Сапар Кульянов, создатель и руководитель приюта «Незнайка»: «Не надо делать рай на этой земле. Он быстро в ад превратится»

• Текст: Ольга Воронцова

***

Человека зовут Сапар Муллаевич Кульянов, он глава приюта «Незнайка». Приют недалеко, в 20 км от МКАД, он в пятнадцать минут мог бы быть там, будь у него машина. Но машины у него нет, есть только беспокойное сердце, которое не умеет биться так, чтобы не думать о чужой беде. И какая-то особенная счетная машинка, которая все время ведет счет: дрова, продукты, плата за свет, деньги на ремонт, зарплата строителям. Каждую минуту ему приходится держать в голове непростую экономику маленького приюта, как и судьбы всех, кто попал туда и уже ушел, и тех, кому он только собирается помочь.

Поджидая автобус, он внимательно разглядывает книжки, разложенные на столах у остановки, будто оценивая ассортимент уличного торговца.

— Вот бы лет 20 назад такое изобилие, сразу бы все смели! Я тогда книжки привозил из Средней Азии, пополнял свою библиотеку.

Тут подходит его автобус.

— Я и зонтики японские оттуда жене в подарок привозил, они там не пользовались спросом. Дождь-то редко бывает.

Мы перетаптываемся у входа в автобус и поднимаемся последним, когда уже все вошли.

— А как вы попали в Среднюю Азию? — спрашиваю я у него и понимаю, что сморозила глупость: как попал в Среднюю Азию человек, которого зовут Сапар Кульянов?. .

— Я провел там треть жизни, я там родился. Жил в городе Нукусе, это Каракалпакия, Узбекистан. А потом уехал в Москву учиться.

Учиться-то он ехал на физика, собирался заниматься космосом , и вот — руководит приютом, а именитые сокурсники говорят ему, что только ради этого и стоит жить. 

— Мне порой кажется, что вся моя жизнь была тренировкой перед этой работой, — говорит он.

Автобус подбрасывает на кочке.

— Почему это?

— В классе — узбеки, таджики, каракалпаки, русские — такой многонациональный состав, и никогда конфликтов не было. И в приюте у нас люди многих национальностей, и все время приходится работать над тем, чтобы не было конфликтов.

Идеальное общество

— Советский Союз пытался создать идеальное общество. А история показала, что нет. Грязными руками ничего чистого не создашь…

— Вы верите в идеальное общество?

— Помните фильм «Служили два товарища»? Герой Ролана Быкова говорит: «Скоро тюрем не будет. А зачем они нужны?» В те годы, 70-80-е, и мне казалось, что все идет к лучшему. Была такая безумная мысль. Магазины откроют, и все продавцы уйдут оттуда, и люди ничего лишнего не возьмут. Я пойду, возьму булку хлеба, килограмм колбасы, пачку чая и сахара еще. И все, мне больше ничего не нужно. И тогда воров-то не будет, зачем?

Автобус останавливается.

— Все не так просто… — говорит он, спускаясь на тротуар.

Вокруг серая городская окраина, шумит МКАД, громадный торговый центр «Лейпциг».

— Тут приют в 20 километрах, на машине минут пятнадцать , если свободная дорога. А вон — известный в Москве магазин «Лейпциг», холдинг-центр…

Никогда не слышала о холдинг-центре «Лейпциг», думаю я, разглядывая большой торговый центр и возвышающийся за ним огромный Fashion House с таким же названием.

— Я все думаю, наехать на них… с предложением о помощи. Мне иногда попадаются нормальные люди.

— На которых получается наехать?

— Да! — важно говорит он. — Конечно. Помогая нам, вы помогаете себе, вот!

— А почему им нужно помогать? У них, наверное, все хорошо.

— А совесть? Когда рядом люди голодают. Откуда берется кризис сорока летних? Люди думают: а зачем он на свете живет?

Мы обходим безликую громадину жилого дома и утыкаемся в покрашенную голубой краской и уже выцветшую дверь с малюсенькой табличкой над входом. «Благотворительный фонд «Приют Детства». Если бы рядом не стоял хозяин этой двери с ключом в руке, можно было бы подумать, что тут сто лет никого не было.

— Тут женщина должна быть, волонтер.

И точно — дверь оказывается открытой, и верный волонтер кричит из двери:

— Сапар Муллаевич, я все приготовила к чаю, только хлеб сами нарежете?

Дружба

На всем лежит легкий оттенок заброшенности. Похоже, у хозяина до всего хронически не доходят руки. Надо знать график Сапара Кульянова, чтобы понять, почему. Два дня в неделю он проводит в своем приюте «Незнайка» — тридцать подопечных на полном пансионе, боевой заместитель и один сотрудник-комендант, всего три человека и все без зарплаты.  Остальное время бегает как заведенный, разыскивая деньги на содержание приюта и восстановление огромного и простоявшего много лет без хозяйского глаза здания, улаживает судьбы подопечных — семей, попавших в кризисную ситуацию, и между делом отбивается от санитарных врачей, которые только и думают, за что оштрафовать. Вот так.

— Как вам это? — Сапар Муллаевич кивает на фотографию : две подруги склонились над Библией и Кораном, одна одета в стиле casual, другая — в хиджаб.

— Хочу в приюте ее повесить. Я собираюсь сделать там когда-нибудь Храм всех религий — чтобы человек мог зайти и помолиться своему богу. Сложная вещь…

— А у вас в приюте с этим проблема?

— Бывает, национализм просачивается. Когда еврейка обнимает узбечку и говорит: да, у нее бога нет, у нее там Мухаммед. Я ее, конечно, осадил, сказал, чтоб больше такого не говорила, иначе — уйдет отсюда. У нас иудейка есть, буддистка есть, потом есть православные, католики и мусульмане. Полный набор.

— Ну и как вам кажется, ксенофобия идет снизу или она используется в политических целях?

— Снизу она может невзначай идти, просто наслушаются речей. А так, сверху — это же возможности манипулировать людьми в каких-то целях. Когда люди живут дружно, помогают друг другу, они не задумываются, что этот еврей, эта татарка, а этот русский. Каждый молится условно своему богу, хотя бог один, с разными названиями. А когда хотят отвлечь людей от политики, тогда и идет в ход национализм.

— Да, но зачем?

— Отвлекать от истинных причин, вставлять им в головы причины ложные: якобы вот он виноват, она — понаехали, нашу колбасу едят. Однако же когда в 1941-м пошли эшелоны в Азию, эвакуированных принимали как родных. Все выжили и вернулись… А сейчас, когда люди из Азии едут работать в Россию… Ну иногда говорят: другое время было. Ничего подобного. Это дети и внуки тех людей, которые встречали ваших отцов, матерей, бабушек.

— Почему бы не встретить тем же их здесь и сейчас, вы имеете в виду?

— Нет, ну хотя бы более терпимо. Что люди думают? «Вот заселили все подвалы узбеками-таджиками!» А что за этим стоит, не знают. Нечистоплотные ДЕЗы используют этих узбеков и таджиков, пользуются их бесправностью. Есть места, где дворники деньги месяцами могут не получать, а в итоге их обманывают, платят треть от обещанного. Они отправляют деньги домой, даже если у самих вся еда — один батон в день. И дома рады, что есть на что жить. Не дело этих несчастных людей обзывать и гнобить. Надо как-то изменить порядок приема, какие-то курсы русского языка ввести.

— Ну а что можем сделать мы? Мы можем менять ситуацию?

— Что мы можем сделать… Вот у меня приют, я принимаю всех, независимо от национальности. Все они люди. Когда дети на таких фотографиях — все они замечательные красивые дети.

Он вытаскивает откуда-то рекламку приюта с фотографиями детей: камерунец Даниэль, еврейка Лиза, русский Савелий, татарка Луиза.

— Кстати, не надо забывать, что и русских так же зло могут встретить где-то за рубежом: понаехали тут из России! Хотя человек тоже не виноват, если когда-то его родителей отправили на целину, в командировку прислали на работу…

Он разочарованно вздыхает и механически перелистывает странички своего проспекта.

— А как вы все это начали?

— Что?

— Ну вы сказали, что все детство — тренировка перед этой работой.

— Репетиция… — грустно поправляет он. — В 89-м году матушка умерла, царство ей небесное. Она жила одна, мы разъехались — нас двое, старший брат и я. Хотели ее сюда перетащить, но так получилось, что там в жару она была как рыба в воде, а здесь ей становилось плохо… И когда она умерла, мы с братом обнаружили пачку открыток со всех концов Союза, где люди писали: «Спасибо за приют!» — и приглашали в гости. Она в центре города работала, в киоске «Союзпечати», продавала газеты, журналы, и подходили вечером люди: у кого-то деньги украли — она дает денег, кому-то переночевать негде — она говорит: подождите, закроюсь, у меня переночуете.  То есть это был такой социальный приют… Она просто была очень добрый человек, и почти все хорошее у меня — от нее. И что бы я ни делал — она это делала много лет назад. Это я только сейчас начинаю осознавать.

— А когда вы нашли эти открытки, что вы почувствовали?

— Когда ее хоронили… Плохо, когда человек умирает, но хорошо, когда он умирает дома. Приходят соседи, знакомые, чуть ли не полгорода собралось. Плакали молодые люди, и меня с братом ревность охватывала: что плачете-то, это наша мама! А она им просто помогала, и они ее считали мамой…  Я даже свой первый приют хотел назвать «Мария» — у меня мама Мария Сергеевна. Потом не стал называть, потому что в этом имени есть религиозный оттенок. Ну, может, еще назову.

Незнайка

«Рядом с комплексом протекает речка со сказочным именем Незнайка. В честь речки и героя из сказки, смышленого и бестолкового, ленивого и доброго, хитрого и энергичного мальчишки и получило свое название наше учреждение» , — написал Сапар Кульянов в информационном буклете о своем приюте. Да, дело тут не только в речке. Сапар Муллаевич любит этого героя и считает, что он очень похож на беспризорника.

— «Незнайка в солнечном городе» почитайте, там столько философии заложено. Там ему в какой-то момент совесть мешает спать. Спрашивает его: «Что ты такое натворил?» — «Ну, я ж незнайка» . — «Нет, друг, ты все понимаешь, все знаешь» . — «Ну ладно, завтра я встану, я все исправлю,  а сейчас дай мне спать». Это очень важно, чтобы у человека был разговор с совестью. И Незнайка очень похож на беспризорника. Я ведь почти десять лет был директором приюта для беспризорных детей. Например, двое мальчишек поступили, и один говорит: «А мы высасывали жетоны из автоматов метро». Я говорю — как высасывали? (какое-то время были пластиковые жетоны). «Надо, — говорит, — или плюнуть в дырочку, или семечку засунуть». Человек бросает жетон, а он прилипает или застревает. Пока люди идут разбираться, они подбегают и делают так: ффф! — резко всасывают воздух из щелочки — и жетон за щекой! Потом продают за полцены. Вот это — Незнайка!

— Находчивость.

— Хитрость. Конечно, это способность выживать в кризисных условиях, да. Она у всех людей разная, и ее можно тренировать, восстанавливать, усиливать, ну и таким же образом можно уменьшать и ликвидировать. Если человека поместить в тепличные условия, где ему ничего не надо делать, то через какое-то время у человека все атрофируется.

— Что атрофируется?

— Желание что-то преодолевать, куда-то стремиться, куда-то идти.

— С человеком должно случиться потрясение? Он что, должен голодать, побираться, чтобы снова начать работать?

— Да, может быть, через какое-то время он вернется в ситуацию, когда что-то надо делать. Но это совсем простой вариант. Нужны специальные тренинги, нужны занятия, чтобы человек осознал, какая у него жизнь была до того, в чем он ошибался. Среди людей есть просто неудачники по жизни, они все время делают одно и то же, и — неправильно. И все время вокруг всех винят — вот проблема: все виноваты, кроме меня. Я видел женщин, которые в Средней Азии так жили, потом решили: ага, вот же есть клондайк, в России, в Москве, можно там золотые горы заработать. Приезжают — та же ситуация, опять им не хочется работать, все время проблемы. Когда анализируешь, получается одно и то же: просто человек не хочет работать. Так чуть-чуть подрабатывать-то он хочет, а вот упорно — не хочет. Лень или просто не умеет.

— Или нет цели в жизни?

— Ну, как — цель-то есть. Даже просто жить по-человечески, иметь крышу над головой, это тоже цель. Ну, у одних цель — в космос полететь, Нобелевскую премию получить, стать академиками. А у других — просто жить в человеческих условиях, иметь семью.

— То есть необязательно человеку иметь идею-фикс, искать дело всей жизни?

Он усмехается.

— Ты задаешь вопрос, в нем же уже и ответ. Конечно, если идея — фикс, то зачем она и нужна. У каждого своя судьба, свои гены, своя предрасположенность, предначертания судьбы. Одни борцы, они и создают себя. Вот, например, Жак Ив-Кусто, изобретатель акваланга. Он учился на летчика, оставалось немножко до сдачи экзаменов, и стал бы авиатором, боевым офицером. Но незадолго до экзаменов ломает ногу, лечится на берегу моря, начинает плавать — и изобретает акваланг. Летчика мы, может, и не знали бы, а изобретатель акваланга и путешественник — остался в памяти. Только из-за того, что он сломал ногу.

— Да, но может, было что-то и еще?

— Ну, естественно. Трудности как катализатор — в человеке могут поднять такие силы, о которых он мог и не знать.

Резильентность

— Я читал, у французов есть понятие резильентности — способность человека с достоинством преодолевать жизненные трудности. Есть люди, которые концлагеря переживали, гулаги — каким образом не сломались? Вот были задатки у людей, плюс кто-то им помогал. Французы пишут, что эту способность можно восстанавливать, тренировать. Но я в обратную сторону эту мысль начинаю раскручивать, что ее можно растренировывать, ее можно уничтожать.

— Но если опять в сложные условия человека поставить — научится?

— Читали книгу «Приключения Пиноккио»? Алексей Толстой сделал медвежью услугу нашему читателю: люди всегда считали, что «Приключения Буратино» — это перевод. Но на самом деле это водевиль. Это все равно что «По-щучьему велению», где просто надо удачно оказаться в нужном месте: то ли щуку подцепить, то ли ключик у кого-то отнять и убежать — и вот оно счастье, вот она дверь. Это, скорее всего, такое русское — когда надежда на авось и не надо ничего делать. Совсем другое — приключения Пиноккио, Карло Коллоди написал. Я был возле дома, где он жил, на Лигурийском побережье, и я поклонился этому дому. Я до сих пор удивлен — откуда он знал социальные тонкости реабилитации человека?!


Когда в XVIII веке описал историю о том, как деревянный мальчик,— он стучит по деревянному стулу, — становится живым через серьезные испытания. Там и смерти, там есть мучения, там есть предательство, там есть дружба — Пиноккио сначала не хочет работать над собой, сердится на фею, которая его наставляет, ему скучно становится. В этом я беспризорников вижу — они такие: «Надоело есть манную кашу, и ваша арифметика надоела тоже!» И только проходя через испытания, через страдания, и научившись сострадать и придя к необходимости работать, он просыпается живым мальчиком. Конечно, мы не можем делать таких испытаний, где человек погибнет, но можем ходить с ними в походы, чтобы пережить трудности, например. А просто так уговаривать— бесполезно. Человек будет кушать, полнеть и говорить: вы правы. Но к жизни не будет приспособлен и чужого горя не услышит. «Приключения Пиноккио» — потрясающая книга!, всем советую ее прочесть, особенно коллегам. Я ее читал и перечитывал разсто и каждый раз меж строк извлекал что-то новое!

Звонит телефон.

— Алло, — без интонаций говорит он. — Да, Саш, рассказывай. Ну да. Я сейчас вышлю смску. И сегодня просили те номера, которые с мебели я переписывал, отослать в Троицк. Дайте, говорит, что есть. С Мариной все нормально? Ну давай, давай. Ну, слава богу.

— Марина, привет, — звонит он опять. — Сапар Муллаевич. Как ты? Все, он выезжает уже. Я ему даю твой телефон. Пока.

Он кладет трубку.

— Эту Марину мы в январе выставили, а сейчас обратно берем.

— А что с ней?

— Она из детского дома и очень бывает груба с людьми… Сейчас я ей передам… — он набирает смску. — Кроме нас ей помочь некому. Просто другие в такой ситуации ее бы и близко не подпустили. Но мы понимаем, что иногда не человек говорит, а болезнь в человеке говорит. Тем более у нее маленький ребенок, надо снова и снова помогать… Она не совсем наш клиент. Верней, у нас на нее не хватает персонала. Ей нужен психолог, с психиатрическим уклоном, чтобы человек понимал, что с ним происходит. Люди же иногда за словами не видят ничего. Человек матерится, ругается — ну, значит он плохой. А разобраться, почему это с ним происходит, успокоить его — в них гордость начинает взыгрывать: как это — нас обозвали, нас обругали!

Уникум

Таких приютов, как «Незнайка», в Москве и Подмосковье больше нет. Чтобы попасть в обычный государственный приют, нужно пройти  через полицию и больницу, получить разрешения и направления. Но когда человеку нужна помощь, хорошо бы знать, где находится дверь, в которую можно постучаться — и попасть к не нарисованному очагу.

— Ну и как вам чувствовать себя такими уникальными?

— Плохо. Это, с одной стороны, вдохновляет и наполняет сердце гордостью, а с другой стороны — мы же не можем всем помочь. Кому-то приходится отказывать. А отказывая людям, мы становимся последними, кто им отказал. И значит — мы виноваты. Вот эта вина не очень приятна. Было бы пять-шесть таких организаций, можно было бы в одну послать, в другую послать и успокоиться. А послать некуда. Получается, мы не взяли — и человек должен пропасть. А мы тоже всех взять не можем. В этой ситуации не все люди наши клиенты, кому-то нужна медицинская помощь, психиатрическая кому-то нужна. Это область, где нервы людей достаточно бывают сильно расстроены. У здоровых людей расстроены, а попадаются еще и больные — и им еще хуже.

— Но почему не появляются еще такие приюты?

— Вопрос, конечно, интересный, но… А с чего бы им появиться?

— А ваш с чего-то появился же?

— Всегда кто-то первый начинает. И первому достается сильно. У нас есть элемент чуда. Чтобы кто-то подарил под такой проект землю, здание — это почти невероятно, но у нас это произошло. Нас два-три человека, которые все это пытаются содержать, обслужить, помочь, — и это как исключение идет, потому что так не бывает. Но я не могу одновременно всех заменить, например, медицинские специальности. А социальные работники, психологи, воспитатели, юристы — все они нужны, и мы их всех пытаемся в меру своих возможностей заменить.

На сегодняшний день мы просто показываем, что в этом здании можно наладить какую-то конкретную работу. Но до совершенства еще очень далеко — чтобы и материальная база была в порядке, и персонал высококвалифицированный. Средненький персонал не подойдет здесь, все будет только хуже и хуже. А дорогой персонал — это большие деньги. Пока решаем вопрос с помощью волонтерских организаций, частных лиц. И я, и мой заместитель ничего с этого не имеем. Ну, морально имеем, конечно — мы радуемся, счастливы, что помогаем людям. Но должны быть какие-то источники, которые поддерживали бы жизнь в приюте в материальном плане. Приют живет только за счет альтруизма нескольких человек. Но если они повернутся и уйдут — никого не останется.

— А как вы ищете? Находите, что кто-то помогает с едой, кто-то еще ?

— Мы сейчас на год снабжены продуктами, и надеюсь, у нас нет неожиданностей. Остальное приходится добывать. Вот немножко достали на ремонтные работы. И опять: купить стройматериалы  а кто будет делать? Потратить эти деньги на зарплаты — а на что покупать стройматериалы? Ну, в общем… Такие проблемы все время возникают… — он стучит рукой по столу. — Нормально… Можно было бы сделать маленький домик, взять четыре семьи и трубить на весь свет, что мы делаем великие вещи. А нас понесло на большое количество, да…

— И вы все равно верите, что все изменится?

— Да, изменилось же с детской беспризорностью. Вначале говорили: нет, у нас нет проблемы с детской беспризорностью, и нечего заниматься чужими детьми, и нечего их брать под крышу. А может, вы педофилы, а может, вы детьми торгуете? А потом — детей больше и больше, они на вокзалах, они в переходах клеем дышат. Мы в 92-м это начинали, а в итоге в 2002-м президент сказал: «Да, беспризорность есть, это позор нации, мы приложим все силы и средства, чтобы решить эту проблему». Он назначает Матвиенко ответственной, он выделяет огромные деньги, и по всей стране начинают создаваться приюты. И вот тогда мы боролись за то, чтобы слово «приют» звучало как учреждение, а сейчас меня бьют по голове за то, что я написал «приют», а проверяющий говорит: «Значит, у вас учрежде-е-ение — вы же написали слово «приют»! Значит, у вас должны быть качели, песочница, пробы песка, медицинский пост — а у вас нет. Штраф».

— Вопрос терминологии? Могли бы назвать как-то еще?

— Да опять я объясняю, приют от русского слова приютить! Могли бы назвать «Странноприимный дом». Для странников.

— Архаично звучит.

— Да и «приют» звучало пятнадцать лет назад архаично. Не воспринимали. Как ругательство воспринимали. А уже во всех документах это есть.

— И все-таки вы надеетесь, что таких приютов, как «Незнайка», будет больше?

— А деться будет некуда. Потому что государство не всегда может во всем везде успеть. И чтобы проблему решить, и поменьше в нее вложить денег, нужно привлекать некоммерческие организации. Вот у меня в приют «Дорога к дому» женщина приводит маленькую девочку, десять лет, и начинает уходить, а с ней рядом другая девочка. Я говорю: а что ее-то не оставляете? Она говорит: а ей уж восемнадцать… А на вид той — четырнадцать. Я говорю: оставляйте. И мы ее оформляем. Через день ко мне прибегает руководство, — он ударяет рукой по столу, — говорят: «Ты уже стал взрослых брать?!» Я говорю: подождите, сейчас, вызовите Любу Воробьеву. Приходит девочка. Главврач удивляется: она?! Я говорю: да. Ну, своей властью главврача выгони на улицу, и я подчинюсь. Он посмотрел: ладно, пусть… Он понимает, что биологический возраст и паспортный не совпадают! Человек может и в тридцать лет быть как пятнадцатилетний. И наоборот: в пятнадцать быть взрослым, самостоятельным и активным человеком. Это в обычной ситуации. А кризис — иногда может такое быть! Поэтому в кризисных ситуациях больше толка от специальной организации, которая может работать без оглядки на какие-то нормы, конечно, не нарушая закон.

— Вы счастливый человек?

— Наверное, да. Я последние двадцать лет занимаюсь деятельностью, и ни разу не возникло вопроса внутреннего: а зачем мне это надо. Всегда думал, что это надо делать.

Модель

— Я с позиции здравого смысла фантазировал: а что нужно, чтобы устроить всех детей в семью. Вот я мелом нарисовал: негосударственная система защиты, медико-социальный реабилитационный комплекс, куда входит и школа приемных родителей — это чтобы детей, у кого нет родителей, определять в приемные семьи. Потом это все стало воплощаться. У меня восемь лет работала Школа для приемных родителей. Отделение социально-правовой помощи, но это команда должна быть, сейчас у меня ее нет. Приют для детей. Гостиница молодежи, гостиница матери и ребенка — вот это у меня есть. Семейный приют-пансион — там будет идти подготовка к будущей семье и работа с приемной семьей. И даже можно на природе, за городом устроить такие тренинги, где бы рядом с будущими детьми приемными жили их будущие родители. И по ходу дела люди выяснили бы, что это невозможно для них и отказались, или наоборот — забрали ребенка домой. Ну и фермерский поселок. Туда можно устроить часть людей, которым некуда идти вообще. И к ним можно детей устроить, которые тоже никому не нужны.

— А вы считаете, любому ребенка можно найти семью? И каждого полюбят и будут считать родным?

— Конечно. У нас немного однобоко к этому относятся. Семья готова взять, готова деньги платить, но заниматься с ребенком она не готова. Этому надо учиться и учить. Нет понятия детской психологии, нет понятия предыстории ребенка — откуда он. Надо очень много терпения с этими детьми. Но если ребенок будет чувствовать, что его любят и любят таким, какой он есть, то ребенок будет свой. В каком-то отношении мне больше нравятся беспризорные дети, приютские, чем домашние в школах.

— Почему?

— Домашние дети в школах: «Да мой папа придет, с вами разберется!» А у этих мам-пап нет, мы вместо них. Замечательные детки. Я недавно услышал, что гуси-утки перестали откуда-то улетать на зимовье, потому что очень много кормят их хлебом. Вот, с одной стороны, это им плохо, хлеб не всегда им полезен, но они родили гусят своих, и эти уже никуда не полетят. Потому что у тех был в голове маршрут, а этим сбили. Здесь очень много выводов и для людей можно сделать. Иногда хотят как лучше, а выходит, как всегда: хуже. И так же с любимыми детьми. Не надо им делать рай на этой земле. Он быстро в ад превратится.

Кажется, это хорошее место, чтобы поставить точку. Но Сапар Муллаевич не дает уйти — в соседней комнате все готово, чтобы пить чай. Надо только порезать хлеб. Там висят детские рисунки и большая, в полстены, схема, о которой он сейчас рассказал. Модель, по которой для каждого ребенка обязательно найдутся мама и папа.

— Это миф, что любой ребенок повторяет судьбу родителей. У меня было такое ощущение, что одно время эти мифы распространяли работники департамента образования. В одной передаче рассказали про девочку отказную: отдали ее в одну семью, потом в другую семью, потом вернули назад, и главврач дома ребенка говорит: «это гены». То есть? Над ребенком издевались! Его все время совали в одно место, в другое место, в третье место. Вначале он месяцами в потолок белый смотрит, потом в семью отдают – а там не понимают этого ребенка. Он капризничает, от него отказываются, потом во вторую семью — и вот эти механизмы усугубляют состояние ребенка, это они сказываются. А что такое гены — даже сами генетики не понимают, каким образом они сказываются. И что любой ребенок из семьи неблагополучной будет неблагополучным — это миф.

Он сердится, выходит, долго говорит по телефону, возвращается. Но не меняет темы.

— Чехов писал, что он по своей природе злопамятный там, лживый там, еще что-то, еще, но вследствие того, что он образованный человек — он добрый, он вежливый.

— Про себя?

— Про себя, да. Так что даже отягощенная наследственность может выправиться за счет самого человека.