Недостойный cоздателя

Должно ли искусство обличать?

«Искусство нужно потому, что оно необязательно» - сказал один молодой человек. Оно должно быть, прежде всего, и вправду искусством, а значит, лишенным нарочитости, лишенным фальши, лишенным морализаторства, лишенным лобовых бездарных приемов, оно не должно быть «тяжкосердным», по выражению одного из псалмов. Пушкин служит эталоном подлинного искусства, на мой взгляд, прежде всего потому, что «необязателен», ничего не навязывает, совершенно лишен «тяжкосердия».

И можно ли назвать фильм о горькой судьбе героя, у которого отбирают родной дом, произведением искусства, если в конце его страшная лапа экскаватора, двигаясь на зрителя, как лапа некоего чудовища, разрушает этот дом?  Такое мог бы придумать троешник с младших курсов ВГИКа, но для признанного мастера это позор.

«Маленькие трагедии» Пушкина говорят о язвах человеческой природы, однако никого и ничего не обличают, но соблюдают глубину. Вальсингам – кощунник, но исполнен вдохновения, «скупой рыцарь» - сребролюбец, но не забывший о рыцарском достоинстве, и т.д. Что обличает (предыдущий) фильм Андрея Звягинцева «Елена»? Порой считают, что в нем показано  «классовое расслоение нашего общества» - да если даже и согласиться с такой формулировкой, не это главное! «Елена» - на уровне «Преступления и наказания», только с полным мраком в конце, без возрождения души.

В интервью на телеканале РБК в январе 2015 года (на фото), посвященном фильму «Левиафан», Андрей Звягицев прямо сфомулировал: «Искусство должно обличать». Можно только надеяться, что он это сделал в порядке полемики, а не поставил крест на собственном творчестве.

Жирный злодей

Была такая сказка советского писателя Юрия Олеши «Три толстяка» - имелись в виду несправедливые, злые правители. А тут один толстый, жирный правитель – мэр города, Вадим Сергеевич Шелевят, которому, для нужд строительства (в конце фильма становится понятно, для каких), понадобилось место обитания главного героя. Соединение пороков с крайне нерасполагающей внешностью – такой художественный прием «находкой» не назовешь. Надо отдать должное: не проявляя ничего симпатичного, главный отрицательный герой проявляет местами живость характера, и в этом плане решен не плоско.



В плане же нравственном он – самый настоящий злодей, готовый на все ради обладания властью и возможностями пользоваться благами жизни.  Из-за этого фильм смотреть зачастую – смертельно скучно.

Стоит заметить, что и в фильме «Елена», и в фильме «Левиафан» звучит музыка известного американского композитора Филиппа Гласса. Музыка создает напряжение, музыка «говорит», «вопиет» - о грядущем суде над каждым из нас. А фильм... «вопит», истошно орет, как его отрицательный герой, с другим только знаком. Скучно.

Главный страдающий герой

Героя жалко – и Левиафан (государство) его душит, и жена изменила, и друга теряет, и прощённую жену убивают, а его обвиняют в убийстве, он теряет свободу, а значит, и сына. Никому не пожелаешь такого. А. Звягинцев говорил в одном интервью, что после какого-то  из просмотров в США две американки шли после сеанса и плакали. Звягинцев вопрошал в связи с этим: «Разве о России они плакали?» - имелось в виду, что фильм выходит на уровень человеческой трагедии, внятной каждому. Позволю себе не согласиться. Поставь кого угодно в ситуацию, в которой оказывается герой «Левиафана», и всякая добрая женшина заплачет, хоть американка, хоть русская (американцы к тому же весьма сентиментальны). Это «выжимание слезы», а не соответствие архетипу.

Что мы знаем о герое фильма? Только то, что он – «золотые руки», любит жену и вспыльчив. Его борьба за справедливость – лишь борьба за «место под солнцем», причем он готов добиться желаемого в «терминологии» тех, кто его выживает – через шантаж. Проявляет ли он великодушие по отношению к изменившей жене? Да, в какой-то степени, но решающую роль в примирении (пусть и неполном) супругов играет выброс либидо у героя во время совместной с женой физической работы.

Николай пьет не просыхая, что ситуацией, понятное дело, оправдано, но и в этом случае, как и с экскаватором, режиссеру изменяет элементарное чувство меры. Порой можно встретить критику в адрес Алексея Серебрякова, сыгравшего Николая; это несправедливо. Роль сыграна неплохо, в герое чувствуются родные национальные черты –  не склонность выпить, но «сокровенный сердца человек». Это есть, но обеспечено только игрой актера, а по сюжету, по ходу фильма почти ничем не поддержано.

Друг героя

Увы, вторая из главных (относительно положительных) фигур, друг, приехавший из Москвы выручать «кореша», - это всего лишь Deus ex machina, только не в конце действия, а в начале и – не сработавшая. К тому же тут роль вспомогательная – жене героя есть, с кем изменить мужу. Понятно, в сценах с жирным мэром зритель симпатизирует адвокату из Москвы, обладающему компроматом на мэра. Симпатично достоинство, с которым он держится, симпатично его молчание под угрозой смерти. Но все это, для краткости скажем – той же фактуры, что и в памятном сериале «Бригада», где Владимир Вдовиченков играл одного из «благородных» бандитов. Непонятны его чувства к жене героя – на любовь к ней (да хоть бы и на страсть) нет ни намека. Расхоже считается, будто он предал друга: спасая жизнь, уехал в Москву.



Ну да,  наверное, именно так нужно понимать ту многозначительность, с которой Дмитрий смотрит в окно идущего поезда: предал и теперь переживает, слезы в глазах. Однако и это, как и многое другое, в фильме не развито, не выражено по-настоящему. Зритель лишь догадывается до этого – в порядке привычки к штампам.

Героиня

Елена Лядова знакома российскому зрителю по фильмам «Елена»,  «Географ глобус пропил» и не только по ним. У этой актрисы характерный, «забирающий душу» взгляд, в котором читаешь страдание, неразрешимое, глубокое, недоумевающее от своей неразрешимости, Мне думается, что вот уж кому удалась бы роль Настасьи Филипповны.

Что же в фильме «Левиафан»? То же страдание! Чем же здесь обеспечена его глубина? Несчастной судьбой любимого мужа? Отсутствием взаимопонимания с пасынком? Ситуацией любовного треугольника, в котором героиня есть главное лицо? Никакое объяснение не годится. Талантливую особенность «русской Маньяни» режиссер использует - как камуфляж, иначе не скажешь. Ибо в образе Лилии Сергеевой ни по сюжету, ни в коллизиях глубина – не предполагается.  Героиня «должна» изменить герою (кинематографически обречена) – чтобы создать один из «добивающих» героя факторов. И мы видим не Маньяни, а какую-то страдающую – удержимся от хлесткого русского ненормативного слова – нимфоманку.Образ весьма несуразный. Лилия с равной проникновенностью чувствует расположение и к Дмитрию, и к Николаю. Может, она любит обоих? В жизни так бывает, конечно, но в фильме «Левиафан» этому не веришь, не проведена такая линия.  Скорее, Лиля все-таки любит мужа. К примеру, когда она догадывается (после измены и избиения) сказать супругу «Хочешь ребенка?», то в этом звучит нечто большее, чем женская находка, какое-то тепло. И, кстати, чем объяснить предварявшее ситуацию нежелание заводить ребенка? Нимфомания годится как объяснение. А что предшествует измене мужу? Странно сказать – попадание оного «в кутузку». Оказавшись в гостинице вместе с Дмитрием (в то время, как муж под арестом), Лилия поднимается к Дмитрию в номер и стоит в дверях... глаза выражают какое-то чувство. От тривиальной эротической сцены зритель избавлен. Мы видим лежащего на постели московского адвоката, погруженного в глубокую задумчивость, и сидящуюю на полу героиню, обнаженную ниже пояса. Лиля ласково пытается что-то выразить тактильно. В этот момент на ее мобильный телефон звонит выпущенный на свободу муж (как оригинально!), и в героине просыпается чувство к супругу: «Тебя выпустили?».

К чему весь этот искусственный и одновременно нечистый драматизм? Разве нимфомания (не любовь и даже не страсть) может лежать в основании предстоящей трагедии? (Лилю должны убить). Зачем героиня сидит перед зрителем на переднем плане, при неком откровенном подчеркивании ее вида? Какой в этом смысл? Только один: срам для мастера.

В плену нарочитости

Насколько в «Елене» все органично, мотивированно, последовательно, настолько в «Левиафане» слишко многое несуразно, не оправдано, неестественно.

А порою и гнусно. Зачем нужно было авторам фильма, чтобы о соитии Лилии с Дмитрием на пикнике сообщал малолетний сын Анжелы и Павла? – в рассказе о том, что сын героя Рома видел это и плачет. Для «вопияния» темы страдания детей? Для создания атмосферы ужаса от случившегося?  Для соответствия музыке Филиппа Гласса? Может быть и то, и другое, и третье. Но, хоть Анна Уколова (Анжела) играет в этом эпизоде блестяще, а музыка Гласса прекрасна, остается ощущение именно гнусности, и (в следующих кадрах) страдающие лица избитых Лилии и Дмитрия просто не воспринимаются.

Кто убил Лилю? Единственный человек, для которого такое преступление было бы вправду мотивированным, это Рома, сын Николая (тогда фильм «потянул» бы, сюжетно, на трагедию). Но он лишь подросток, и, понятно, в фильме это не так.  Тогда кто же? Вадим Шелевят? Зачем ему «мокрое дело»? Понятно, что никто не раскроет, и улики – против Николая, но вдруг исполнители выдадут, каким-нибудь образом? В преддверии выборов идея убийства – дикая, тем более, что оно совершается только ради мести главному герою, чтобы засадить его, в то время, как земля под домом Николая и так уже – в распоряжении мэра.





Все же убили героиню по приказанию мэра, до этого трудно догадаться, но можно. Вот ведь и связь между Лилией и Дмитрием не так уж не мотивированна. Они знакомы, и между ними, как говорится, «что-то есть» - намек заключался в том, как они перемолвились, когда, по приезде Дмитрия, остались одни (Николай вышел из комнаты). Другое дело, что намек этот слишком слаб, кинематографически «лишен капитала». Также и с убийством героини – намек есть. Когда она, вместо того, чтобы ехать на работу, ранним утром гуляет у моря, она видит, как из воды ненадолго поднимается и тут же скрывается гладкая спина большого морского животного – «Левиафана», понятно. Таким образом, она видит собственную погибель, «Левиафан» же – это государство... Сложно, накрученно, но другого объяснения нет. Ну хоть бы как-нибудь была проведена эта линия! Например, Степаныч донес бы мэру о том, как и что было на пикнике – тот бы понял, что можно засадить Николая, если убить Лилию. (А иначе, если о том известно не было, как можно было рассчитывать на «успех»?) Топорно, согласен, но не лучше ли, чем в сценарии?

После ареста отца Рома остается один. Приходят давние друзья – Анжела и Павел.


 
И предлагают стать его опекунами. Опять же, и здесь игра Уколовой доставляет отраду. Но, по имеющей место к тому моменту ситуации, возникает и в этот момент несуразица. Сочетается несочетаемое, ибо они только что предали отца Ромы– дали на него показания, служащие к его осуждению.

Слишком сложно было бы считать, что их показания (насчет пикника, в частности, и насчет угроз Николая убить Лилю) были только истолкованы во вред их другу. Для «добивания» героя тут – предательство. В жизни возможно, конечно, чтобы предатель мог проявить себя и самоотверженно, и по-доброму (тем более, если к ребенку), но для того, чтобы в фильме это было правдивым, он должен быть неизмеримо сложнее и глубже. А в «Левиафане» все просто – зритель, видимо, должен считать, что это их заставили – говорить только против Николая...

Печальное подозрение

Если сценарий, даже на поверхностный взгляд, обладает такими огрехами, а при этом получил... первую премию на Каннском фестивале, то, очевидно, эта премия дана лишь за «остроту», за обличение российской действительности.

И фильм «Левиафан», как ни странно (ибо многие критикуют его, не смотрев),  совершенно правомерно считать антироссийским. Вряд ли Звягинцев «и не гадал», какова будет реакция на его «смелое произведение искусства». Печальное подозрение заключается в том, что, после непризнания «Елены», режиссеру просто захотелось – признания! Этим все объясняется, и, прежде всего, этим объясняется катастрофический творческий спад Андрея Звягинцева.

Несуразица с Иовом Многострадальным

Вскоре после смерти жены Николай (у магазина, где он водку покупал) встречает священника и затевает с последним разговор: «Где твой Бог милосердный?». Священник отвечает: «Мой Бог со мною, а вот твой где – не знаю». И упрекает Николая, что того не видать в церкви, что он не исповедуется, не причащается (для фильма важно здесь то, что слова об исповеди и причащении звучат уже после того, как местный архиерей получал подтверждения от преступника-мэра: «исповедуюсь и причащаюсь»). Николай выдвигает ответные упреки, и разговор готов оборваться, как вдруг священник, по своей инициативе, начинает говорить из книги Иова: «Можешь ли ты удою вытащить левиафана? веревкой схватить за язык его? Будет ли он тебя умолять? Будет ли разговаривать с тобою кротко? На земле нет подобного ему – он царь над всеми сынами гордости». Николай спрашивает: «К чему эта хрень?», на что священник пересказывает историю Иова.

Прежде всего,заметим, что приведенный отрывок из книги Иова относится, по комментарию «Толковой Библии», – к крокодилу. Здесь та часть разговора Бога с Иовом, в которой Господь иронически предлагает праведнику проявить всемогущество, присущее только Богу. В фильме же данный отрывок прочитывается как безнадежность борьбы с государством, которое ни умолять тебя не будет, ни разговаривать кротко, оно ведь – «царь над всеми сынами гордости». Весьма остроумно, но и весьма передернуто.  

Приведем теперь точный текст рассказа священника о ветхозаветном праведнике: «Может, знаешь, был такой человек Иов. Как и ты, задавался вопросом о смысле жизни. Да как же это, почему именно со мною? До того себя довел, что коростой покрылся. И жена пыталась ему мозги вправить, и друзья говорили: «Не гневи Бога». А он все равно пылил, посыпал голову пеплом. Тогда Господь смилостивился и Сам явился к нему в виде урагана. И популярно все объяснил ему в картинках». «И чё?» - говорит, в подпитии, Николай. – «И смирился Иов. Жил 140 лет, видел сынов сынов его, до четвертого колена. И умер в старости, насыщенный днями». – «Это что, сказка такая?» - «В Библии написано», - отвечает недовольно священник и собирается уходить.

Если быть хоть сколько-нибудь знакомым с книгой Иова, можно сразу заметить, что его история искажена здесь почти до противоположного смысла! При этом выше священник точно цитирует книгу Иова (совершая значительный пропуск ради слов «он царь над всеми сынами гордости»), значит, сценарист обращался к первоисточнику. Легко догадаться, что искажение это не является плодом небрежности, но подлажено под одно из давних расхожих представлений о религии и Церкви. Церковь – правая рука государства, а религия – «опиум», способствующий смирению, читай: рабской покорности.  Так писали в советских учебниках – диву даешься, как авторы фильма, люди совсем не старые, «сберегли» подобные представления. В советское время интеллигенция воспринимала Иова именно так, как рисует священник – как бунтовщика. Ну вот, смирился, перестал бунтовать, перестал «задаваться вопросами» и прожил до 140 лет...

В Библии написано иначе! Иов – образец веры в Бога, верности Ему, несмотря ни на какие испытания, ни на какие обрушившиеся на праведника несчастья . «Бог дал – Бог взял», - говорит он. И вопль Иова – это вовсе не бунт и не предъявление Богу собственной праведности, но вопль о невозможности представить Бога неправедным. Бог не усмиряет его,  а лишь вразумляет. Бунтует же Иов против жены, предлагавшей скорое облегчение: «Похули Бога и умри» (вот так «вправление мозгов»!), бунтует и против друзей,  считавших несчастья Иова следствием тайных грехов. А Бог сказал им:  «горит гнев Мой ... за то, что вы говорили о Мне не так верно,  как раб Мой Иов» (Иов. 42.7). Нелицемерное «возмущение» Богом лучше,таким образом, лицемерной благочестивости. Вся книга Иова пронизана нелицемерной и неотступной верой Иова в Бога, и это никак не могло быть обнаружено в фильме «Левиафан», где религия равна лицемерию, а Церковь играет роль надежной «крыши» для преступника.

Стоит еще добавить, что порою историю Николая Сергеева называют историей «современного Иова» - что ж, невежество простительней искажения.

Сладость антиклерикализма

Нужно быть решительно чуждым Русской Православной Церкви, нужно сознательно ее сторониться (и лишь, как принято, предъявлять ей претензии), чтобы так о ней высказаться, как высказался в фильме «Левиафан» Андрей Звягинцев.

В начале фильма, после сцены неправедного суда, окончательно лишающего Николая прав на собственный дом, следует сцена у архиерея, угощающего мэра достойными гостя кушаньями («Отведайте») и ободряющего в его беспокойстве о предстоящих выборах (через год). Мы узнаем здесь, что мэр очень много жертвует в пользу Церкви.

Затем, в эпицентре фильма, мы снова видим мэра у владыки – их встреча предваряет эпизод, в котором мэр, вместо того, чтобы передать Дмитрию обещанные три миллиона, угрожает жизни связанному посреднику и бросает его вдалеке от города. Преступник (понятно, с командой починенных) действует собранно и решительно, даже вдохновенно. А вдохновлен он – архиереем! Последний, ясное дело, ни во что не вникая (в какой-то момент он даже обрывает подопечного: «Ты не на исповеди!») и не желая знать никаких подробностей, прямо советует растерянному мэру «применить силу». Он и применяет.

При всей своей внятной значимости, упомянутые сцены с архиереем – всего лишь эпизоды. И вдруг – завершающая сцена! Намеренно продолжительная, намеренно статичная, вынуждающая зрителя держать внимание и возгревать в себе глубокое нравственное возмущение - от сращивания лицемерной, преступной Церкви с бесстыжим преступным государством. Мы видим нижний ряд иконостаса и на солее – архиерея, спокойно, внушительно произносящего проповедь.



Лиля убита, Николай получил 15 лет, дом его разрушают, а жирный Шелевят с молодой женой и ангелоподобным малолетним сыночком стоят в первых рядах прихожан. Все в храме покорно внимают словам архиерея... В предыдущей сцене мэр, один в ресторане, «расслаблялся», предоставленный самому себе (Звонок. «Пятнадцать? Ну и слава Богу!»).


 А теперь (еще не догадываясь, где стоит храм) мы слышим: «Вообще-то мы с вами пока еще, наверное, не осознаем что происходит. А происходит то, что мы с вами – возвращаем душу народу! Святому благоверному великом князю Александру Невскому принадлежат слова: «Не в силе Бог, а в правде». И действительно...».  И далее, педалированно – в основном, о правде. Контраст, достойный «Оскара». Тут мы, кстати, понимаем, что действие фильма происходит в 2012 году, поскольку архиерей от общих слов переходит к возмущению современными кощунствами и проповедью свободы, его проповедь заканчивается призывом стать на защиту православия. Судя по количеству народа на службе, судя по тому, что богослужение было архиерейское, можно догадаться (или задним числом понять), что имело место освящение храма.

В самом последнем, коротком эпизоде (звонят колокола) мы видим мэра с кем-то из начальствующих, на паперти храма, уходящими после службы вместе с другими. Начальствующий связан то ли с архиереем, то ли с властью в области – он стоял во время  проповеди рядом с супругами Шелевят. Мэр лебезит перед ним, подыскивается, выражает радость, что ему благодарны, и т.п.: «А я очень рад, что Вы довольны... Мы стараемся. Мы стараемся. Не все еще доделано, но все доведем до ума. Тут надо будет облагородить территорию, трапезную надо будет выстроить... Как только будет готово, я обязательно Вам позвоню» - «Я в Вас не сомневался». – «Хе-хе. Спасибо большое» - говорит Вадим Сергеевич. Роман Мадянов (Шелевят) играет здесь особенно хорошо, и вообще этот эпизод сделан на уровне Звягинцева-мастера.  «Так. - говорит ободренный мэр. - Где мои-то? (в голосе его звучит необыкновенная для персонажа сердечность). Ребятушки, давайте, поскорей, идем, идем» - мэр радостно семенит, на ходу чуть-чуть обнимает жену, он и начальствующий прощаются, собираясь сесть в соседние машины.

Тут только (камера отодвигается) мы видим церковь издали. Она стоит на том самом месте, где стоял дом сжитого со свету Николая.

Вот оно что! Значит, неправильно казалось герою, что мэр хочет построить здесь «дворец» для себя, хозяин города радел о другом... Значит, не зря торопился Шелевят избавиться от Сергеева – и успел! Год не прошел: можно судить об этом, в стиле намеков Звягинцева, по кадру, где мелькает в телевизоре у Николая «Pussy Riot», и проповеди с обличением кощунства. Год не прошел, а храм стоит, стало быть, будет у мэра электорат.

«Левиафа́н, или материя, форма и власть государства церковного и гражданского» 

Так называлась книга английского мыслителя Томаса Гоббса (1588 – 1679), философа-материалиста, одного из создателей «теории общественного договора». Согласно этой теории, естественное состояние людей есть «война всех против всех». В связи с неминуемым самоистреблением в таком состоянии, люди,  для сохранения своих жизней и общего мира, отказываются от части своих естественных прав и, по негласно заключаемому общественному договору, наделяют правами власти того, кто обязуется беречь их — государство.Государству, союзу людей, в котором воля одного (государства) является обязательной для всех, передаётся задача регулирования отношений между всеми людьми. Обратите внимание на обложку первого издания «Левиафана» (в 1651 г.):

Человек-государство состоит из маленьких человечков.  Вот их и имел в виду А. Звягинцев, показывая покорных прихожан, в соответствии с мыслью Гоббса о необходимости сохранения  религии как орудия государственной власти для обуздания народа.

    Врать нехорошо

Для живущих в Церкви положение «Церковь срастается с государством» есть лишь один из признаков неадекватности стороннего, по отношению к Церкви, восприятия. Как говорил отец Александр Мень, человек находит в Церкви то, что ищет. И если ему хочется видеть приметы «сращивания», он их увидит, и найдет подходящих для своей концепции представителей духовенства, и даже факты соберет. И если человек желает считать, что уж в Церкви-то нет Христа (в «Левиафане»  такой момент присутствует*), то никто и ничто не помешает ему так считать. И если он видит в священниках «уловителей душ», стремящихся к духовному порабощению оных, ничто не помешает ему держаться подобной фобии.  В каждом случае только сам он, в сердце своем может признаться: соврал.

*) После разговора преступного архиерея с преступным мэром мы видим крупным планом бронзовую голову страдающего Христа, в терновом венце – на полке в кабинете архиерея.

Соврал, потому что знает многих хороших знакомых, совершенно нормальных людей, нашедших в Церкви Христа. Соврал, потому что знает хороших, безоговорочно преданных Церкви священников, нравственно взыскательных и этим близких совравшему. Соврал, потому что знает по себе: никто его в Церковь не тянет и на свободу его не посягает, равно как и в знакомых церковных людях не замечает он и капли раболепия.

К слову сказать, в сцене архиерейской проповеди мы видим не только архиерея и благочестивых мэра с женой и сыночком.  Мы видим многих верующих – и понятно, что не артистов, а просто наших православных сограждан. Очевидно, по замыслу, мы должны считать их «электоратом» мэра и думать что-нибудь обличающее (например: «Несчастные обманутые люди!»). Но это не получается... жизнь врывается в тесное пространство политической притчи: мы видим родные хорошие лица!

Пусть они принимают слова архиерея «за чистую монету» - для них-то она чистая!

Что же касается Церкви и государства, то в настоящей статье было бы неуместно развивать эту тему, несравнимо более серьезную и глубокую, чем она видится иным православным монархистам, или какому-нибудь поврежденному советскими учебниками истории сознанию, или кинорежиссеру Андрею Звягинцеву. Но вполне уместно сослаться на беседу «Церковь и власть в истории и современности» с протоиереем Максимом Козловым, опубликованную в нашем издании.

Хуже голого короля

Фильм «Левиафан» получил общественное признание, он, что называется, «на слуху». Подвергнутый, в основном несмотревшими, остракизму, фильм приобрел только бОльшую популярность. Таким образом, опозорились многие: и хулившие фильм заочно, и неумеренно хвалившие после просмотра. Автор опозорился больше всех.

Ибо словами о боли за Россию не бросаются и уж тем более не  оправдывают ими произведение, недостойное своего создателя. Не может быть речи о боли за Россию при установке на признание Западом. Если бы я сам не смотрел «Левиафан», я бы счел такое высказывание проявлением ксенофобии. Однако, при знакомстве с фильмом, становится ясным: его пафос сфабрикован сознательно. Невозможно представить, чтобы автор не рассчитывал на то, как будет на Западе принято «обличение России». В частности, невозможно представить и то, что Звягинцев не расчитывал на западное расположение к нашим отечественным бесстыдницам.

Что должен чувствовать зритель

Что должен чувствовать зритель? Как тут сформулировать? Понятно, речь идет все о том же - о глубоком нравственном возмущении. Но хочется воскликнуть: «И что?». В конце фильма мы видим вереницу машин (с начальством, с охраной), потянувшуюся от храма, а затем продолжительные, мрачно-красивые морские кадры. Полный мрак. Тупик. Крест можно ставить на России – в ней все мертво, как мертвы давно заброшенные рыболовные судна, как мертв скелет морского чудовища. И за это фильм получил признание? Первый приз за сценарий в Каннах (2014), первый приз на конкурсе «Золотой глобус» (США. 2014). Вот где чувствуешь  глубокое нравственное возмущение.

И еще одно наблюдение, о котором нельзя не сказать. Построенная церковь, хоть и является «новоделом», архитектурно прекрасна. На нее смотреть было бы только отрадно – если б не то, что натворил режиссер.

Слабая надежда

Возможно ль возрождение творчества кинорежиссера Андрея Звягинцева? Мы видим, Бог его не оставил: премию «Оскар» фильм не получил. Для больших художников неудачи всегда плодотворны. А Звягинцев, нельзя не признать, - большой художник. Человек он, чувствуется, работящий, и за новый фильм – возьмется. У него, несомненно, есть интуиция непреложного, общего для всех, нравственного закона, есть интуиция и будущего суда. И есть надежда, что ту беспощадную правдивость, которой пронизан его шедевр «Елена», он способен обратить и против себя самого, прежде всего – против своего побочного чудища, «Левиафана».