Чтение Великого поста. Тридцать третий день от Бориса Любимова

По доброй традиции, православные христиане стараются провести Великий Пост за молитвой, чтением Евангелия, благочестивых книг и наставлений. Что выбрать? Тридцать третий день представляет ректор Высшего театрального училища имени М.С. Щепкина при Государственном академическом Малом театре России Борис Николаевич Любимов.

- Я всегда очень любил произведения Ивана Шмелева: читал их сам, читал дочери, буду и внукам читать. Но в последнее время я все больше беру в руки книги Александра Исаевича Солженицына.

Самая большая трагедия в России произошла в 1917 году – за ней последовало все остальное, что нам известно. Сейчас я перечитываю «Март Семнадцатого», в частности, главу «Крестопоклонная». Тогда над Россией встал огромный крест (конечно, я не сравниваю то время с Голгофскими событиями Священной Истории, но с точки зрения истории человеческой, мне кажется, это именно так). И эта глава из романа Солженицына – вопрос читателю: сам ты где сейчас? Ты с теми, кто гонит? С теми, кто предает? С теми, кто по наивности надевает красный бант? Где ты с этой красной тряпочкой окажешься в конечном итоге? Будешь ли ты мыть тарелки в парижских ресторанах или облизывать миски на Соловках – или ты будешь с палачами, со стукачами?... В общем, именно к этому вопросу, именно к этой главе я все время возвращаюсь.

Александр Солженицын

Март Семнадцатого

***

Начиналась Крестопоклонная неделя. Крест голгофских страданий, вынесенный в центр храма, становится в центр мира. Выносился крест вчера при всенощной — а Николай, за своими муками, даже просто забыл. Вчера вечером, когда разыгрывалась мятель, он обедал вдвоём с Мама в поезде — и снова, снова надрывно говорили о том же, и никак он не видел выхода вернуть трон Алексею. Открыть военные действия? Этого он не мог переступить и от начала. А теперь — что можно было делать, когда вся армия в руках революционеров? (Это — отговоркой от Мама.)

А сегодня — утишенным, безветренным, снежно-убелённым утром проснулся — и сразу вспомнил о Крестопоклонной. И подумал: Боже мой, как мелки все наши заботы по сравнению с Голгофой! Что решит или откажет какое-то временное правительство, пустят туда или сюда, что напишут в революционных листках, — всё это прейдёт. И его отречение от престола, даже если это была ошибка, затемненье ума, — тоже прейдёт. А Голгофа — останется вечно, как главная жертва и главная тайна.

Среди людей — правосудия не бывало и нет. В апатии, в унынии — надо предавать себя только на волю Божью. Молитвы — никто у нас не может отнять. А в ней — вся чистота и всё облегчение.

И с радостным светом в душе Николай поднимался, чтобы ехать в церковь к обедне. Ничего не взял в рот.

За окнами площадь была убелена, чиста от ночного снега. Снег свежо прикрыл верхи сугробов, лёг пышным наслоем на решётки, на заборы. Градусник показывал мороз, и не было у решётки вчерашней досадной кучки глазеющих мальчишек, прямо против губернаторского дома, — теперь, когда никто не мог отогнать их. Но согнал мороз.

А городовой стоял на месте. Однако — неуставно одетый в простой полушубок.

И два красных флага у входа в ратушу.

И, может быть из-за мороза, отречные манифесты, расклеенные на стене городской думы, тоже мало кто читал. Или уже знали все.

Вчера, когда с матушкой ехали в автомобиле по городу, — её колол каждый красный флаг над зданием и каждый красный бант на чьей-нибудь груди. А Николай уговаривал её не обращать внимания. Зато ведь некоторые становились во фронт, отдавали честь, иные штатские снимали шляпы, а один старик на улице на колени стал. Но никто не кричал «ура», как прежде. У матушки остались резкие впечатления от первых дней революции в Киеве: проходя мимо её дворца, манифестации так громко кричали «ура» — казалось вот-вот ворвутся в ворота. А гарнизонную охрану отменили, и всего оставалась во дворце полусотня конвойцев.

Ах, такое ли произошло в Кронштадте! такое ли в Гельсингфорсе! — прямые убийства, и многих.

Уже подходило время ехать в церковь — вдруг раздались на площади звуки военного оркестра. И приближались.

И это не был марш, уместный военному оркестру, но была — марсельеза?

Вражеская музыка звучала у самого здания Ставки!

А впрочем, с марсельезой — он был в военном союзе...

Из окон спальни (где никогда уже не появится сын) было хорошо видно. На площадь втекала армейская колонна — и её георгиевское знамя впереди и единственные оранжевые погоны с чёрными полосками открывали, кто это. В полном составе и в строю, с оркестром и всеми офицерами, со всеми георгиевскими крестами на солдатских шинелях, — маршировал Георгиевский батальон! — эти храбрецы, отобранные изо всей армии, для охраны Ставки и для парадов.

Да когда ж они вернулись? — ведь Государь посылал их в Петроград.

Теперь ведь ему ни о чём больше не докладывали.

Они выходили на площадь с Днепровского проспекта без большой надобности — только показать своё плечо — и тут же поворачивали на Большую Садовую, уходить.

Но почему ж и они — с революционной музыкой? Боже, до чего дошло...

Скребущее чувство от этой музыки.

Правда, красных лоскутов не было на них. Ничто не заслоняло георгиевских крестов.

Они маршировали — выразить радость? Радость — от устранения своего любимого Государя? Радость — от внедрения республики?..

Лица их были — боевые, бодрые, даже весёлые, — и руками они сильно отмахивали.

На отмахе как бы стряхивая, стряхивая всё прошлое...

И толпа радостных мальчишек сопровождала строй.

У Николая навернулись слёзы. Если уж — эти?.. если уж — цвет армии?..

Тогда он верно сделал, что отрёкся.

Но как же, царствуя, — он этого не замечал? Было ли это и раньше?

И этот батальон он посылал первой силой против революции!..

И — на этой же площади, неужели на этой же площади? — прошлой весной, под проливным дождём, служился длиннейший молебен перед привезенной Владимирской Божьей Матерью, и стояла многотысячная богомольная солдатская толпа, и весь этот Георгиевский батальон, — и все терпеливо молились, крестились, и Государь с наследником, и потом прикладывались долго, под потоками дождя?

Всё — на одной площади...

Дал им всем пройти, уйти — лишь потом поехал в церковь, в штабную.

Как всегда незаметно вошёл с левого бокового входа и стал на своё обычное одинокое место на левом клиросе.

Неделю назад, тоже на воскресной литургии, он стоял здесь, ещё коронованный. И вот — опять, как ни в чём не бывало...

Стройными рядами стояли конвойные казаки, от пилонов до пилонов, против царских врат, оставляя проход посередине.

Немало штабных офицеров и городские молящиеся, тесно. Служило трое священников с дьяконом.

Сперва Николай чувствовал спиной внимание множества молящихся. Потом — всё меньше, и ушёл в молитву. И становился на колени с той простотой, как это делает одинокий, никому не видимый богомолец.

Он молился, чтобы Господь простил ему ошибки, какие были, — и прежних лет, и последние. В них не было злого умысла никогда.

Молился, чтобы Бог принёс России заслуженную победу в этой войне — и расцвет после войны.

Чтобы Бог простил и всех тех, кто приносит России беду неумышленно.

И горячо — о своей семье.

И обо всех верных, знаемых и незнаемых.

Служба шла как всегда, веледостойно. Хор малый, но превосходный. (Николай и не любил в церкви концертного пения, при нём всегда пели самое обыкновенное.) Вдруг какую-то фразу произнёс запнувшийся бас дьякона, — фразу со сбитыми словами, не уложилась в уши. И было там «благочестивейшего» — а «Великого Государя» не было.

И — проступила избыточная пауза. На весь храм.

Замер храм.

Молчала вся церковь и хор. Как не бывает.

И у Николая — дыхание остановилось: молчали — из-за него! Божья служба препнулась — из-за него...

Но вот — вознёсся обычный возглас «о пособити и покорити»...

И дьяконов бас рокотал дальше уверенно: о граде сем и стране, о плавающих, путешествующих, недугующих, плененных. И — о избавитися нам от всякия скорби, гнева и нужды.

Так не от трона только он устранился... Он устранил себя и из Божьей службы. Из народных молитв.

Вот она, Крестопоклонная...

И после Евангелия молитвы за Государя — вовсе не было.

А когда в конце Николай, по обычаю, подошёл первый к целованию креста — протопресвитер молча выставил ему крест. Не сказал ни слова напутствия.

Чтение Великого поста. Тридцать второй день от протоиерея Николая Соколова

Чтение Великого поста. Тридцать первый день от епископа Каскеленского Геннадия

Чтение Великого поста. Тридцатый день от священника Андрея Кордочкина (ВИДЕО)

Чтение Великого поста. Двадцать девятый день от игумена Саввы (Тутунова)

Чтение Великого поста. Двадцать восьмой день от священника Игоря Фомина

Чтение Великого поста. Двадцать седьмой день от игумена Иоасафа (Полуянова)

Чтение Великого поста. Двадцать шестой день от Владимира Легойды

Чтение Великого поста. Двадцать пятый день от Олеси Николаевой