Хочешь, чтобы было хорошо ― иди и делай

Андрей Мещеринов ― потомственный музыкант, в прошлом концертирующий солист, преподаватель скрипки в колледже при Московской государственной консерватории, создатель и первый координатор волонтёрской группы в детском отделении НИИ Нейрохирургии им.Бурденко.

Лидия Алексеевская, жена Андрея ― выпускница МГУ, психолог и детский игровой терапевт, создатель и первый координатор волонтёрской группы движения «Даниловцы» в Российской детской клинической больнице (в отделениях гинекологии и нефрологии), директор Школы социального волонтерства.

«Слова не было, а была радость, что могу помочь»

Все компьютерные работы виснут на бедной Лиде, потому что у меня глаза не воспринимают монитор ― ни телевизионный, ни компьютерный

― Андрей, ты сказал, что совсем не пользуешься компьютером. Почему?

Андрей: Все компьютерные работы виснут на бедной Лиде, потому что у меня глаза не воспринимают монитор ― ни телевизионный, ни компьютерный. Юра Белановский (руководитель «Даниловцев») окрестил меня человеком из каменного века. Мы с нашими волонтерами общаемся посредством SMS и перезваниваемся. Это здорово.

― И без компьютера тебе нормально живётся?

Андрей: Мне живётся очень хорошо!

― А ты, Лида, с компьютером дружишь? В соцсетях бываешь? Как психолог сталкиваешься с зависимостями?

Лида: С компьютером не дружу, я его использую в разных целях. В соцсетях приходится общаться по работе. Моя работа ― это сплошное общение. Конечно, я знаю о таких зависимостях. Я сама, бывает, играю в компьютерные игрушки.

― Значит, и у психологов есть свои слабости?

Лида: А психолог всегда решает собственные задачки. Если я считаю, что у меня нет проблем, я ухожу из профессии. Если я не занимаюсь своей психогигиеной, мне нечего дать пациенту.

― То есть, исправляя себя, исправляешь других?

Лида: Да-да. Когда я в этом процессе, я могу сопутствовать другому человеку. Как только я считаю, что исправлена ― всё, точка.

― Откуда вы узнали о волонтёрстве?

Лида: Я не знала, что такое «волонтёр». У меня был педагогический отряд и был проект «детский праздник в больнице». Мы были молоды, было много идей. Впоследствии я поняла, что сама слишком много лежала в больнице, когда была ребёнком. Я тогда чувствовала себя брошенной и, очевидно, эта проблема оставалась во мне, хотелось как-то её разрешить. Но нас в больницы просто не пускали, хотя я пыталась договариваться через знакомых врачей ― казалось, что медицинской системе это не надо.

В моём обиходе слова «волонтёр» не было вообще

― Вы даже не знали, что существует такое слово «волонтёр»?

Андрей: Я не знал, и Лида тоже.

― Сначала родилось дело, а потом появилось слово?

Андрей: Именно так.

Лида: Потом я услышала, что появилось добровольческое движение «Даниловцы», участник которого ходят к больным детям. И я обрадовалась, что у кого-то получилось сделать то, что мы не смогли.

― У тебя это как-то из христианства вырастало?

Лида: Конечно. Из того, что ты можешь пойти и сделать другому что-то хорошее. Пусть это нигде не принято, никто до тебя этим не занимался, за это не платят, система не поддерживает. А ты думаешь: «Хочу, чтобы было хорошо», ― идёшь и делаешь. Присутствовал опыт приходской и христианской жизни. Хотелось воплощать самые неожиданные идеи только потому, что они на радость людям.

Кстати, Андрей, а ты знал слово «волонтёр»?

Андрей: Нет! В моем обиходе такого слова не было вообще. Поскольку я преподавал творческие дисциплины, в одном флаконе были архитектура, живопись, поэзия. Совершенно естественным образом искусство и музыка стали способом переживания личных проблем, болезней, неудач и удач. А вот проживания жизни через творчество не было. Я думал о детдомах, но не знал, как к ним подобраться, а потом совершенно случайно мы с братом (игумен Пётр (Мещеринов), настоятель храма иконы Божией Матери «Знамение» в селе Долматово, музыковед и публицист ― «ТД») общались, и пошла речь о взрослом хосписе. Затем познакомились с Юрой Белановским, договорились, что я попробую ходить к детям в больницу. Я с большим удовольствием откликнулся. Слово «волонтёр» нигде не присутствовало, и оно мне не особенно нравится.

― Ассоциируется со словом «тимуровец».

Андрей: Да-да! И от слова «доброволец» я не в восторге. В общем, слова не было, а была радость, что могу принести творчество в сложную жизненную ситуацию.

― То, что ты музыкант, помогает лучше слышать детей, к которым ты приходишь?

Андрей: Не уверен. Артисту свойственно солировать и искать восхищённого слушателя, а не равного собеседника. Поэтому пришлось над собой работать.

«Меня лечит тишина»

У меня брат, сестра, мама, папа, дедушка и бабушка ― музыканты. Никакого выбора не было

― Со скольких лет ты музицируешь?

Андрей: С шести. Семнадцать лет преподаю специальность по классу скрипки. В колледже занимаюсь подростками с четырнадцати до девятнадцати лет. С маленькими работать не очень люблю, потому что получается, что больше работаешь с амбициозными родителями. Это неинтересно.

Лида: Я несколько раз присутствовала на уроках Андрея. Я зрительно устаю, потому что Андрей оттачивает буквально каждую ноту. Это такой накал, что сложно даже наблюдать.

― У тебя брат ― музыкант. У вас это семейное?

Андрей: У меня брат, сестра, мама, папа, дедушка и бабушка ― музыканты.

― То есть, в твоей жизни все было предопределено?

Андрей: Абсолютно. Никакого выбора не было. Родители тяжело воспринимали изменения в жизни брата и то, что я пришел в «Даниловцы».

― Ты музыкальный практик? Не теоретизируешь?

Андрей: Теория, оторванная от практики, кажется мне скучной. Всё, что неприменимо к жизни здесь и сейчас, мне не подходит.

Лида: Я сама выросла в семье математиков. Мама ― математик, и папа тоже. Через пару месяцев общения с Андреем я поняла, в чем разница. В математике есть задачка и есть единственный объективно правильный ответ, а в музыке есть субъективно правильно пойманная интонация. Математику важно таким образом понять мир, чтобы всё можно было доказать. А в музыке нужно делать так, как ты чувствуешь. Это разные способы познания мира. Я сначала тоже пошла в науку, чтобы участвовать в разработке нового направления «психологическая антропология», но в мире умозрительных построений, пусть и проверяемых экспериментально, мне было трудно. Я поняла, что чем дальше погружаюсь в мир науки, тем больше отрываюсь от жизни. Я начала искать того, что в итоге нашла в Андрее ― личной интерпретации, пропущенной через чувства.

Теория, оторванная от практики, кажется мне скучной. Всё, что неприменимо к жизни здесь и сейчас, мне не подходит

Андрей: А мне очень важно, что у Лиды много логики в рассуждениях. Умение всё разложить, рассмотреть с разных сторон. Для меня это ценно.

Лида: Когда мы начинали вести публичные тренинги, было много недопонимания из-за разного мироощущения. Для Андрея тренинг ― это выступление, а для меня ― задачка, которую нужно проанализировать. Допустим, народ не пришел: для Андрея это «не оценили», а для меня ― «Какие факторы повлияли». Или наоборот: слушатели восхищены ― для Андрея это значит, что мы хорошо выступили. А для меня ― совпадение факторов.

― Ты занимаешься арт-терапией? В каком виде она сейчас существует?

Андрей: Я занимаюсь арт-терапевтической практикой и предпочитаю работать со взрослыми людьми. Это тоже продолжение больничной темы: стало понятно, что родителям это нужно не меньше, чем детям. Рисование, лепка из пластилина, теста, упражнения с бумагой, крупой…

― Есть люди, которых называют апостолами культуры ― они предлагают лечить больных людей музыкой. Я уже представила себе, что кто-то вылечился с помощью Моцарта…

Андрей: Знаю-знаю: некоторые из них тянут скорее на апостолов психиатрии. Нужно, во-первых, точно изучить, на что влияет музыка, как влияет и в какой мере может использоваться как лекарство. Такие вещи, как лечение музыкой, рисованием ― это огромное поле для шарлатанства. С какими диагнозами, проблемами, с помощью какой техники будет проводиться работа? Даже те случаи, про которые мне известно, неоднозначны.

Есть композиторы, музыка которых производит сильное потрясение, и не всегда исцеляющее. Апокриф гласит, что в Петербургской филармонии на премьере 14-й симфонии Шостаковича умер слушатель. При этом для многих музыка Шостаковича была терапевтической.

Мы были на гастролях в Англии, в городе, который во время Второй мировой войны был стёрт с лица земли ― остались только стены собора. На этом концерте было много пожилых людей, и мы играли восьмую симфонию Шостаковича. Они очень эмоционально слушали, играть было непросто. Когда закончили, все очень долго сидели в полной тишине. Казалось, аплодисментов не будет вообще. Люди переживали, вспоминали, плакали. Для кого-то это отпускание какой-то ситуации, для кого-то вообще может закончиться инфарктом. Мне кажется, никакой универсальности здесь быть не может. У нас было много замечательных композиторов, но среди них много не совсем здоровых людей.

Я не знала, что такое «волонтёр». У меня был педагогический отряд и был проект «детский праздник в больнице»

― А тебя какая музыка лечит?

Андрей: Меня лечит тишина! У меня в жизни очень много музыки. Если брать классиков, лечит Гайдн, Гендель, иногда Бах. А иногда хочется послушать того, кто окончательно тебя запутает ― Хиндемита или Стравинского. После такого происходит перезагрузка, и делается легче.

Лида: Я сама выросла на авторской песне, когда слово было важнее, чем музыка. Потом познакомилась с музыкантами. С певицей Евгений Смольяниновой, поклонницей таланта которой я давно являюсь, мы дружим. А потом открыла для себя старую советскую эстраду: ранняя Людмила Сенчина, Галина Беседина и Сергей Тараненко, Таисия Калиниченко, Анна Герман, Станислав Пожлаков. Целомудренные и хрупкие песни.

― На современное аллергия?

Лида: Смотря на что. Андрей меня пытался подсадить на раннего Майкла Джексона.

Андрей: Да-да, на «Джексон файв». Мне нравятся эти радостные песни. Позднее творчество более болезненное. Я сочувствую этому человеку. Джексон ― артист, который может соизмерять одно с другим, но процент того, что меня восхищает, на общем фоне мал.

― Что еще вдохновляет?

Андрей: Чёрно-белое кино Чарли Чаплина, готическая архитектура, провинциальные европейские городки с брусчаткой, хвойный лес, дюны, песок, море, Ботанический сад, когда в нём цветут подснежники и рододендроны. Закоулочки старой Москвы и какие-то хорошие добрые сказки.

Лида: Лес, куда можно уйти на целый день с костром и ночёвкой, гамак в саду и много друзей, которые что-то делают. А еще кровать с подушкой и вкусные блины. Недавно восхитилась техникой эбру ― рисование на воде. Всего лишь орнамент, но как он близок к совершенству.

― Что запишем в рубрику «Я не люблю»?

Лида: Не люблю рекламу, которая нагло требует моего внимания. И вообще первые два дня в Москве после отпуска. Начинаешь отравляться этим городом, пока не сравняешься с общим уровнем интоксикации.

Андрей: Я схожу с ума в «Ашанах» и больших магазинах. И не люблю госучреждения ― нам как раз пора ставить счётчики на воду.

Беседовала Анна Рымаренко, пресс-секретарь Добровольческого движения «Даниловцы». Фото из архива движения

Добровольческое движение «Даниловцы» — общественная организация, которая с 2008 года организует долгосрочную и регулярную работу волонтёрских групп в больницах и сиротских учреждениях, работу с инвалидами, многодетными семьями, стариками, бездомными, заключенными. «Даниловцы» ежегодно помогают более чем 4000 подопечным. В 18 постоянно действующих волонтёрских группах трудится почти тысяча добровольцев.

Сейчас «Даниловцы» готовятся поздравить подопечных с Пасхой и просят всех желающих помочь.