Долгий рейс Владислава Крапивина
Писать о детях и для детей — непросто, еще сложнее стать автором, любимым детьми. Одного литературного дара здесь явно недостаточно. Куда важнее знать и любить своих читателей, быть педагогом не по специальности, но зову души. Ну и самому немного оставаться ребенком. Это, пожалуй, самое главное.
Крапивин таким был всегда: и когда 22-летним выпускником журфака УрГУ создал детскую парусную флотилию «Каравелла», и когда сочинял книги для «ребят» от 7 до 77 лет... Книги, где нет ни грамма фальши, но только долгожданное погружение из пронзительно достоверной подростковой реальности в добрую романтическую сказку, которой так не хватает нам в жизни.
«Крапивин писал» — увы, насчет прошедшего времени я не ошибся. Вот уже год, как Владислав Петрович оставил занятие, которому посвятил практически всю жизнь. Причина банальна — автор не смог договориться с издательствами, и последнюю книгу — «Пироскаф «Дед Мазай» — ему пришлось просто выложить в интернете. Прочтений немало, но разве это может сравниться с былыми миллионными крапивинскими тиражами?
Поздравляя любимого писателя, предлагаем вашему вниманию фрагмент одного из последних интервью с Владиславом Крапивиным — нашей недавней беседы для газеты «Культура».
С днем рождения Вас, дорогой Владислав Петрович!
В мемуарной повести «Под созвездием Ориона», в «Сказках Севки Глущенко» и их продолжении «Трофейная банка, разбитая на дуэли» Вы пишете о влиянии Александра Сергеевича Пушкина на Ваше становление. А сейчас обращаетесь ли к поэту за поддержкой?
Ничуть не хвастаясь и не сочиняя, могу сказать, что к Пушкину я с раннего детства относился, как к человеку, который живет в соседней квартире за тонкой стенкой. Так же, как, например, мой друг Павлик Шадрин.
В моем детстве в нашем доме была одна книжка, которую когда-то подарили маме как приз за участие в самодеятельности. Это был «Пушкинский календарь», о котором я потом не раз упоминал в своих произведениях. Для меня это была целая энциклопедия, из которой я узнал очень многое о русской истории — о декабристах, дворянстве, царе, о России вообще и, конечно же, о самом Пушкине. Кроме того, я с большой гордостью узнал, что один из предков поэта был воеводой в моей родной Тюмени.
Там же было очень много произведений и отрывков, строчки из которых запоминались намертво. «Я памятник себе воздвиг нерукотворный...» — «Мама, а что такое «нерукотворный»?»
Все это накапливалось в моем детском сознании и оставалось навсегда. С тех пор Пушкин никогда не покидал меня и сейчас стоит дома на книжных полках в нескольких изданиях.
Из более позднего времени могу вспомнить такой забавный случай: лет сорок назад мы с моим старшим братом Сергеем Петровичем работали над книгой «Алые перья стрел», и нам требовалось уточнить один эпизод из пушкинского «Дубровского». Брат пошел в соседнюю комнату, чтобы найти томик Пушкина, я остался ждать. А его все нет и нет. Зову: «Ты куда провалился?» Брат отвечает: «Знаешь, взял книгу и зачитался — просто невозможно оторваться!»
И сегодня я нередко беру «Онегина» или «Медного всадника», открываю наугад и читаю. Кстати, очень люблю и пушкинскую прозу — те же «Повести Белкина».
Судя по всему, Вам вообще близка та эпоха? Ведь и в недавней трилогии «Стальной волосок», и в более ранних произведениях Вы неоднократно обращались к событиям XIX века...
Тут дело не столько в пушкинской эпохе, сколько в личности и интонациях самого поэта, в его глубоко психологических драмах. В свое время я так переживал за Пушкина, что казалось, будто нахожусь рядом с ним и все, что происходит с ним, очень хорошо понимаю.
Если же говорить о XIX веке вообще, то мне ближе период Крымской кампании. В детстве мы с моим другом — уже упомянутым Павликом Шадриным — прочли «Малахов курган» Сергея Григорьева и с тех пор буквально заболели Севастополем, адмиралом Нахимовым и корабельными делами. Собственно, к парусной тематике я пришел именно через этот интерес к Крымской войне.
Вам близка военно-историческая тематика, и при этом в Вашем творчестве сильны антивоенные мотивы. Вплоть до того, что несколько лет назад в одном из интернет-сообществ активно обсуждался вопрос, «пацифист ли Крапивин?»
Ни в малейшей степени не пацифист! Я никогда не заявлял, что «нужно воткнуть штыки в землю и ни в кого не стрелять»! Хотя всегда считал, что нельзя с помощью крови добиваться каких-то частных или глобальных целей. Защищать свою страну, когда на нее напали, безусловно, надо. Но нападать первым на кого бы то ни было — грех. И конечно же, когда в XIX веке союзники напали на Севастополь — кто их туда звал? — защита города была святым делом, в котором активно участвовали в том числе и ребятишки.
Недавно исполнилось полвека созданному Вами детскому парусному отряду «Каравелла», который успешно действует и по сей день. Как Вам кажется: возможно ли сегодня возрождение во всероссийском масштабе некой массовой детской организации?
В свое время я пытался эту идею продвинуть и даже написал публицистическую повесть «Струна и люстра», где как раз идет речь о том, как зарождалась «Каравелла», зачем нужна всеобщая ребячья организация, как она должна выглядеть и, конечно, почему не должна быть сугубо политической или религиозной.
Чтобы у современных ребят появилось чувство локтя, чтобы они узнали, что такое товарищество и коллективизм, добро и сострадание, — такая организация, конечно же, нужна. Или несколько больших организаций, быть может, объединенных в некий союз.
Когда-то Вы отвечали на вопрос, какие книги включили бы в антологию своего творчества в 3–4 томах. С тех пор Ваше мнение изменилось?
Сейчас бы я выделил свои вещи, которые написал в последние годы, когда вернулся из Екатеринбурга в Тюмень. Это трилогия «Стальной волосок», «Дагги-Тиц», «Прыгалка», «Тополята», «Трофейная банка, разбитая на дуэли», «Пироскаф «Дед Мазай»… Мне хочется, чтобы именно эти вещи приходили сейчас к читателю, поскольку все старые произведения были не раз переизданы и их несложно найти. А относительно новых вещей хотелось бы, чтобы они были изданы максимально широко. Тем более что в них поднимаются достаточно острые вопросы, и очень бы хотелось, чтобы они зацепили читателей.
Владислав Петрович, в нынешнем году будет отмечаться 50-летие выхода Вашей первой книги — сборника детских рассказов «Рейс «Ориона»». Собираетесь как-то отмечать этот юбилей?
Не собираюсь, да и не думаю, чтобы кто-нибудь об этой дате вспомнил. Хотя история книги достаточно интересная.
В 1961 году, когда я заканчивал факультет журналистики УрГУ, нам впервые разрешили писать творческие дипломы по разным жанрам: очерк, интервью, фельетон и так далее. Поначалу я напросился на тему «очерк», но потом попросил изменить ее на «очерк и рассказ». Преподаватели отнеслись ко мне с пониманием, махнув рукой: «Знаем мы тебя, пиши пару очерков, а дальше — рассказы». И в итоге диплом был в основном составлен из моих первых рассказов. Причем защитил я его очень рано, когда некоторые мои однокурсники еще только выбирали тему. Я же, получив отличную оценку, остался без дел — лекций нет, до госэкзаменов далеко. И поступил работать в газету «Вечерний Свердловск», где проработал достаточно долгое время.
А в это время кто-то из моих преподавателей — хвала им! — отнес мои рассказы в Свердловское книжное издательство. И однажды я получил неожиданное письмо: не могли бы Вы зайти в издательство, чтобы поговорить об издании книжки? Конечно же, я тогда обалдел! Прихожу: «А не хотите ли Вы издать сборник своих рассказов?» Еще бы не хотел! Начали готовить.
Но тут возникло препятствие глобального масштаба — Карибский кризис. Два лидера, Хрущев и Кеннеди, держали пальцы на ядерных кнопках: нажимать — не нажимать, а если нажать, то кто первый? А я тогда высказывал крамольные мысли: «Если нажмут, то мало того, что сожгут всю планету, так еще ведь и книжка не выйдет!»
К счастью, у лидеров хватило ума убрать пальцы с кнопок, сборник вышел, я схватил бутылку шампанского, коробку с тортом и пошел в журнал «Уральский следопыт», где к тому времени работал заведующим отделом поэзии (хотя на самом деле заведовал прозой). Конечно, я был счастлив и первый экземпляр подарил маме, которая всегда была моим первым критиком и читателем. Этот экземпляр до сих пор хранится у меня на полке.
Какой, на Ваш взгляд, должна быть современная детская литература?
Сегодня существует Международная детская литературная премия имени Крапивина. На ее конкурс поступает много интересных работ, которые я всегда с большим удовольствием читаю.
В сентябре прошлого года в Севастополе состоялось очередное вручение моей премии. Первое место получил роман «Дочь капитана Летфорда, или Приключения Джейн в стране Россия» Михаила Логинова и Евгения Аврутина, второе — повесть «Помощница ангела» Юлии Кузнецовой, третье — «Младшие Экзюпери» Елены Владимировой, а четвертое — «Июньские приключения» Екатерины Каретниковой. Что меня порадовало, во всех этих произведениях есть одна общая черта — сострадание. То, чего в последние годы в детской литературе я практически не встречал, за исключением буквально нескольких писателей, среди которых могу выделить Екатерину Мурашову с повестью «Класс коррекции». Сострадание — то, что должно быть главным в детской литературе! Интересно, полицейский лейтенант, который недавно в Петербурге забил до смерти 15-летнего мальчишку, читал какие-нибудь книги? А двое его «коллег», которые были рядом и смотрели, — читали? Им вообще известно что-нибудь о сострадании?
Беда в том, что современная издательская политика заключается в стремлении издавать одних и тех же авторов. Заходишь в магазин, детских книг — множество, но все это разные издания «Карлсона», «Буратино», «Гарри Поттера» и так далее. А современной отечественной детской литературы практически нет. Есть авторы, но нет изданий.
А как Вы отнеслись к идее Владимира Путина создать список из ста книг, обязательных к прочтению каждым школьником?
Да простит меня Владимир Владимирович, но этот проект мне кажется несколько искусственным. Невозможно в список из сотни книг загнать все богатство литературы. Один выбирает для себя одно, а другой — другое. Обязывать всех детей прочитать сто одинаковых сочинений — это несколько сужает задачу. Видимо, речь идет о классике. Но школьникам нужны и современные книги — об их сверстниках, о нынешних проблемах. А где взять такие произведения, если сегодня нет массовых детских журналов и газет, практически исчезло центральное детское издательство? Ведь массово читали тогда, когда журнал «Пионер» выходил тиражом 1 миллион 600 тысяч экземпляров, «Костер» — более миллиона, а тот же «Уральский следопыт» — 600-тысячным тиражом. Когда «Пионерская правда» приходила практически в каждый дом, где были школьники. А сейчас — сколько ни пиши, сколько ни сочиняй — кто читать-то будет? Ведь тиражи в пять тысяч — это же просто смешно!
Какой главный педагогический совет Вы даете своим студентам в Тюменском госуниверситете как будущим учителям и родителям?
Пусть ваши дети читают больше хороших книг! Возможно, это покажется примитивным, но я не верю, что человек, прочитавший в детстве много добрых книг, может вырасти негодяем.
