Толстый и еще раз толстый. Литературный журнал сегодня. (Ч.1)
«Настоящая Литература»
«А меж тем мало кто из вас знает, что где-то там до сих пор существует Настоящая Литература. Там до сих пор есть журналы «Новый мир», «Наш современник», «Знамя», «Звезда» и другие толстые издания, в которых публикуют настоящую прозу, а не ту, которая в «Интернете» (пишется с кавычками). Ту, которая в «Интернете», они тоже с удовольствием публикуют, если им принести на дискете. А если не принести, они не знают, где её взять, потому что интернет в редакции только через диалап, и вообще там вирусы, графомания, и никто в редакции не умеет включать компьютер.
Там до сих пор есть Фазиль Искандер, Андрей Битов, Евгений Евтушенко и многие другие. Кроме того, там есть множество премий: Пушкина, Гоголя , Толстого, Достоевского , Белого, Чёрного, Букера, Антибукера, Большая Книга, Малая, Дебют, Успех, Триумф - да всех и не перечислишь. Их вручают кому-нибудь каждые два дня в очень торжественной обстановке <...>.
Там постоянно идёт война: прогрессивные писатели воюют с мракобесами, а новые реалисты борются со старыми.
Про всё это всё пишут специальные издания: «Книжное обозрение» и, вы будете смеяться, «Литературная газета» (тысячу лет её не читал - интересно, есть ли в ней до сих пор шестнадцатая страница?).
Там говорят «проза», «моё творчество », там есть критики и антикритики, которые рассуждают о тенденциях и роли литературы в нравственном воспитании общества. Эту Настоящую Литературу иногда приглашают в Кремль, и там с ней беседует Господин Президент или, на худой конец, Администратор Сурков. Настоящая Литература тогда закидывает ногу на ногу и требует себе автомобиль «Волга» и домик в Переделкино. В Кремле обещают об этом подумать.
А в общем-то, пусть она будет, почему бы ей не быть? Я со многими людьми из той литературы выпивал. Люди они, как правило, приятные и незлые. Напиваются только очень быстро, но это понятно - непростая у них работа, нервная. Устают» (Дмитрий Горчев, из блога в Живом Журнале.
И правда: Настоящая Литература до сих пор есть. Она даже закинула ногу на ногу и сделала себе приличный сайт , где собрано много толстых и не очень журналов (все, наверное, знают). Ходить по этому сайту и читать Настоящую Литературу - потрясающее занятие, трудоемкое, нервное. Оно возносит вас в сияющие интеллектуальные выси и низвергает в темные, холодные глубины смятенного и испуганного духа. Я был там, я знаю. Отчего так, давайте подумаем.
Взгляд снаружи: толстые литературные журналы сегодня практически мертвы. Тиражи у них крошечные, аудитория специфическая. Культурной ситуации, которая раньше обуславливала их популярность, сейчас нет, и когда она будет, неизвестно, и не дай Бог, если она когда-нибудь повторится. Книг сейчас много (сложный, печальный читатель «Татьяниного дня» напишет в комментариях: «Хороших книг мало», и тут я с ним соглашусь). Журнал больше не является поставщиком изящной словесности и проводником в этом хрупком задумчивом мире; большие писатели не печатаются в «толстяках», новые имена блистают в Живом Журнале («Попса и бездуховность этот ваш Живой Журнал», - скривится читатель «ТД», но я все же продолжу). Вся литература на книжных прилавках - выбирай не хочу («Не хочу», - аукнется в комментариях читатель «ТД»). И остались толстые литературные журналы где-то там, далеко, на дачах интеллигентных старушек, в кладовых интеллигентных инженеров, врачей и учителей старого, доперестроечного образца. Лишь единицы чудаков и эстетствующих снобов знают Места, Где Дают такие журналы, но никому не говорят, потому как не положено простому смертному читать Настоящую Литературу. Больше и не интересуется ей никто. «Сами ее производители: писатели и редакторы, - скажете вы, - читают толстые журналы?» «Нет, - отвечу я, - ведь это их работа, а от работы сами знаете что в организме происходит». Могущественный двухсотлетний мамонт начал припадать на одно колено на излете советской эпохи; перед смертью ему еще была дана последняя огромная порция жизненных сил: большая поляна с невероятно сочной и густой порослью возвращенной литературы. Но мамонт недолго пировал. Он выщипал, вытоптал последний корм, разжирев до миллионных тиражей, потрубил и потопал всласть на мертвой страшной земле начала 90-х и вдруг упал и умер. Теперь он представлен в музее двумя-тремя интересными косточками, а над его полуразложившейся тушей до сих пор каркает бессмысленное и беспощадное графоманье. До свиданья, милый, милый! Бывай.
Предполагаемый взгляд изнутри, голос самого толстого журнала: «Ничего не знаю (холодным, высокомерным тоном). Я - Настоящая Литература. Все эти ваши сорокины-пелевины - попса и бездуховность. У меня же Заветы, Устои и Традиции. У меня вся проза, поэзия и критика. То, что в книгах, - на потребу толпе, рынку и гламуру. Придет Горчев и все опошлит. Собчак и Робски сами печатайте и читайте. Все проплачено. Толстая? Это кто вообще? Аа, эта, что в телевизоре ругается. Ну, так она же тоже собчак, раз в телевизоре. Горалик - тоже собчак, губы красит. Ничего не знаю. Рукописи не рецензируются и не возвращаются. Гонорары не выплачиваются. Журналы не выходят. Башня из слоновой кости закрыта для посетителей. Обед, ремонт, кризис. До свидания».
Не могу читать
В самом деле, маленькой, полуразвалившейся башенкой из потеменевшей слоновой кости кажется сейчас толстожурнальная словесность. Не подумайте, что я злой. Это я только изображаю дурака с мороза, а на самом деле читать я люблю и хочу, чтобы в журналах печаталась настоящая Настоящая Литература. Я хочу это читать. Это стильно - журнал. Но беда, наверное, в том, что сам журнал не хочет, чтобы я его читал. Он выше этого. Но я все же осмелился.
О дивный «Новый мир», №5 за 2009-й год! Рассказ Юлии Виннер «Алоха-оэ» (из цикла «Место для жизни»). С детства Поля мечтала жить на острове, где тепло и мужчины добрые и мускулистые, а вокруг, значит, была серая реальность. Она творческая личность, а вокруг пошляки. Приглашение на казнь. Поля жила и мечтала, периодически уходя в «свой внутренний мир» и возвращаясь не скоро. Окончила школу, вышла замуж за какую-то гадину («...то, что делал с ней Миша, не вызывало у нее ничего, кроме досады и легкой тошноты»), с которой умудрилась прожить до сорока лет. Эмигрировала с гадиной в Израиль, там они развелись, и Поля смогла осуществить свою давнюю мечту: в своей квартирке устроила остров посреди океана. Пальмы, аквариум, гамак. Дизайн. В этой квартире Поле было хорошо, потому что там она была ближе всего к своей мечте и могла без конца сублимировать нерастраченную в браке с гадиной чувственность, представляя себе доброго и мускулистого мужчину Тонто. Но потом к ней переехал сын - полная копия гадины-отца - и весь дизайн поломал. «Нет в жизни счастья», - как бы говорит нам автора рассказа. Алые паруса, романтизм, новая искренность, поздняя сексуальность. Настоящая Литература.
Я заварил чаю покрепче, как следует покурил и отважно открыл следующий журнал. В «Знамени», №5 за 2009-й год есть рассказ Юрия Петкевича «Осенью». Главный герой рассказа приезжает в деревню, где он вырос, и у него начинается ностальгия. Очень понимаю главного героя, я сам из деревни: приедешь - и защемит так внутрях, заволнуется все, засвербит в душе. И еще у него есть любовь. Девушка Дуня, которую герой называет ангелом, не хочет с ним встречаться. Тоже понимаю, сложно так жить. И, главное, осенью ведь дело, так что сыро все кругом, дождливо. Главный герой много переживает, и читатель как бы должен догадаться, что рано или поздно он облегченно расплачется в тон осени. И вот герой встречается с Дуней, разговаривает с ней по душам и, в конце концов, плачет, и ему хорошо. Герои сидят в кафе, и так хитро автор подстроил, что под конец оказывается, что мужчина сидел на краю под навесом и ему на куртку дождем накапало. Вот так подстроил! Набоков, не то слово. Он, значит, плачет, и природа тоже плачет, как бы вторя ему. Параллелизм. Все во мне, и я во всем. Роль пейзажа. Пейзаж и герой. Пейзаж с наводнением.
Я заварил чаю еще крепче и положил в рот глицин. «Нева», №5 за 2009-й год. Рассказ Виктора Левенгарда «Старик Захар». Главный герой приезжает в деревню (дальше, когда я буду писать про другие произведения, сами подставляйте про деревню, я не буду), чтобы узнать что-нибудь про своего отца, воевавшего в этих краях. А в деревне той живет художник, дед Захар, у которого вследствие контузии что-то такое случилось со зрением, что он увидел, что мир красив. И начал рисовать. Действительно, очень трогательно. Мне это близко, потому что я тоже считаю, что наш мир красивый. Но, простите, у всего есть свои границы.
«Так началась моя жизнь в деревне, с вареной картошкой и деревенским хлебом, душистым, бесформенным...». Я подарю все свои марки и еще добавлю жвачку тому, кто сможет мне объяснить, как выглядит бесформенный хлеб.
Некоторые пассажи настолько принадлежат Настоящей Литературе, что даже уже не смешно:
«- А у нас в деревне все сразу известно. Хоть птица новая залетит, хоть человек. По делу приехали или как?
- Просто решил отдохнуть. Молочка деревенского не с молокозавода попить и яичек не от инкубаторских несушек поесть.
- У Марии, что ль, остановились?
- Да, у Марии Андреевны. Здесь мой приятель был, у нее останавливался и мне посоветовал.
- Мария - женщина хорошая. Правда, нелюдимая. Но хорошая. Она вам про меня рассказала. А звать-величать вас как?
- Звать-величать меня Алексеем.
- Говорите, отдохнуть приехали?
- И отдохнуть, и места здешние посмотреть».
Прости меня, читатель «ТД», но это уже чистый Владимир Сорокин. Принято считать, что он питается соцреалистическим стилем и его разрушает, но я только что сделал важное литературоведческое открытие: Сорокин питается стилем рассказа Виктора Левенгарда «Старик Захар». Почитайте как-нибудь «Первый субботник» Владимира Георгиевича: вам будет страшно, но вы поймете все про толстые журналы. Впрочем, не читайте Сорокина: ему не переплюнуть Виктора Левенгарда в умении продуцировать пугающую вязкую пустоту.
Я вышел на балкон, выкурил еще сигарету и немного успокоился. Когда я вернулся в комнату, на меня с хищным шорохом набросился «Октябрь», №3 за 2009-й год.
