Книга лучше названия. К 105-летию мученической кончины Царской Семьи
Предисловие
По мысли святителя Иоанна Шанхайского и Сан-Францисского (не раз им высказанной в «царских» проповедях), возрождение России без почитания Царской семьи — невозможно. В то же время отношение к Царственным страстотерпцам у наших соотечественников несомненно сострадательно к Великим Княжнам и отроку Цесаревичу и весьма, можно даже сказать полярно различается в отношении к Царской Чете. Я имею в виду, у тех, кто относится к ней с благоговением, и у тех, кто его сторонится. Для последних Царь — человек хороший, но правитель несостоятельный, расплатившийся собственной кровью за свои ошибки. Царицу же просто не любят и нередко, по-прежнему считают «во всем виноватой». Женщины говорят (без тени сострадания), что «готовы ее понять», но относятся к ней сурово: мол «всех против себя настроила» — приблизив Распутина, понятное дело. Трагедии не видят, узнавать подробности не станут, а довольствуются традиционным, неприязненным предубеждением. В свете последнего, на книгу Павла Басинского и Екатерины Барбаняги (авторы связали ее публикацию со 150-летием со дня рождения Императрицы) можно смотреть как на отрадное явление: книга честно пытается сообщить читателю сострадательный взгляд на нашу последнюю Царицу. В ответ на многочисленные отклики на выход книги, П. Басинский написал статью, которая так и называется «Мы должны пожалеть эту женщину». Пожалеть, конечно, лучше, чем ненавидеть.
Привлекая обширный материал (воспоминания, письма, дневниковые записи), читателя знакомят с биографией Царицы Александры Федоровны. Как и обещают в начале, книга дает представление о ней «как о человеке». Впрочем, возникает неполнота, есть неточности. Но главная, «грандиозная неточность», оскорбительная для каждого, кто чтит память Царицы-мученицы, концентрируется, конечно, в названии книги. Позволю себе назвать его «медицински-выразительным», ибо выдающем с головой собственное отношение к России уважаемых авторов. Только с их стороны можно взглянуть на Родину как на «зазеркалье», со стороны Царицы — никак! Не говорим уж о неверном использовании имени «Алиса» в отношении принцессы Гессенской Аликс или Царицы Александры Федоровны — взятом исключительно ради каламбура, якобы остроумного. Мы поговорим об отношении Государыни к ее новой Родине, а сейчас заметим еще только, что, несмотря на жалкие попытки обыграть-таки привлечение Льюиса Кэрролла, авторам вовсе не удается сообщить названию сквозной характер, оно попросту повисает в воздухе и к содержанию книги отношения не имеет.
Выход ее примечателен — как в положительном плане, о чем уже сказано, так, увы, и в обличительном — о чем будет ниже.
Но вначале надо сказать о найденном Басинским и Барбанягой стиле исследования и пояснить, как мог возникнуть у них его замысел.
Своеобразная форма обсуждения
Павел Басинский
Павел Валерьевич Басинский (1964) — писатель, литературовед, литературный критик. Автор нескольких книг о Льве Толстом, одна из которых — «Бегство из рая» (об уходе Толстого перед смертью) — принесла Басинскому мировую известность, переведена на многие языки. Желая написать отдельное исследование, посвященное Софье Андреевне Толстой, писатель счел себя обязанным привлечь к нему, скажем так, «женское начало». И нашел соавтора — Екатерину Юрьевну Барбанягу (1990), писательницу, журналиста, педагога. В итоге был написан роман-диалог «Соня, уйди!» (2020), тут же получивший широкую известность и вскорости изданный заново (2022). Найденная форма исследования соблюдается: это и вправду диалог, собеседник дополняет другого собеседника, порою спорит, каждый из участников может остаться при собственном мнении. Возникает и большая открытость, и — для авторов — большая степень свободы. Своеобразно.
Поясним, как могла возникнуть у соавторов идея книги о Царице-мученице. Е.Ю. Барбаняга училась в Школе Народного Искусства Императрицы Александры Федоровны в Санкт-Петербурге, и, видимо удача романа-диалога о С. А. Толстой послужила идее написать роман-диалог о Царице. Авторы постарались выпустить его в 2022 году (6 июня 2022 года исполнилось 150 лет со дня рождения Императрицы).
Канонический ракурс
Узнавая о жизни юной принцессы, читатель узнает и о ее нездоровье — так возникает объяснение причин изначального (с первых лет царствования) злоязычия: напряженное выражение лица Александры Федоровны, воспринимавшееся как выражение высокомерия, было связано в действительности, с необходимостью сдерживать сильные невралгические боли лицевого нерва.
Однако, получив «начальный капитал сострадания» (он будет пополняться), читатель может остаться и в кругу привычных представлений: «нерешительный» Николай, иного характера принцесса Аликс, он — «ведомый» (термины Басинского), она — «ведущая». Нет возможности обсуждать ложность всем известной концепции, скажем только, что с самого начала книга Басинского и Барбаняги обнаруживает исключительную верность давней «системе аксиом»: «слабый царь — волевая царица — зловещий Распутин».
Недоговоренности и искажения
Екатерина Барбаняга
Позволю себе, для краткости, изложить содержание этого пункта, сколько возможно, тезисно.
Уже говорилось, что в детстве Царь вовсе не был «подавлен» (как хочет считать Басинский) отцом, Александром III.
Истории влюбленности Наследника Николая Александровича в балерину Кшесинскую у наших авторов придан слишком значительный статус, в частности, Е. Барбаняга неоправданно рассматривает воспоминания Матильды как достоверный источник.
Великий Князь Сергей Александрович не был ответствен за Ходынскую трагедию, так как устройством торжеств на Ходынском поле в 1896 году занималось Министерство Двора.
Считать, что великое множество простого народа пришло в Саров летом 1903 года лишь из любопытства увидеть Царя (стр. 280) — взгляд не только упрощенный, но уплощенный.
Столь же плоским является утверждение, будто болезнь Цесаревича привела во дворец Распутина (стр. 250).
Смута 1905-1907 гг была подавлена не «столыпинским террором» (выражение Басинского), а твердой волей Государя.
Тема «Распутин» в книге сводится, в основном, к исцелениям (с плоским, неверным объяснением: гипноз) и общей ненависти к «старцу». Ничего не сказано о клевете на него! Ни слова о других сознательных враждебных действиях против власти, в частности, о сознательном (взять хотя бы известную речь Милюкова) настраивании народа против Царицы.
Ни слова о великодушии и сохранении мира на душе у Государыни в обстановке нараставшей ненависти к ней, о чем ей было известно.
Ни слова о революционной подлости: ничего не зная о супруге в течение трех дней начала марта, Государыня получала в ответ на свои телеграммы к нему: «Местопребывание адресата неизвестно». В книге лишь приведено выразительное наблюдение Жильяра об обретенном Царицей спокойствии в самые трагические дни.
Под соусом эвфемизма
Историк А.Н. Боханов писал, что так называемая февральская революция была «не мятежом, а предательством». В книге Басинского и Барбаняги есть даже такая глава «Предательство» (стр.352-354), но ее название удивительным образом никак не поддержано содержанием. В книге ничего не сказано ни о заговоре против Царя, ни о предательстве в армии как о причине успеха смены власти. Ни слова о том, что Псков был ловушкой для Государя. В рассуждении о напрасном доверии Императора к патриотизму Басинский пишет (стр.319): «Ничего он не стоит — ура-патриотизм. Слетает как пена, а под ней — море народных обид и гнева, накопившихся за все триста лет царствования Романовых. Но и образованные классы, и даже армейские генералы вдруг поворачиваются к императору спиной. Никто не поддержал Николая в марте 1917 года во время его отречения». Как будто в Пскове Государь не был полностью изолирован! И как будто предать — это то же, что отвернуться. Да и какой уж там «вдруг»…
Человек минус главное
Александра Феодоровна в молодости
Примечательно, что если о юной принцессе Аликс и начале ее царского служения в России в книге рассказано подробно и с живыми деталями, то дальнейший рассказ о жизни Императрицы уже не назовешь «рассказом о человеке». Обещание перестает выполняться — скорей всего, книгу дописать торопились. В зрелые годы своей героини авторы почти не касаются ее внутреннего мира. Интересно было узнать от них о реакции Зинаиды Гиппиус в 1925 году на публикацию переписки Венценосной Четы. Факт публикации возмутил ее нравственно, но Зинаида Николаевна написала: «Однако, недопустимое сделано, и — хорошо, что оно сделано! Без него никогда не знали бы мы правды, отныне твердой и неоспоримой, об этой женщине, как верной и любящей женщине, как верной и любящей жене, как самоотверженной матери. Не знали бы и правды о ней — императрице. Не знали бы с потрясающей, неумолимой точностью, как послужила она своему страшному времени». В каком ключе Зинаида Николаевна употребляет слово «послужила» — в положительном или отрицательном? Нетрудно догадаться, что в отрицательном — это ведь цитата из очерка Гиппиус «Маленький Анин домик». И у Гиппиус, и у наших авторов, и у их адресатов-читателей одна и та же лежит на всем тень — Распутина. Как будто нет других тем: детей, войны, лазарета, веры, смерти. Но из всего эпистолярного «космоса», выразительно (несмотря на тень) обозначенного Гиппиус, Басинский и Барбаняга выбирают лишь несколько писем, относящихся к Распутину и политике, но не к самой Царице.
Для Государыни главным в жизни были вера в Бога, любовь к семье и вера в Россию.
Она все время думала о других. Постоянная мысль в письмах Царицы из заточения: с нами все в порядке, потому что мы вместе, а вот как же сердце болит за других! В книге Басинского и Барбаняги не приведено ни одного письма из заточения. В книге не упомянуто ни одной живой детали, через которую читатель мог бы почувствовать самоотверженность сердца Государыни. Ничтожно мало сказано о медсестринском служении Царицы и старших ее дочерей. Между прочим, на дело медсестринского труда Государыню благословил Григорий Ефимович, а без этого, по собственному ее признанию, она б не решилась.
Постоянная готовность помочь. Ни тени фальши, ни грана ханжества, простота в обращении, уважительность. Готовность сидеть с умирающим сколько нужно умирающему. Бесстрашное отношение к смерти и сердечный плач об ушедшем. Бесстрашное отношение к собственной участи и неостывающая скорбь за Россию в заточении. Разве все это «само собой разумеется»? И все это может быть показано в воспоминаниях расположенных к Царице людей, в письмах и дневниках, и все это полностью проигнорировано в обсуждаемой нами книге.
Что же касается веры в Бога и ее значения для Государыни, то, конечно, об этом говорится — увы, мы вскоре увидим, как. Здесь же приведем одну фразу Царицы (дневниковая запись 1908 года, а кажется, будто времен заточения): «Чем меньше надежды, тем сильнее вера». Так может сказать лишь человек, для которого вера — актуальность. Для наших авторов это не так, тут случай весьма и весьма специфический. И нам придется коснуться их собственного отношения к вере, так как без этого не обсудишь некоторые важные вопросы.
Вера в Бога — не психотерапия
Басинский (фактически) позиционирует себя как неверующий. Неизвестно, как бы отнесся он сам к подобной формулировке, однако известны его фразы. На стр. 354 Павел Валерьевич замечает: «Я не верю в мистику. Ее придумывают люди для того, чтобы объяснить себе реальные события, когда разум отказывается их объяснять». Как если б объяснение было все же всегда возможным, лишь бы разум не отказывался. На стр. 165 Басинский обсуждает неполезность фатализма для Императора (в фатализме Николая II незамысловато уверены оба наших автора) и пишет: «Утешая жениха, Алиса в самом начале их супружеской жизни, вольно или невольно подогревала в нем этот фатализм, что в будущем принесло немало бед. И в конечном итоге она оказалась неправа. Ничего Бог не устроил. Революция, Гражданская война и казнь царской семьи… Погибли она, ее муж, четыре девочки и мальчик — т.е. те, кто составлял счастье и смысл жизни Александры Федоровны». Тяжело быть неверующим.
Должен заметить, что, признав таковым Павла Валерьевича, я разрешил для себя одно недоумение. Мне подарили его книгу «Святой против Льва», и я не смог ее читать. Просто не смог и все. Это сравнительная биография Льва Толстого и святого праведного Иоанна Кронштадтского. По-настоящему сравнительная, до безумия, скажу как православный читатель. «Не сравнивай — живущий несравним». А здесь, тем более, святой и (скажем без стеснения) — еретик. Ну а если автор неверующий, то вроде имеет право. Дико, конечно, читать о чудесах святого праведного Иоанна и с несомненностью чувствовать, что тот, кто рассказывает, факт чуда признает, но лишь «объективно», только не для себя… Что, впрочем, конечно, его личное дело. Помню, на одной из тех лекций, в которых было дано ему перед смертью просиять, отец Александр Мень (кажется, отвечая на чей-то вопрос) проиллюстрировал неоправданность надежды богача «во аде», будто его братья, увидев воскресшего Лазаря, поверят. Отец Александр знал человека, который видел воскресшего покойного, общался с ним и остался таким же неверующим, как был и раньше.
Екатерина Юрьевна, как мы помним, училась в Школе Народного Искусства, православной «по определению». А долгие годы «обязательной веры» могут дать обратный эффект в плане веры, представить нетрудно. Такие случаи известны. К примеру, Тимоти Райс (1944), автор либретто рок-оперы «Иисус Христос суперзвезда», вряд ли замахнулся бы на евангельский сюжет, если б у него не накопилось «слишком многое» за годы обучения в самом престижном католическом колледже Великобритании.
Барбаняга лучше ориентируется в православных традициях, чем Басинский, и порой поправляет его, порой «дает справку», но в отношении к вере они солидарны: так, рассказывая о чуде святого праведного Иоанна Кронштадтского, исцелившего тяжело больную Аню Танееву, Екатерина Юрьевна и факт чуда признает, и относится к нему лишь как к одному из тех факторов, которые сформировали характер Анны Александровны, «слишком религиозный».
Мы обратимся к тому месту в книге (хронологически — вскоре после коронации), где Басинский сетует, что Царица слишком много пишет молодому супругу — на страницах его дневника — о Боге и что мол как же она не понимает, как это неуместно у нас в России! Барбаняга поясняет (стр. 163): «Алисе ДЕЙСТВИТЕЛЬНО помогали в жизни справиться с болью и утратами проповеди священников и цитаты из поучений. В ее характере выработалась привычка всматриваться в каждое слово о Боге и лепить из этого свой душевный материал» (выделено мною — А.М.). Другие места есть «получше»: Екатерина Юрьевна признает возможность отношения к Отцу как к Божественной реальности, но в целом все остается на сугубо психологическом уровне.
Принципиальное антипокаяние
Архиепископ Иоанн (Максимович), святитель Шанхайский и Сан-Францисский
Если быть точным, то святитель Иоанн Шанхайский говорил о необходимости покаяния в цареубийстве — для возрождения России. Для нас, отделенных уже не одним поколением от екатеринбургского злодеяния, покаяние в нем означает покаяние в безразличии к Царской Семье. Жалость к детям и ужасание совершившимся суть лишь ничтожные компенсации оного. Они без труда сочетаются с нежеланием правды, «нелюбопытством» и ленью, по Пушкину, в отношение тех, кому мы обязаны деятельным сердечным попечением о стране в течение 22 лет царствования и о ком мы сторонимся думать как о предстоящих за нас перед Престолом Божиим. Мы заслоняемся от Царской Семьи готовностью держаться (о них шла уже речь) обветшавших клише, готовностью к «осмыслению» в кавычках катастрофы 1917 года на уровне «перемывания косточек» ее первых жертв.
При всей информативности и других достоинствах книги Басинского и Барбаняги, она и есть лишь, по сути, «перемывание косточек», пусть и человечный, сострадательный, но горизонтальный, недостойный предмета внимания, взгляд. Не без откровенного порой празднословия — взять хотя бы пассажи в сослагательном наклонении (а что было бы, если бы…). Не без апелляции к солидарности безвестного (но, конечно, культурного, «своего») читателя. И не без претензии на то, чтобы быть, не больше, не меньше, «последней инстанцией» в тех или иных оценках и (о)суждениях. Приведем пример, выразительный даже с избытком. На стр. 264 Басинский пишет: «Известны слова Николая: «Лучше десять Распутиных, чем одна истерика императрицы». Но это была неправильная позиция. Его отец так не рассуждал. Когда империя в опасности, даже если эта опасность идет со стороны грязных слухов, надо эту опасность устранить любой ценой. Проще говоря, выгнать Распутина и Вырубову». Лихо, нечего сказать. И недобросовестно: знаменитое восклицание Государя встречается только в воспоминаниях дочери Столыпина, написанных десятилетиями позже революции, историк С. В. Фомин указывает источник этого восклицания, да и всякий здравомыслящий человек, хоть сколько-нибудь знакомый с личностью Царя и его отношением к Царице, не поверит в достоверность эпизода. А Басинский поверил (хотелось).
Можно привести и другие случаи, когда Павел Валерьевич проявляет горькую ответственность за нашу страну и уверенность в знании «как надо». Обыкновенно такая «ответственность» легко переходит в хулу на «эту страну», «зазеркалье, в котором живем». Какое уж тут покаяние, если мы ходим «как боги, знающие добро и зло». Боги не каются.
Многоплановая проблема — Распутин
Друг — это тот, кто принимает в тебе участие, кому небезразлично, каково тебе! А насчет правителя — каково ему — безразлично попросту всем. Григорий же Ефимович обладал удивительным даром утешения, и без его поддержки последние 10 лет царствования дались бы Венценосцам гораздо труднее. Он был их Другом и вправду.
Расхоже считают, что в последние годы царствования Царица во всем советовалась с Распутиным, тот «давал указания», и Государыня сообщала их Царю. Переписка Четы 1914-1916 гг якобы подтверждает т.о. «власть Распутина». Но никому нет дела, что Государь вовсе не всегда следовал советам Григория Ефимовича (и порой напрасно!), а Государыня совершенно всегда предоставляла решение — Государю. Совсем не все назначения, считающиеся «по протекции старца», имели к нему отношение. Уверенность во «всесилии старца» подогревалась вместе с ярой клеветой на него, имела место демонизация образа.
С третьей стороны, как это ни печально, но, в отличие от Анны Вырубовой или Царицы, Григория Ефимовича обелить не удастся. Есть книга, написанная американским православным историком Ричардом (Фомой) Бэттсом «Пшеница и плевелы. Беспристрастно о Распутине» (М. 1997), в которой любовь к Царской Семье и расположение (можно сказать и любовь) к Распутину сочетаются с трезвым, критическим к нему отношением. Он был далеко не безупречен, и достоинство Царского Друга, увы, не соблюл.
Как бы то ни было, к Царской Семье Григорий Ефимович был обращен лучшей своей стороной, и пренебрегать его значением для Семьи, сохранять отношение к нему, пропитанное давними ядами — недостойно.
Остроумие нон-стоп
Миф о «темных силах» получил широкое распространение в последние годы перед революцией. Честный следователь Чрезвычайной Следственной Комиссии Временного Правительства Владимир Руднев показал, что никакого влияния на решения Государя ни Распутин, ни Вырубова не имели, следователю пришлось оставить должность. Он написал тогда же (в 1917 году) книгу «Правда о темных силах», напечатать ее оказалось возможным только за границей… Примечательно, что Е. Барбаняга, с характерной готовностью вносить тепло и смягчение, приводит воспоминания Юлии Ден об Анне Вырубовой — так что Басинский не может не заметить: «Да, образ совсем другой». И тем не менее оба автора с явным удовольствием прибегают к сравнению и даже вносят его как название главы: «Бермудский треугольник». «Царица — Вырубова — Распутин» — должен догадаться читатель. Темные силы.
Царица приняла Россию как Родину
Через множество раненых перед Царицей прошла вся Россия, так что «много ли она видала Россию» (Басинский) выяснять необязательно. Государыня не раз говорила: мой сын русский — значит, я русская. Флигель-адъютант Мордвинов искренне изумлялся: «Я до сих пор теряюсь в догадках, каким образом государыня, выросшая в среде совершенно чуждой и противоположной русскому “народному” Православию, сумела впитать в себя самые характерные и глубокие его черты». В другом месте своих воспоминаний он, рассказывая о посещении храма в Могилеве, пишет, что Государыня выглядела, как самая простая православная русская женщина. Но для наших авторов православие не актуально.
Вспомним Пушкина. Вместо заключения
Сквозную тональность книги (заданную, главным образом, Басинским, но Барбаняга с ним солидарна) можно обозначить как трагическую досаду — на то, что случилось в России в начале ХХ века. Книга заканчивается описанием расстрела Царской Семьи, по Роберту Мэсси, со стороны Басинского, и своеобразным ходом в ответ Барбаняги: Екатерина Юрьевна дает отрывок из воспоминаний Великой Княгини Ольги Александровны самых безмятежных моментов на отдыхе в Финляндии, на яхте «Штандарт», завершающийся словами: «Трудно было представить, что нас ожидает и какие испытания нам предстоит еще пройти..». Красиво, вплоть до кинематографичности. Но здесь видятся надрыв и та безнадежность, с которой читатель познакомился у Басинского: «Ничего Бог не устроил» и так далее. Полноценно сказывается безверие.
Но Бог есть. Жив Владыка Христос, и «седмерица святая» предстоит за нас перед Ним с тою же любовью, какой они любили нас на земле. Тут не леденец, а правда — к сожалению, безразличная большинству наших соотечественников. А кто «полюбопытствовал», в пушкинском значении слова, тот нашел ее, нашел, главное, смысл в нашей истории. Есть Россия, совсем не зазеркалье, есть «мы» (слово Достоевского), и у нас у всех «за спиной» — падение 1917 года. Падение, а не вырвавшийся «гнев» по Басинскому (трудно поверить, чтоб он сборник 1918 года «Из глубины» не читал). Есть возможность правдивого, серьезного взгляда на то, что случилось — с отказом от змиева обетования, без остроумия, перед Богом. У нас был, есть и навсегда останется Пушкин, писавший Чаадаеву: «… клянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество, или иметь другую историю, кроме истории наших предков, такой, какой нам Бог её дал».
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
