Тряпичный Чевенгур

Для народного кино в фильме слишком много протестной энергии. В то же время реальные протестующие могут увидеть здесь пародию на оппозицию

«Тряпичный союз» Михаила Местецкого — лихой, местами эклектичный и очень смешной фильм. Он вышел в кино почти без информационной поддержки, по разряду маргинального и «авторского» кино. В отличие от хита «Легенда № 17», одним из сценаристов которого был тот же Местецкий, «Тряпсоюз» — эдакий наглый, ироничный расколбас с блестящими актёрскими работами — рискует остаться незамеченным. Исправляем это поскорей.

В фильме есть все составляющие зрительского кино, диалоги остроумны, ходы неожиданны. В то же время понятно, почему фильм может прийтись не ко двору. Для народного кино в нём слишком много протестной энергии. Однако реальные протестующие могут увидеть здесь пародию на оппозицию, так как у «Тряпсоюза» нет внятных целей и твердой политической платформы. Вначале герои мечтают взорвать голову церетелиевскому памятнику Петра, а в финале — вообще мёртвых людей воскрешать. Где логика? Просто фильм совсем не об этом, и главное в нем — не «актуальное», а вечное.

Речь в «Тряпичном союзе» — о взрослении, о неистовом поиске смысла, который бывает только в двадцать лет. Тем картина и интересна. Идеолог «Тряпсоюза», прочитав житие Симеона Столпника, пытается следовать принципам аскетики и исихазма и буквально залезает на столб. Кроме того, героям нужно реальное подтверждение, что вера может сдвинуть горы. Поэтому они то и дело что-то толкают: то многоэтажку, то хрупкий дачный домик. И чудеса происходят — правда, неожиданные: толкают, как правило, одно, а падает другое. И это уже тянет на метафору российской жизни.

Речь в «Тряпичном союзе» — о взрослении, о неистовом поиске смысла, который бывает только в двадцать лет. Тем картина и интересна

Да, временами мешанина смыслов и микроисторий в фильме кажется «перебором»: прыжки паркуром через могилы сменяются то побегом из военкомата, то поеданием галлюциногенных синих жуков — и подчас фильм превращается в бесконечный безумный перформанс.

И все же, несмотря на выверты, мышление участников «Тряпсоюза» очень традиционно — и что-то очень напоминает. А именно, это похоже на рваное, сумеречное сознание героев платоновского «Чевенгура» — такого же братства одиноких героев, строящих жизнь будто бы с нуля. У Дон Кихота была Дульсинея, у Копёнкина — Роза Люксембург; вот и у главаря «Тряпсоюза» свой недостижимый идеал, перед которым он рыцарски преклоняется — теннисистка Мария Шарапова. Будет в фильме и утонувший, с которым разговаривают живые, как платоновский Саша Дванов с отцом, и странная смесь социализма, патриотизма и протеста в головах. Уж чего-чего, а «умственного покоя», как писал Платонов, у героев Местецкого нет, и это для российского кино огромная редкость и ценность.

Ключевой образ фильма — гигантская акробатическая пирамида из участников «Тряпсоюза», которые сидят на плечах друг у друга. Местецкий хочет не столько обратить нас в свою веру, сколько вовлечь в игру. Разумеется, подобная общность — конструкция весьма шаткая. Союз-то «тряпичный», держится на некрепких связях очень разных людей, объединённых молодостью.

Михаил Местецкий: «Как только одним становится только-только понятно, о чем ты говоришь, другим это уже становится не интересно. И наоборот»

Но та же проблема возникает и с разнокалиберной аудиторией картины. Режиссер замечает: «Как только одним становится только-только понятно, о чем ты говоришь, другим это уже становится не интересно. И наоборот — если хочешь сказать какие-то вещи и быть понятым более широкой аудиторией, не удивляйся, что люди, которые об этих вещах думают и говорят ежедневно, сочтут, что ты сообщаешь с экрана банальности».

Критики не раз отмечали, что фильм Местецкого будет особенно понятен и близок молодежи 90-х, а сейчас, мол, атмосфера другая. И все же, принцип, применённый в фильме — «смешать и взбалтывать» стили, эпохи, идеологии — оказывается режиссерской удачей Местецкого. «Тряпичный союз» — не про время, а про человека, и Местецкий — не сатирик, а здоровый абсурдист, мастер точной детали и верно схваченных характеров, у которого, к тому же, достаточно самоиронии. К примеру, этот обаятельный человек в очках говорит о своём идеальном зрителе так: «Я представляю, что наш зритель выходит с "Тряпичного союза", вышвыривает свои очки в специально приготовленную урну (мы расставим такие урны перед кинотеатрами) и еще, допустим, дарит проходящей девушке гвоздь».

Бунт в «Тряпичном союзе» — определенный этап становления личности («молодость и радость, анархия и ярость», как поётся в саундтреке), который неминуемо сменяется чем-то другим. И в конце герои, пройдя всевозможные обряды инициации и испытания веры, это поймут. Но смысл не в том, чтобы осмеять саму попытку «тряпсоюзовцев» превратить жизнь в искусство или, наоборот, благоговейно преклоняться перед подвигом героев. И бывший маменькин сынок Ваня, который к финалу наберется мужества и даже возьмет в руки дубину (но пафос вскоре опять будет снижен), и глава «Тряпсоюза», который читает и тягает гири одновременно, сидя в пригородной электричке, и их безбашенные друзья, и деревенская девушка (Анастасия Пронина), которая своим появлением поставит союз на грань развала, — просто очень обаятельные герои.

Местецкому хватает таланта не столько идеализировать своих безумцев, сколько их полюбить. И зритель не может не полюбить их в ответ.