике, для прагматиков — люстры чешского стекла.

Резную мебель и кузнецовский фарфор скупили умные иностранцы, а в 90-е — ушлые «новые русские». И осталось рядовому гражданину только вздыхать: у моего дедушки был такой буфет, да вот при переезде выкинули, а теперь сплошная Икея (которую дедушка даже в качестве дачной мебели использовать бы постеснялся). А ведь ты, мил-человек, хотел быть «как все», чтоб «все, как у людей». Все побежали — и ты побежал. Сидоровы югославскую стенку купили — а ты что, хуже? Теперь вот, через тридцать лет, любуйся на кусок треснувшей ДСП и вздыхай огорченно о выброшенном дедушкином буфете.

Что мы все о материальном, право. Не в сапогах и не в буфетах счастье. Когда в московском районе Медведково начали расселять первые хрущевские пятиэтажки под снос, я несколько раз из любопытства заглядывала в оставленные дома. Да, это были не квартиры, а кошмар, не дома, а сплошное архитектурное убожество, но ведь люди прожили там по сорок-пятьдесят лет; именно это меня привлекало — кусок жизни, хотя и прожитой и оставленной. В одной из разоренных квартир (дом сносили через два дня) я остановилась в оцепенении: на полу была целая гора фотографий. Не меньше сотни. Старые, выцветающие, черно-белые, — они безмолвно обвиняли тех, кто выбросил их, как ненужный хлам — память о своих родителях, бабушках и дедушках, о своих корнях. Наверное, я должна была взять их, но я не смогла. Не из каких-то нелепых суеверий, а из еще более нелепой надежды, что люди, бросившие эти фотографии, могут одуматься и вернуться, ведь до сноса дома остается целых два дня… И больше я никогда не заходила в расселенные дома.

Потом мне довелось говорить со своей ровесницей, получившей квартиру в новом доме после расселения. И она вскользь отметила, что готовиться к переезду было очень сложно: «Столько барахла за эти годы накопилось!». Я спросила, забрала ли она с собой старые фото. «Нет, конечно, — моя собеседница посмотрела на меня с жалостью, как на деревенскую дурочку, — у меня принцип — не держать дома ненужного. А фотографии оставались от бабушки, мне они не нужны». В аккаунте этой женщины красовались фотографии ее отдыха в Хургаде, и я задала себе вопрос, нужны ли будут эти фотографии ее внукам — но ответа так и не нашла.

Фото: Mig-studio.com.ua

Опять ты о чем-то вещном, осязаемом, — скажут мне. Главное, чтобы память в сердце жила, а выцветший кусок картона — это уже мелочи. А вот и не соглашусь. Позиция «главное, чтоб в сердце» может очень далеко завести — не с этого ли начнется отрицание святости икон и мощей, необходимости обрядов и благодати Таинств? Не с этого ли начала Реформация, чьи посылы были, казалось бы, благими (против мшелоимства, против торговли индульгенциями), но которая привела определенную часть западной церкви к тому, что в ней нынче венчают мужеложцев?
Хотя не об этом сейчас речь.

Есть такое понятие, как семейная реликвия. Ею может быть что угодно: простенькое бабушкино колечко и папин красный диплом, первые пинетки твоего ребенка и медаль «За победу над Германией» твоего дедушки. Это вещи, согревающие нас на жизненном пути. Первое в жизни Евангелие, с надписью «По благословению экзарха Грузии Иннокентия», которое мне довелось взять в руки в детстве — по нему я училась читать с ятями и ерами — принадлежало моему прадедушке. И никто не спорит, что Слово Божие можно и нужно читать в любом издании, ибо главное — дух, а не буква, но я хорошо помню ощущение благоговения, охватывавшее меня, когда я брала эту книгу в руки. Ребенок еще не в состоянии понять все величие Евангелия, но уже чувствует трепет перед старинной книгой, перед не всегда понятным языком. Это — Тайна, которую до конца нельзя постичь. И ощущения которой зачастую лишается человек, которому любезно презентуют издание от Гедеоновых братьев. А ведь в другой семье подобную семейную святыню кому-то пришло в голову выбросить, «потому что это бабушкино, а мне не нужно»…

Идеология расхламления в изначальной своей сути благотворна. Не цепляться за вещи, не хранить хлам. Выкидывать пустые бутылки и пакеты, не забивать жилье. Как хорошо! Просто начало аскетики.

Ан нет. Не все так хорошо. Если бы девиз «избавиться от ненужного» был направлен только на то, чтобы выбросить хлам и зажить чистой и обновленной жизнью — было бы прекрасно. Но ведь тут есть два очень неудобных момента. Первый — тот, о котором я уже говорила: к хламу относится все, что не «здесь и сейчас», даже вещи, имеющие подлинную ценность. Второй же — то, что расхламиться призывают для того, чтобы… приобрести новые вещи, более современные. И тут уже отчетливо видно, что никакая в основе лежит не аскетика, но чистой воды потребительство, или, как это стало принято смягчать политкорректно — «консьюмеризм».

Фото: Moscowchanges.ru

А дальше все просто. Вашей стиральной машине целых три года? Ее необходимо выбросить и купить новую, с какими-нибудь нано-диодами. Старая хорошо стирает? Но у нее нет нано-диодов, а если вы этого не понимаете, то вы отсталый человек и противник всяческого прогресса и прочих инноваций. Про сапоги я уже писала. Если ты носишь одни и те же сапоги больше двух сезонов, то ты либо нищая, либо просто не в себе. Как можно? Немедленно пойди и купи себе новые! Ведь ты этого достойна! А чтобы жилье не превращалось в вещевой склад, — так уж и быть, расхлами его. Отнеси сапоги на помойку и спи спокойно. Ты современная женщина. Ты «в тренде». Все так делают.

Мне посетуют, что вещи сейчас выпускают какие-то одноразовые — то ли дело по советским ГОСТам (про дореволюционное качество вообще промолчим), а нынче сплошная китайщина… Так, да не совсем так. Наши бабушки носили вещи десятилетиями еще и потому, что умели о них заботиться, беречь их, чинить при необходимости. Тех, кто любит вздыхать о былом качестве вещей, я спрашиваю: а вы отдаете обувь в починку, если отлетела набойка? Умеете наложить незаметную штопку, чтобы не пришлось выбрасывать любимый свитер? Сможете сшить юбку дочке из джинсов мужа? Ответы неутешительные. Из десяти молодых и не очень молодых женщин хорошо, если три ответят положительно. Остальные будут говорить, что у них нет времени, что лучше они денег заработают на новую вещь, что их не учили этому, или совсем откровенно: «Я что, нищая — дырки штопать?!»

Когда секретарша с зарплатой в пятнадцать тысяч рублей (гроши для столицы, состояние для русского села) берет кредит на шубу стоимостью в десять своих зарплат, у меня вопросы не только к этой бедной девушке, но и к тем, кто подобные кредиты предлагает. Потому что сознание этой девушки уже отравлено: да, я небогата, но я влезу в кабальный кредит, с драконовскими процентами, и у меня будет Шуба Моей Мечты, и я буду с виду, как дочки всех этих дерипасок. Что тут поминать Эллочку Щукину с ее страстью затмить мисс Вандербильд! У людоедки-Эллочки не было рядом банков, которые любезно предлагали кредиты на потребительские нужды.

Ладно — шуба. Говоря о предметах куда более насущных — неважно, полотенцах ли, туфлях ли, — постоянно наталкиваешься на одно и то же сообщение: «А я новые купила…» Зачем? Старое так плохо было? «Да нет, по-прежнему хорошее, но что-то надоело. Захотелось нового. А эти выбросила». И подтекстом стоит: я этого достойна. Я свое уже в советских очередях отстояла, я товарного дефицита хлебнула. Теперь мой праздник — праздник бездумного потребительства. Только очень обеспеченные люди могут позволить себе ежегодно выкидывать на помойку дорогие вещи. Все прочие свою консьюмерскую жажду утоляют своеобразно: покупают заведомо дешевую вещь невысокого качества, а через один сезон (один год, один месяц) все начинается сначала. Марлен Дитрих в «Азбуке моей жизни» замечала, что куда лучше купить одно по-настоящему хорошее платье, чем полдюжины дешевых кофточек. Кто же ее слушать будет — она даже обеды сама готовила, а еще кинозвезда! Мы-то себе такого не позволим. Мы лучше купим десяток синтетических кофточек (чтобы выбросить было не жалко), а обедать будем в «Макдональдсе». Долой кухонное рабство и унизительную экономию! Ведь мы этого достойны. Все блага современности для нас.

И мир тогда становится каким-то ненатуральным, пластиковым. "I’m a Barbie girl in a Barbie world. Life is plastic — it’s fantastic!" — была такая песенка несколько лет назад. О да, фантастический мир. Антиутопия то есть. Хаксли, во многом ты оказался провидцем.

«Отстаньте от меня, — скажет средний потребитель, — я на свои деньги покупаю, не на ваши! Я устаю на работе, дайте мне хоть так развлечься — покупкой новых вещей и выбрасыванием старых». Да мне, в общем, его денег и не жаль. Есть они у него — пусть покупает. Тут совсем в другом беда: в наркотической зависимости от покупательского азарта человек утрачивает навыки сделать что-то самому. Не бумажки в офисе перекладывать и не в Quake рубиться на рабочем месте, а именно что-то уметь делать. Сколотить книжную полку — и научить ребенка, как подклеить старую книгу. Сшить занавески — а из оставшихся лоскутов научить ребенка шить платьице для куклы. Вместе с ребенком посадить цветы, смастерить кораблик, сплести тряпичный коврик. Вместо похода в пластиковый мир «Макдональдса» с пластиковыми гамбургерами — напечь с детьми блинов или сварить карамель. Такие несложные занятия, но такие греющие душу и родителей, и детей. Многие ли сейчас так делают? Если ответ будет утвердительным — я счастлива. Но, боюсь, не всегда он будет утвердительным. «Я так устаю на работе, мне некогда заниматься еще всякой ерундой». И вот это страшно. Когда моя дочь была маленькой, я пела ей колыбельные перед сном. На разных языках. Но чаще всего «Казачью колыбельную», под которую я сама выросла. И даже если, упаси Господь, эту колыбельную запретят по 282-й статье (По камням струится Терек, Плещет мутный вал, Злой чечен ползет на берег, Точит свой кинжал), я все равно уверена, что моим внукам моя дочь будет петь именно это.

«Ты все же пассеистка, — перебила подобные мои рассуждения одна интеллигентная дама, — вот я своей дочери ставила Baby Mozart вместо колыбельных, это очень развивает!» (Ее дочь, нервная, болезненная девочка, не очень хорошо училась в школе, однако Моцарт в этом был явно не виноват). «А как же тепло маминых рук? — спросила я, — Ведь его в записи не передашь». «Ах, это частности. Может, еще и такое устройство выдумают, чтобы заменяло мамины руки», — было сказано уже в шутку, но тень Хаксли лежала на этом разговоре.

Может, и выдумают. И мир станет окончательно пластиковым. Но я в таком мире жить бы не хотела. Да и вы вряд ли захотите.

Впервые опубликовано 6 октября 2011 года