Лебединая песня. Скромное обаяние шансона

Текст: Сергей Канев

***

Отечественная культура в эти дни изобилует событиями. Новый роман Виктора Пелевина наделал много шума, а вот церемония награждения лауреатов престижной премии «Шансон года» прошла без особой информационной раскрутки. Дело поправимое, тем более, что шансон в России — это не только музыкальный жанр, узкий феномен поп-культуры, а особое мировосприятие, два десятилетия назад получившее статус и. о. официальной идеологии.

Блатная эстетика, в том виде и с тем содержанием, которое питает лексику и поэтику шансона, возникла достаточно искусственно. Её создателями были авторы ГУЛага, и задача была предельно ясной — надо было добиться подчинения колоссального числа каторжан. Надзирателей продублировали «социально близкими» активистами из числа уголовников, для которых контроль над политическими узниками стал не только жестоким развлечением в череде унылых тюремных будней, но и хорошей возможностью поправить своё материальное положение. А чтобы грабить униженных и обездоленных людей было сподручнее, родилась замечательная система, лишённая всяческой — даже ницшеанской морали. Так социал-дарвинизм, проиграв историческую битву на полях сражений Второй мировой, неожиданно оказался востребован в недрах отечественной культуры, пускай и на самом её низу, в юдоли слёз, пота и крови.

А дальше произошло неожиданное: блатной язык, призванный оправдывать главную заповедь уголовника — «Умри ты сегодня, а я завтра», вдруг стал инструментом фольклора. Именно об этом рассказывает замечательный фильм «Джентельмены удачи». Живое слово, даже зажатое в клещах советской системы исполнения наказаний, изломанное и исплёванное площадными ругательствами, оказалось способно к творческому развитию. Это произошло потому, что тюрьма, как мы знаем из Солженицына и Шаламова, была единственным местом в стране, где можно было говорить свободно. Но это живое слово была настолько приперчено матом и залито патокой уголовной лирики, что теперь раскопать его из навозной кучи блатняка способен только очень терпеливый и небрезгливый фольклорист. А обычного человека сразу начинает мутить.

Вот на этот рвотный рефлекс и рассчитывали социальные технологи, в первой половине 1990-х решившие обвенчать розу с жабой, напитав отечественную культуру помоями блатной эстетики. Одним выстрелом зашибли всех зайцев: во-первых, народу доступно объяснялось, что песни, стихи, фильмы, и даже бытовая речь могут быть только приблатнёнными; во-вторых, любая другая культура была изъята из медиа-пространства — «ни к чему это»; в-третьих, криминальный жаргон и блатное мировосприятие легко привились на скудной почве отечественной номенклатуры, чиновники стали думать, жить, и навязывать другим именно эту систему ценностей, а точнее, её отсутствие. Песня про Владимирский централ стала гимном «потерянного поколения» начала 1990-х. И таким же его символом, как малиновый пиджак и массивная золотая цепь. Именно тогда блатняк стали ни к селу ни к городу называть шансоном.

Как только криминал вошёл в моду, молодая либеральная власть почуяла с ним внутреннее созвучие. Недаром их общим девизом могут быть слова Оруэлла: «все животные равны, но некоторые равнее». У бедных нет алиби, как нет его и у фраеров. Есть приспособленные и успешные, а есть те, кого почти что и нет, потому что они служат промежуточным пищевым звеном. И снова, как 80 лет назад, эта модель была навязана как безальтернативная.

Если ты ездишь на маршрутках, то слушаешь радио «Шансон», если ты любишь родителей, то слушаешь радио «Шансон», если ты патриот, то слушаешь радио «Шансон». И вот партия власти объявляет шансон «главным воспитателем гражданственности». И нам говорят, что без шансона невозможно представить верный смысл понятий «Родина», «Честь», «Мать», «Друг». Я не придумываю — это из официального документа, публиковавшегося на сайте «Единой России», и широко цитируемого в СМИ.

И это означает, что двадцатилетний процесс перековки мозгов адепты шансона считают завершённым, и притом завершившимся успешно. По мнению этих прямодушных людей, свои представления о главных, фундаментальных, стержневых для каждой личности понятиях мы должны получать не в сокровищнице мировой и отечественной культуры, а в мутной параше, по какой-то невообразимой издёвке именуемой французским словом «шансон».

А ещё это означает, что канцелярский ум, в прежние времена имевший перспективу большого государственного проекта, и хотя бы в риторике замахивавшийся на исторические величины, теперь обмелел. Символом веры большинства бюрократов стала счастливая жизнь «по понятиям», а идеальным примером — удачливый вор. Паниковский, который всё-таки поймал курицу.

Странно, что отмирающее трепетное отношение к настоящей культуре ещё сохраняется у многих людей, недотравленных «циклоном-Б» блатняка. И народ глухо возмущается: как это — деньги, которые прежде выделялись на фестиваль симфонической музыки, теперь уходят на награждение лауреатов «Шансона года». Наивные! Как можно сравнивать национальный проект, лелеемый десятилетиями, со случайной прихотью горстки эстетов! Кому сейчас нужна симфоническая музыка, когда сам Путин сказал нам: «Культурки не хватает!» Впрочем, он только процитировал старую фразу, родившуюся всё в те же 1920-е годы, задолго до эпохи шансона, гламура и дискурса.

Как написано в свежей книжке Пелевина — если вы понимаете происходящее, это не значит, что у него есть смысл.